Артур Хейли - Перегрузка
Господи! И как только таким вот идиотам дают водительские права? Она была второй в ряду машин, которым позволялось ехать на зеленый сигнал светофора, но парень, оказавшийся впереди нее, так и не тронулся с места. Уснул он, что ли? Нэнси нетерпеливо давила на клаксон. Вот дерьмо! Загорелся желтый, но когда Нэнси приблизилась к светофору, вспыхнул красный свет. Перекресток казался свободным, и она рискнула проскочить на красный.
Через несколько минут Нэнси увидела перед собой тот самый бар, где была на прошлой неделе. На сколько же она опоздала? Поравнявшись с баром, она взглянула на часы. Восемнадцать минут. Как назло, сегодня негде было припарковать машину. Место нашлось через два квартала. Заперев свой «мерседес», Нэнси поспешила обратно. В баре было темно и пахло плесенью, как в первый раз. Нэнси остановилась, давая глазам привыкнуть к темноте.
Ей показалось, что за семь дней ничего не изменилось и даже посетители остались те же. Иветта ждала. Нэнси ее увидела. Она сидела одна за тем же столиком в углу, за которым они сидели в прошлый раз. Перед ней стояла кружка пива. Она взглянула на приближавшуюся Нэнси, однако не проявила никакого интереса, словно они вообще не были знакомы.
— Привет! — сказала Нэнси. — Извини, что опоздала.
Иветта передернула плечами, но ни слова не произнесла в ответ. Нэнси сделала знак официанту.
— Еще пива. — Ожидая, пока принесут пиво, Нэнси украдкой разглядывала девушку, которая до сих пор так и не произнесла ни слова. Она выглядела еще хуже, чем неделю назад, — кожа в пятнах, волосы всклокочены. На ней была все та же одежда — казалось, она так и спала в этой одежде, не раздеваясь целый месяц. На правой руке опять была натянута перчатка, по-видимому, скрывавшая какой-то дефект, на который Нэнси обратила внимание при первой встрече. Нэнси отпила глоток вкусного пива и, не теряя времени, перешла к делу.
— Ты обещала мне рассказать, что происходит в том доме на Крокер-стрит и что там делает Дейви Бердсонг.
Иветта взглянула на нее:
— Нет, не обещала, вы просто надеялись, что я расскажу.
— Хорошо, но я все еще надеюсь. Почему бы тебе не начать с того, чего ты так боишься?
— Я больше не боюсь, — произнесла девушка каким-то сдавленным безжизненным голосом. Лицо ее не выражало никаких эмоций. Нэнси подумала, что ничего не добьется и, наверное, зря теряет время. И все же попыталась разговорить ее еще раз.
— Так что же изменилось за эту неделю?
Иветта не ответила. Казалось, она о чем-то размышляет, что-то взвешивает. А пока, видимо, еще не отдавая себе отчета в том, что делает, Иветта потирала правую руку левой. Сначала в перчатке, а потом сняв ее. Потрясенная, Нэнси уставилась на руку. То, что раньше было рукой, теперь представляло собой уродливое красно-белое месиво из рубцов и шрамов. Двух пальцев не хватало, остались только неровные выступающие обрубки. Другие пальцы, более или менее целые, тоже имели дефекты. Один палец был уродливо изогнут, высохшая, пожелтевшая часть кости была обнажена. Нэнси почувствовала тошноту.
— Боже! Что случилось с твоей рукой?
Иветта опустила глаза, потом, осознав, что происходит, быстро прикрыла руку.
— Что случилось? — не унималась Нэнси.
— Это был… Я попала в аварию.
— Но кто оставил все в таком виде? Врач?
— Я не обращалась к врачу, — сказала Иветта. Она чуть не расплакалась. — Они бы мне этого не позволили.
— Кто не позволил? — Нэнси почувствовала, что в ней закипает злоба. — Бердсонг?
Девушка кивнула.
— И Георгос.
— Черт возьми! Кто такой этот Георгос? Почему они не отвезли тебя к врачу? — Нэнси сжала здоровую руку Иветты. — Девочка, я хочу тебе помочь. Я это смогу. Еще что-то можно сделать с рукой. Еще есть время.
Девушка покачала головой. Ее лицо и глаза стали такими же, как и прежде, — пустыми и равнодушно безжизненными.
— Так скажи мне, — умоляла Нэнси. — Скажи мне, что все это значит?
Иветта тяжело вздохнула. Потом внезапно нагнулась и подняла с пола потрепанную коричневую сумку. Открыв ее, она достала две магнитофонные кассеты, положила их на стол и придвинула к Нэнси.
— Там все, — произнесла Иветта. Затем одним движением осушила остатки своего пива и поднялась, чтобы уйти.
— Эй! — запротестовала Нэнси. — Не уходи пока! Мы ведь только начали. Послушай, почему бы тебе не рассказать мне, что на этих пленках? Мы бы поговорили об этом.
— Там все, — повторила девушка.
— Да, но… — Нэнси увидела, что разговаривать было уже не с кем. Спустя мгновение входная дверь открылась, впустив немного солнечного света, — это ушла Иветта. Наверное, догонять ее не имело никакого смысла. Нэнси с любопытством осмотрела дешевые кассеты, которые можно купить по доллару или того меньше за целую упаковку. Ни одна кассета никак не была обозначена, только на разных сторонах имелись карандашные отметки «1», «2», «3», «4». Ладно, она послушает их дома на своем магнитофоне сегодня вечером. Может, и найдет для себя что-нибудь полезное. Она была разочарована, что не получила от Иветты никакой определенной информации. Нэнси допила свое пиво, расплатилась и ушла. Через полчаса она уже была в редакции, с головой погрузившись в привычную работу.
Глава 3
Когда Иветта сказала Нэнси Молино: «Я больше не боюсь», она не лукавила. Вчера она приняла решение, которое освободило ее от забот о срочных делах, избавило от всех сомнений, тревог и страданий. Улетучился всеохватывающий страх, с которым она жила месяцами, страх ареста и пожизненного заключения. Вчерашнее решение сводилось к тому, что, как только она передаст магнитофонные кассеты этой негритянке, которая работает в газете и знает, как ими распорядиться, Иветта совершит самоубийство.
Сегодня утром, в последний раз покидая дом на Крокер-стрит, она захватила с собой все необходимое. И вот она отдала пленки, те пленки, которые тщательно и терпеливо готовила и которые представляли собой обвинение Георгоса и Дейви Бердсонга — разоблачение их деяний и планов убийств и разрушений, намеченных на эту ночь, или, точнее говоря, на три часа под утро завтрашнего дня в отеле «Христофор Колумб».
Георгос и не подозревал, что ей это известно, она же с самого начала была в курсе дела. Теперь, уходя из бара, она почувствовала, что дело сделано, и от этого на душе стало спокойно. Наконец-то покой.
Прошло много времени с тех пор, когда она в последний раз испытывала это чувство. С Георгосом такого не было, хотя поначалу волнение, которое она ощущала от того, что она его женщина, от его умных речей, от причастности к его важным делам, заставляло считать, что все прочее не имеет значения. Только позже, гораздо позже, когда было уже слишком поздно что-либо менять, она задумалась, а не болен ли Георгос, не превратились ли его способности и вся его университетская ученость в какое-то… как бы это сказать… извращение.
Теперь-то она нисколько не сомневалась, что это действительно произошло: Георгос болен, а может быть, даже рехнулся. Иветта подумала, что продолжает заботиться о нем — даже теперь, когда сделала то, что должна была сделать. И что бы ни случилось, она желала, чтобы Георгосу не довелось очень страдать.
Что будет с Дейви Бердсонгом, Иветту ничуть не волновало. Она не любила его, никогда не любила. На него ей было наплевать. Он был подлый и жестокий и никогда не проявлял ни капли доброты, как Георгос, хотя и был революционером или по крайней мере считал себя таковым. Бердсонга могут убить уже сегодня, или он будет гнить в тюрьме до конца дней своих. Ее это не беспокоило. Она надеялась, что одно из двух непременно произойдет.
Иветта винила Бердсонга во всем плохом, что выпало на долю ее и Георгоса. Идея с отелем «Христофор Колумб» принадлежала Бердсонгу. Все это тоже зафиксировано на пленках. Потом она прикинула, что ей не суждено будет узнать о судьбе Бердсонга или Георгоса, потому что сама отойдет в мир иной. О Боже праведный, ей же только двадцать два! Жизнь едва началась, и она не хотела умирать. Вместе с тем она не собиралась провести остаток жизни за тюремной решеткой. Даже смерть была лучше, чем это.
Иветта шла не останавливаясь. Чтобы добраться до места, ей потребуется около получаса. Она и это решила для себя вчера. Это произошло менее четырех месяцев назад, неделю спустя после той ночи на холме неподалеку от Милфилда, где Георгос убил двух охранников. Именно тогда до нее дошло, в какую историю она влипла. И она была виновна в убийстве так же, как и Георгос.
Сначала она не поверила, услышав от него об этом. Она решила, что он просто хочет ее запугать, когда, возвращаясь из Милфилда в город, предупредил: «Ты так же замешана в этом, как и я. Ты была на месте, а это все равно как если бы сама пырнула ножом или выстрелила из пистолета. Что уготовано мне, то и тебе». А через несколько дней она прочитала в газете о процессе в Калифорнии над тремя настоящими убийцами. Эти трое проникли в здание, и их главарь выстрелил и убил ночного сторожа. Хотя двое других были без оружия и активного участия в содеянном не принимали, всех троих признали виновными и приговорили к пожизненному заключению без права на условное освобождение. Именно тогда Иветта поняла, что Георгос говорил правду. С того времени ее охватывало все большее отчаяние.
