Джудит Леннокс - Зимний дом
Робин прибыла в Мадрид с группой британских медиков во главе с доктором Макензи. Едва Дейзи получила письмо Хью, как Робин уехала с Мерлином в Лондон и отправилась на Кинг-стрит, в штаб-квартиру британских коммунистов. Там она почти с облегчением узнала, что уже поздно, что Хью уехал в Париж и, возможно, приближается к испанской границе. Робин не хотелось унижать Хью, говоря, что он болен и не может воевать.
Она все еще вздрагивала, вспоминая, как отъезд Хью повлиял на Ричарда и Дейзи. Оба внезапно постарели, выглядели испуганными, угасшими и потерявшими надежду. Уверенность в себе, которой всегда завидовала Робин, оставила их. Впервые в жизни она успокаивала отца и мать, утешала, поила чаем и искала выход из положения. В самый разгар суматохи и отчаяния Робин с ужасом поняла, до какой степени родители нуждаются в ней. Она ненавидела Майю не только за предательство Хью, но и за то, что бывшая подруга сделала с Дейзи и Ричардом.
Робин рассталась с Мерлином на Ливерпульском вокзале и пошла домой. По дороге у нее созрел план. В тот же вечер она позвонила Нилу Макензи, попросила взять ее с собой, и он согласился. В конце концов она очутилась в Мадриде и начала искать Хью и Джо в неразберихе гражданской войны. Сначала Робин направили на работу в базовый госпиталь, но сказали, что это временно и что как только будет нужно, их переведут ближе к линии фронта.
Роскошные дома и гостиницы богатых районов города разительно контрастировали с грудами камней, в которые превратились бедные кварталы. В госпитале лечили и солдат, и штатских. Впервые увидев детей, жестоко израненных бомбами и картечью, она чуть не расплакалась, но гневно сказала себе, что слезами горю не поможешь. Робин знала лишь правила оказания первой помощи, и потому в госпитале она была прислугой за все. Выносила судна, застилала постели, до блеска драила полы и кипятила инструменты. Руки покраснели и покрылись цыпками, ноги постоянно болели. Время от времени ей позволяли искупать и одеть пациента или накормить калеку, лишившегося рук. Когда она делала ошибки, старшая медсестра, суровая шотландка, с которой они вместе ехали из Англии, оказывалась всевидящей. Робин просыпалась среди ночи от приснившегося ей ледяного окрика сестры Максуэлл: «Саммерхейс!» Когда одна из санитарок сказала, что сейчас затишье, но скоро начнется горячая пора, Робин не поверила своим ушам. Она буквально сбивалась с ног.
За несколько коротких недель ей пришлось привыкнуть ко многому. Жить в одной комнате с тремя другими санитарками и все время находиться на глазах у других, что она ненавидела со школьных времен. Выполнять приказы, не задавая вопросов (к этому она привыкала дольше всего). Но к зрелищу ребенка с обрубком вместо ноги и плачу взрослого мужчины, перед смертью звавшего мать, привыкнуть так и не смогла.
Едва прибыв в Испанию, она начала искать Хью, опрашивать врачей и санитарок госпиталя, раненых, доставленных с передовой, и сотрудников организации «Врачи — Испании», приехавших из Лондона. Она узнала, что Хью еще находится в учебном лагере в Мадригерасе, быстро написала ему записку и отправила по почте неделю назад. В кармане передника лежало пришедшее утром письмо, но у Робин не было времени его прочитать. Она знала, что это письмо от Хью.
Пока Робин застилала постель, сестра Максуэлл не сводила с нее глаз. Робин заправляла уголки накрахмаленных простынь с геометрической точностью. Когда начался десятиминутный перерыв, она опрометью бросилась в комнату отдыха, сбросила туфли и поставила чайник на конфорку. Потом вскрыла конверт и начала читать. Дочитав письмо до конца, Робин испустила усталый вздох. Единственная санитарка, которая при этом присутствовала — высокая девушка по имени Джульетта Хоули, — спросила:
— Что, плохие новости?
Робин покачала головой:
— Совсем наоборот. Мой брат наконец нашелся. Он в Мадригерасе, но пишет, что со дня на день их отправят на фронт.
Она села на стул у окна и стала смотреть на спортплощадку школы, в здании которой разместился госпиталь. Детей на спортплощадке не было. Только вымытая и заново заправленная карета скорой помощи, готовая выехать на линию фронта, и две санитарки, разговаривавшие под дождем. В ладони у Робин лежало скомканное письмо. Она расправила и тщательно сложила листок. Ее не пугали бомбы, падавшие в нескольких сотнях ярдов от госпиталя, а иногда и на него, не пугала отправка в медпункт на передовой. Но она постоянно боялась за Хью и Джо. Этот унылый, бесконечный, неуправляемый, грызущий страх не оставлял ее никогда.
Десять минут прошли. Робин сложила конверт и сунула его в карман. Что ж, по крайней мере, Хью жив. О Джо она не знала ничего.
Возвращаясь с автобусной остановки, Элен всегда проходила мимо домика Адама Хейхоу. Часто она ненадолго задерживалась, чтобы выполоть сорняки в палисаднике или убрать мусор, принесенный ветром к порогу. Но сегодня, не успев прикоснуться к калитке, она услышала пение.
— «Я вышел в поле майским утром…»
У Элен заколотилось сердце. Она бросила корзины на дороге и побежала к входной двери.
— Адам! Адам, это вы?
Пение прекратилось, и кто-то открыл дверь.
— Адам! — радостно воскликнула она. — Как хорошо, что вы вернулись!
Он улыбнулся в ответ и прикоснулся к кепке:
— Добрый день, мисс Элен.
— Адам! Я же просила…
— Прошу прощения, Элен. Привычка.
Но улыбаться он не перестал.
Девушка заметила на Хейхоу пальто и кепку, и ее радость немного померкла.
— Как? Вы уже уезжаете?
Он покачал головой:
— Ну что вы. Просто иду к Рэндоллам. Тут все так промерзло, что зуб на зуб не попадает. Сьюзен Рэндолл сказала, что приютит меня на ночь. — Он посмотрел на Элен. — Прогуляйтесь со мной, ладно? Я должен о многом вам рассказать. Два с половиной года — большой срок. Составьте мне компанию.
— Два с половиной года… — медленно повторила Элен.
Она забыла, как давно Адам Хейхоу уехал из Торп-Фена. С недавних пор она часто теряла счет времени; недели и месяцы сливались воедино, и их нельзя было отличить друг от друга.
— Адам, вы ничуть не изменились. Не то что я. Превратилась в старуху…
— В старуху? Да бог с вами.
Лицо Хейхоу осталось серьезным. Элен обрадовало, что он не повторил всегдашние слова отца: «Элен, ты еще девочка».
— Вы такая же красивая, как прежде. Только немного усталая. Оно и понятно — следить за таким огромным домом, убирать его и церковь…
— Пустяки. С этим справился бы кто угодно. Дома мне помогает служанка, а всю тяжелую работу в церкви делает миссис Ридмен. У меня это не слишком хорошо получается. На прошлой неделе забыла купить керосин, и нам пришлось обедать в темноте.
— Вы пойдете со мной? — спросил Адам.
Элен кивнула и пошла к дороге.
Хотя до вечера было еще далеко, уже начало темнеть. Элен посмотрела на крытые соломой хижины и вздрогнула.
— Вам холодно, любовь моя?
Ласковое слово согрело ее. Она покачала головой:
— Нет. Дело не в этом. Эти дома… У них черные окна. Мне кажется, что за ними что-то происходит.
На нее смотрели глаза, кто-то шептался, прикрыв ладонью рот. Иногда глаза принадлежали не людям, а язык, на котором шептались, был неузнаваемым.
Адам мягко сказал:
— Когда я был мальчишкой и боялся темноты, мне было страшно даже по нужде выходить. Но мама велела мне представить, что за дверью стоит слон. Конечно, я видел слона только на картинке — большое глупое создание, уши хлопают, из хобота фонтан хлещет. Такого зверя бояться невозможно. Когда я выходил из задней двери, то начинал искать взглядом огромное, смешное и безобидное существо. И перестал бояться.
Адам взял ее за локоть и повел по изрытой тропинке.
— Элен, представляйте себе, что за окнами стоит слон. Или кто-нибудь смешной.
— Куры. Я буду думать о наших курах. Никто не боится кур.
Она почувствовала, что вот-вот истерически расхохочется, и заставила себя сдержаться.
— Адам, расскажите, чем вы занимаетесь. Вы нашли работу?
— Сначала это было трудно. Ужасно трудно. В первые месяцы я часто ночевал в канавах или под забором. Вообще-то в этом нет ничего страшного — со мной так частенько бывало, когда в молодости я бродил по стране. Только на пустой желудок это куда труднее. Но это меня подстегнуло. Нужно было найти работу прежде, чем я превращусь в настоящего бродягу. Поэтому я принаряжался и стучал во все двери. Предлагал ремонтировать оконные рамы, чинить заборы — в общем, все, что угодно.
Они пошли по узкой тропинке через поле. Адам протянул Элен руку и помог подняться на приступки.
— А потом мне повезло. У одного джентльмена была пара красивых старинных кресел, им требовался ремонт, и я предложил их починить. Пришлось слегка надавить на него — сказать прямо, что я хороший краснодеревщик, — и он согласился дать мне попробовать. Я постарался и полностью сохранил резьбу. Тогда он свел меня с одной леди, у которой был небольшой магазин в Брайтоне.
