Самид Агаев - Седьмой Совершенный

— Могу я быть, еще чем-то полезен вам? — учтиво спросил финансист.

Ахмад Башир недоверчиво посмотрел на банкира.

— Только не говори, что ты и это можешь.

— Изложите яснее, — невозмутимо сказал Иосиф бен Пинхус.

— Мой друг здесь в Багдаде, в тюрьме, должны казнить его. Меня выпустили, и его выпускали, а он отказался выходить.

— Почему вас выпустили?

— Хлопотали за меня и за него тоже, но он отказался выйти.

— Почему?

— Я думаю, рассудком двинулся. Последние годы он прожил в большом напряжении, да и мне они дались нелегко, но я то крепкий, выдержал, а у него видно в голове помутилось.

— Как его зовут?

— Имран ибн Али ал-Юсуф.

— За что его посадили?

— Пророком себя возомнил.

— Сколько вы готовы потратить на это, — спросил Иосиф бек Пинхус.

— Все что у меня есть, — подумав, ответил Ахмад Башир, — вернее все, что есть на счету Бен Еноха. Я могу распоряжаться его деньгами?

— Можете, но в пределах одного миллиона динаров, — последние слова финансист произнес с любовью.

— А этого хватит? — спросил Ахмад Башир.

— Этого хватит, чтобы купить всю администрацию халифа ал-Муктадира.

— Ну?

— Зайдите ко мне завтра, после обеда, — с улыбкой сказал финансист.

Кабачок, из которого вышвырнули Ахмад Башира, закрывался после второй стражи. Как раз к этому времени, Ахмад Башир вернулся к ним.

Изумленный подавальщик сказал:

— Удивляюсь я наглости некоторых людей, пока их не побьют, они будут возвращаться…

Ахмад Башир подбросил вверх золотой динар. Подавальщик поймал его, рассмотрел и продолжил:

— … бывает, из-за них и о порядочном человеке плохое подумаешь. Принесите господину его одежду.

Примерно в это время Фарида открыла глаза. Из окна в комнату проникал сумрачный свет тот, что бывает в Багдаде ранним утром, до восхода солнца, когда небо затянуто облаками и грядущий день обещает быть ненастным. Но это ежедневный обман, потому что стоит первым лучам солнца коснуться небосвода, как тут же тают облака и небо обретает свой изумительный сине-голубой цвет, дарящий надежду.

Фарида лежала не двигаясь, погруженная в невеселые мысли. Но когда до ее слуха донеся шум, производимый Ибн Лайсом, который готовился к торговле, она прикосновением руки разбудила Анну, спящую в этой же комнате и сказала:

— Я хочу в баню.

Анна долго смотрела на нее недовольным взглядом, затем все-таки проснулась, села на кровати, потянулась, зевнула, ударила себя кулачком в грудь и крикнула.

Отец, в бане сегодня какой день?

— Женский, — отозвался из соседней комнаты Ибн Лайс.

— Женский, — уныло повторила Анна, придется идти.

Оделись, выпили горячего молока, съели по маленькой свежеиспеченной лепешке.

— А где наш толстый друг? — с набитым ртом спросила Анна.

— Не ночевал, — сказал Ибн Лайс.

— Не случилось ли чего? — озабоченно произнесла Фарида.

— Это вряд ли, — ответил Ибн Лайс, — с человеком, который вышел из тюрьмы ничего плохого случиться не может. Если только обратно в тюрьму попадет. Пьет где-нибудь.

Все трое тяжело вздохнули. После этого женщины отправились в баню.

Они оказались первыми посетительницами. Банщица, сонно оглядев их, сказала:

— Вот я думаю, те из жен, которые в такую рань в хаммам идут, спать грязными ложатся или за ночь такими становятся.

Фарида с Анной переглянулись и прыснули. До банщицы медленно дошел смысл собственных слов, и она тоже засмеялась.

Разделись и прошли в парную. В парную в прямом смысле этого слова. Пар в виде тумана наполнял большой зал со сводчатым потолком.

— Ничего себе, — воскликнула Анна, рассмотрев Фариду, — у тебя такое тело.

— Какое? — испугалась Фарида.

— Красивое, — завистливо пояснила Анна, — а я видишь, какая толстая.

— Ничего, — успокоила ее Фарида, — родишь и опять похудеешь.

— И не подумаешь, что у тебя двое детей и ты уже десять лет замужем.

— Замужем-то я была всего два года, потом Имрана арестовали, и с тех пор я живу без мужа, наверное, поэтому и выгляжу так хорошо. Совместная жизнь старит людей.

Перешли в моечное отделение. Фарида окатила горячей водой каменную лавку и легла на нее.

— Счастливая ты, — вздохнула Анна.

— Вот спасибо, — удивилась Фарида, — это надо же, нашла, кому завидовать.

— Если бы ты только знала, как я хочу лечь на живот, — призналась Анна, даже ноги сводит.

Фарида тяжело вздохнула.

— Эх, девочка, мне бы твои заботы.

Баня постепенно заполнялась женщинами и шумом. Кто-то уронил шайку, наполнив помещение грохотом.

Ибн Лайс встретил их словами:

— Всегда в чистоте.

Женщины в разнобой поблагодарили его, пошли прилечь и вскоре заснули. Ибн Лайс, рассчитывавший на их помощь в наведении порядка в лавке, тяжело вздохнул и отказался от этой мысли.

Ахмад Башир появился во второй половине дня. Таким пьяным его еще никто не видел. Он часто моргал, и все время пытался придать своей зеленой чалме, залихватский вид.

— Все в порядке, — сказал он заплетающимся языком, — вы имеете дело со мной.

— Несомненно, — весело отозвалась Анна.

Ахмад Башир укоризненно посмотрел на нее.

— А я говорю, что вы имеете дело со мной. Я все уладил. Завтра Имран будет на свободе.

После этого Ахмад Башир лег на ближайшую кровать и огласил помещение характерными для спящего мужчины звуками. Некоторое время все слушали храп Ахмад Башира, надеясь уловить в нем еще какую-нибудь информацию. Первой нарушила молчание Фарида, она сказала:

— Я уезжаю.

— Как это уезжаю, — возмущенно спросила Анна, — А Имран? Его же завтра выпустят.

— Какая же я дура, — вместо ответа сказала Фарида, — что я здесь делаю, бросила своих детей, разыскиваю полоумного мужа, которому, как я теперь понимаю и дела то нет, никакого до меня и до моих детей. Ну, выйдет он завтра и что, разве это что нибудь изменит в наших отношениях. Что я бегаю за ним, никто в нашем роду не унижался так перед мужчиной. Я горянка. Ибн Лайс, откуда идет караван в Марокко?

— От Куфийских ворот, — сказал Ибн Лайс, там, рядом караван-сарай, возле него собираются.

— Проводи меня, — попросила Фарида Анну.

Анна посмотрела на отца, тот сказал:

— Собери ей что-нибудь в дорогу.

Караван уходил на рассвете следующего дня, но Фарида, несмотря на все уговоры, осталась ночевать в караван-сарае. Анна вернулась одна и с порога возмущенно воскликнула, обращаясь к отцу.

— Как это тебе нравится, она уезжает, а я должна хлопотать о ее муже?

— Чего ты кипятишься? — рассеянно сказал Ибн Лайс, изучая свои записи, ее можно понять, но то, что у меня мешок соли лишний появился, этого я никак понять, не могу.

— Я не могу показаться ему на глаза в таком виде, — заявила Анна.

— Кому?

— Имрану.

— Это еще почему? — удивился Ибн Лайс?

Анна пожала плечами:

— У меня чувство, словно я его обманула.

Ибн Лайс внимательно поглядел на дочь.

— Ты ему что-нибудь обещала?

— Нет, но и он ничего не просил.

— Тогда не говори глупостей, нашел.

— Что нашел?

— Соль.

— Ах, отец, ну при чем здесь соль.

— Долго он будет спать, пойди разбуди его, — раздраженно сказал Ибн Лайс.

— А я уже здесь.

Отец с дочерью обернулись. Ахмад Башир стоял в дверях и мрачно смотрел на них.

— Вы так шумели, что будить уже никого не надо. Дайте мне воды.

Анна принесла воды. Он долго и жадно пил, затем перевел дух и сказал:

— Мне приснилась моя жена, она куда-то уехала с моими деньгами.

— Сон со значением, — улыбнулась Анна.

— Ты смеешься, а я уже такое пережил однажды. А где женщина?

— А я, кто, по-твоему? — лукаво спросила Анна.

— Я имею в виду, женщину постарше, жену Имрана.

— Она уехала.

— Куда уехала?

— Домой.

— Так вот почему мне такой сон приснился, — поразмыслив, сказал Ахмад Башир, — наверное, перепутали, пойду еще посплю, может теперь мою, покажут.

— Когда Имрана выпустят? — спросила Анна.

— Скоро, — отозвался из комнаты Ахмад Башир, — может уже выпустили.

— Я пойду к Мунису, — сказала Анна отцу.

Между тем дело обстояло вовсе не так просто, как это представлялось одурманенному вином сознанию Ахмад Башира. Хотя предпосылки к благоприятному исходу были, и очень веские. Иосиф бен Пинхус оказался тем самым евреем-финансистом, который с подачи Ибн ал-Фурата внес в казну один миллион динаров и взял взамен на откуп налоги с Вавилонии. Но Иосиф бен Пинхус не был бы иудеем, если бы воспользовался первой мыслью, которая приходит в голову в такой ситуации. Ал-Фурат сидел в тюрьме. С одной стороны это было на руку финансисту, так как избавляла от необходимости выплачивать ему комиссионные, но с другой лишало возможности действовать через вазира. Обращаться к халифу лично с подобной просьбой было рискованно, так как любая власть обладает одной общей особенностью. Она не любит возвращать долги и пользуется для этого любыми методами. Бен Пинхуса могли обвинить в пособничестве и арестовать. Этим халиф решил бы сразу две проблемы избавился от кредитора и конфисковал состояние финансиста.