Дино Буццати - Избранное
— А скажи, Секретарь, — произнес святой Онето после долгого молчания, — был ли ты в жизни счастлив?
— Ну вот еще! — с улыбкой отвечал приятель. — Ты же знаешь, что никто на Земле не может быть счастливым!
С этими словами он вытащил из кармана пачку «Мальборо».
— Хочешь сигарету?
— Спасибо, с удовольствием, — сказал святой Онето, — хотя обычно по утрам я воздерживаюсь, но уж ради праздничка… И все же, я думаю, в отдельных случаях…
— А сам-то ты испытал это? — перебил его Секретарь.
— Я — нет. Однако убежден…
— Да ты погляди на них, погляди! — воскликнул святой Секретарь, указывая вниз. — Их несколько миллиардов, сегодня воскресенье, и утро еще не кончилось — самое приятное время, и денек выдался на славу — солнечный, но не очень жаркий, с освежающим ветерком, деревья, луга в цвету, к тому же у них там «экономическое чудо» — казалось бы, чего еще желать? Так покажи мне из всех этих миллиардов хоть одно счастливое лицо, хотя бы одно — больше я не требую. Если найдешь, угощаю тебя шикарным ужином.
— Идет, — ответил Онето и не торопясь принялся шарить взглядом в раскинувшемся внизу необъятном человеческом муравейнике. Было бы смешно надеяться на удачу вот так, с налета: тут потребуется кропотливая работа как минимум на несколько дней. Он это понимал, но решил все же рискнуть. Секретарь наблюдал за ним со своей насмешливой улыбочкой (насмехался он, конечно, по-доброму, иначе что это был бы за святой?).
— Черт возьми, кажется, нашел! — вдруг вскричал Онето, подскочив в кресле.
— Где?
— Вон на площади. — И ткнул пальцем в ничем не примечательный городок на холме. — Там, где толпа выходит из церкви… вон, видишь девочку?
— С кривыми ножками?
— Да-да… Только смотри не упусти ее.
У нее, у четырехлетней Норетты, действительно были немного кривые, худенькие, хрупкие ножки, как после тяжелой болезни. Ее вела за руку мать, и сразу было видно, что семья бедная, хотя на девочке было воскресное белое платьице с кружевами, стоившее матери, наверно, немалых жертв.
На паперти толпились продавцы цветов, один торговал иконками и медальками со священными изображениями — кажется, был праздник какого-то святого покровителя города, — а другой — воздушными шарами, у него над головой парила великолепная гроздь разноцветных шариков, красиво колыхавшихся при каждом дуновении ветерка.
Так вот, эта девочка застыла перед продавцом шаров и с обезоруживающей улыбкой подняла к матери глаза, полные немой мольбы. В этом взгляде было такое страстное желание, такая душевная мука и любовь, что их не выдержал бы и повелитель ада. Наверно, такой невероятной силой обладают только взгляды детей, потому что они маленькие, слабые и невинные (а может быть, еще побитых собак).
Поэтому святой Онето, который разбирался в психологии, и обратил внимание на девочку. Он рассудил так: желание получить шарик настолько острое, что, если мать, дай бог, его удовлетворит, девочка, несомненно, будет счастлива — быть может, недолго, всего лишь на час-другой, но все же счастлива. И тогда пари он выиграл.
Святой Онето мог следить за происходящей внизу, на городской площади, сценой, но не мог слышать того, что девочка говорила матери и что та ей отвечала. Вот странное противоречие, которое никто и никогда не мог объяснить: святые в раю прекрасно, словно в мощный телескоп, видели все, что происходит на Земле, но шумы и голоса оттуда наверх не доносились (за исключением, как мы убедимся, крайне редких случаев); должно быть, эта мера имела целью уберечь нервную систему святых от дикого грохота уличного движения.
Мать дернула Норетту за руку, и Онето вдруг испугался, что все кончится ничем в соответствии со столь широко распространенным среди людей законом подлости.
Ибо перед отчаянной мольбой, читавшейся во взгляде Норетты, были бы бессильны все закованные в броню армии мира, но только не бедность. Она-то прекрасно могла выдержать: у пустого кармана нет ни сердца, ни жалости — что ему горе какой-то маленькой девочки!
По счастью, Норетту сдвинуть с места не удалось: она по-прежнему неотрывно глядела матери в глаза, и сила этого взгляда стала — если такое возможно — еще настойчивее, еще неудержимей. Святой увидел, как мама, что-то сказав продавцу, отсчитала и протянула ему несколько монеток, а девочка указала пальчиком на ярко-желтый шарик. И продавец вытащил из связки один из самых тугих и красивых шаров.
Теперь Норетта шла рядом с мамой и, еще не веря себе, широко открытыми глазами смотрела на шарик, весело подпрыгивающий на веревочке в такт ее шагам. Тут святой Онето, лукаво улыбаясь, подтолкнул локтем святого Секретаря. И Секретарь тоже улыбнулся: святые всегда рады проиграть пари, если это хоть немного облегчит человеческие горести.
Кто ты есть, Норетта, пересекающая воскресным утром площадь родного городка с шариком в руке? Ты — сияющая от радости невеста, выходящая из церкви, ты — королева, празднующая одержанную победу, ты — божественная певица, которую несет на плечах обезумевшая от восторга толпа, ты — самая богатая и красивая женщина на свете, ты — большая и счастливая любовь, цветы, музыка, луна, лес и солнце, ты — все это вместе, потому что надутый резиновый шарик сделал тебя счастливой. И твои бедные больные ножки уже не больны, это крепкие, резвые ноги юной спортсменки, увенчанной лавровым венком на Олимпиаде.
Перевесившись через подлокотники кресел, святые продолжали наблюдать за матерью и девочкой: те прошли через весь город до нищей окраины на холме. Мать скрылась в доме — у нее было много дел, — а Норетта, не выпуская из рук шарика, присела на камушек, переводя взгляд с шарика на прохожих, очевидно полагая, что все вокруг завидуют ее бесценному сокровищу. И хотя солнечные лучи не проникали на эту улочку, зажатую между высокими мрачными домами, личико девочки — само по себе не очень красивое — освещало все вокруг.
Мимо прошествовали трое молодых парней. По виду это были отъявленные хулиганы, но даже их что-то заставило оглянуться на девочку, и она им улыбнулась. Тогда один из троицы совершенно естественным жестом вынул изо рта зажженную сигарету и ткнул ею в воздушный шар. Шарик с громким хлопком лопнул, и веревочка, только что гордо устремленная в небо, упала девочке на колени с болтающимся на конце сморщенным, бесформенным комочком пленки.
Норетта не сразу поняла, что произошло, и испуганно смотрела вслед трем убегавшим и хохочущим во всю глотку шалопаям. Наконец осознала, что шарика больше нет, что у нее навсегда отняли ее единственную радость в жизни. Личико ее как-то забавно сморщилось, а затем исказилось гримасой безутешного горя.
Она рыдала так, словно случилось что-то ужасное, совершенно непоправимое и этому не было никакого утешения. В тихие райские кущи, как уже упоминалось, земные шумы не доходили: ни гул моторов, ни вой сирен, ни звуки выстрелов, ни людские вопли, ни грохот от взрыва атомных бомб. Но отчаянный, душераздирающий детский плач слышался во всех концах рая и потряс его до основания. Хотя и верно говорят, что рай — место вечного покоя и радости, но всему же есть предел. Как допустить, что праведники могут быть равнодушны к страданиям человека?
Эпизод с шариком явился для погруженных в благостное отдохновение святых жестоким ударом. Тень нависла над этим царством света, заставляя сердца сжиматься. Чем искупить горе этой девочки?
Святой Секретарь молча поглядел на своего друга Онето.
— Какая мерзость! — воскликнул святой Онето и отшвырнул только что зажженную сигарету.
Падая на Землю, она оставила за собой длинный, причудливо извивающийся след. И многие там, внизу, вновь заговорили о летающих тарелках.
САМОУБИЙСТВО В ПАРКЕ
Перевод Г. Богемского
Девять лет назад мой приятель и сослуживец Стефано, тридцати четырех лет от роду, заразился автомобильной болезнью.
У Стефано была машина «фиат-600», но прежде симптомов этой ужасной болезни у него не наблюдалось.
Недуг развивался скоротечно. Подобно тому как человек вдруг становится пленником большой и несчастной любви, так и Стефано в несколько дней окончательно поработила навязчивая идея, и больше он уже ни о чем не мог думать.
Автомобиль! Нет, не просто мотор и колеса, которые крутятся — и слава богу, а роскошная машина, символ успеха, самоутверждения, господства над миром, величия, захватывающих приключений — одним словом, эмблема, знак, код радостей нашей эпохи.
Или же мания непреодолимого желания иметь внесерийную модель, самой редкой марки, самого последнего выпуска, божественно красивую, мощную, причудливую, сверхъестественную, такую, чтобы на нее оборачивались даже миллиардеры.
Что это было? Тщеславие, наивная мечта? Не знаю. Сам я такого никогда не испытывал. А чужая душа — потемки. В сегодняшнем мире этой болезнью заражены тысячи людей, для них жизнь — это не семейное благополучие, не работа, приносящая удовлетворение и достаток, не богатство или власть, не высокие идеалы искусства, не духовное совершенство. Нет, предел их мечтаний — внесерийная машина с такими-то и такими-то хитроумными новшествами, о ней бредят и, захлебываясь от восторга, рассказывают друг другу в модных барах загорелые папенькины сынки и удачливые мелкие бизнесмены. Правда, дело в том, что Стефано зарабатывал мало, поэтому его идеал был практически недоступен.
