Джудит Леннокс - Зимний дом
— Господи Иисусе… — прошептал Джок.
Джо пожалел, что они разрубили стол: под ним можно было спрятаться.
Он осторожно подполз к окну, старясь не поранить руки и колени, встал и выглянул наружу. От увиденного у него пересохло во рту и свело живот. Враги больше не были далекими, плохо видными фигурками на противоположной стороне лощины: за время, ушедшее на то, чтобы занять ферму, националисты продвинулись вперед. Джо видел их пулеметные гнезда всего в сотне ярдов от себя.
Но на обещанный республиканцами пулемет не было и намека. Так же, как и на подкрепление. Стоя под защитой стены, Джо увидел, что все остальные смотрят на него и чего-то ждут. С холодком под ложечкой Эллиот понял, что после гибели Теда Грина он и Дэвид Толбот остались здесь не только самыми старшими, но и единственными, кто раньше держал в руках оружие. Все остальные в частных школах не обучались. Он хотел объяснить, что всегда ненавидел военную подготовку, что они с Фрэнсисом всячески отлынивали от занятий, что Фрэнсис нарочно сорвал большинство военных игр с помощью злокозненных выдумок. Но за эти несколько минут он повзрослел и понял, что не признается в этом даже под пыткой.
— Думаю, придется отступить. Они вот-вот займут высоту к востоку от нас.
По слухам, франкисты пленных не жаловали и часто расстреливали на месте. Пока добровольцы хватали свои скатки и винтовки, пулеметные пули разлетались по кухне. Одна из пуль попала Патрику Линчу в руку. Джо видел, как он поднял локоть, посмотрел на рваную рану и потрогал пальцем алую кровь, словно пытаясь убедить себя, что это взаправду.
Когда Джо снова осторожно выглянул в окно, все его надежды на то, что день можно будет продержаться и отступить под покровом темноты, улетучились. Пулеметная очередь ударила в сарай на дальнем конце двора; через несколько секунд из его окна вылетел язык пламени. Сено, подумал Джо. Сено или оливковое масло. В общем, то, что легко воспламеняется.
Джок выразил мысли Джо вслух:
— Придется сваливать туда, откуда пришли.
Они устремились к черному ходу, пригибаясь и стараясь держаться подальше от окон. Огонь был беглым и непрерывным, от стука пуль, рикошетом отлетавших от пола и стен, звенело в ушах. Одна такая пуля попала волонтеру в затылок. Они ничем не могли ему помочь. Просто оставили в доме, привалившегося к стене с навеки удивленным лицом.
Весь дальний конец двора был объят пламенем. Заморосило, и Джо учуял, как горит сырое дерево. Но дождь был недостаточно сильным, чтобы погасить пожар. Если они останутся здесь, огонь в конце концов подберется сюда, выгонит их на открытое место, а там мятежники перестреляют всех как куропаток.
Пока что их прикрывали неповрежденная задняя стена и дым. Дальше росло несколько тонких деревьев без листьев, а за ними тянулся окоп, который мог обеспечить им более-менее надежную защиту.
Нужно было пробежать пятьдесят ярдов под огнем вражеского пулемета, расположившегося к востоку от них. Была не была… Джо проглотил слюну.
— Я думаю, по одному, — сказал Дэвид Толбот.
Джок пошел первым. Маленький и жилистый, он оказался неважной мишенью; пули просвистели мимо, и он спрыгнул в окоп, издав торжествующий клич и подняв тучу пыли. За ним последовал второй шотландец, из-под его подошв летели земля и опавшие листья.
— Три — счастливое число, — сказал самый молодой из лондонских работяг, плывший на пароме вместе с Джо, и выскочил из дверей.
Пули настигли его на середине открытого пространства. Казалось, он застыл в воздухе, затем выгнулся дугой и рухнул на землю. Руки и ноги парня задергались, а потом он затих. Никто из тех, кто следил за ним из дверей, не сказал ни слова. Еще один доброволец, издав крик отчаяния и гнева (Джо не понял, кто именно), выскочил в простреливаемую зону. Пули ударили в него, он упал и скорчился возле узловатого ствола оливы.
«У меня есть выбор, — подумал Джо. — Схлопотать пулю во время кросса по этой проклятой полоске земли, сгореть заживо или сдаться в плен, после чего меня расстреляют. Из трех зол выбирают меньшее».
— Пойду я… — начал он, но его слова заглушила раскатистая очередь.
— Пулемет…
— Они-таки взяли этот проклятый холм!
— Не будь идиотом, Патрик, это строчат наши.
Джо выскочил из дверей.
Он добрался до первого дерева и бросился наземь. Пули летели над ним так низко, что Джо чувствовал дуновение воздуха. Ему хотелось вечно лежать, прижавшись лицом к голой земле. Но он заставил себя встать и перебежать к соседнему дереву. Мышцы сводило от страха и усталости. Где-то неподалеку строчил республиканский пулемет, заставивший ненадолго замолчать пулемет франкистов.
Эллиот мысленно разделил дистанцию на три части, от дерева до дерева. Две из них он преодолел, осталась третья. Самая открытая и приподнятая. Джо набрал в грудь побольше воздуху и побежал так, как не бегал ни разу в жизни. Пули свистели вокруг, норовя попасть в цель, но внезапно земля ушла у него из-под ног, и Джо полетел в траншею головой вниз, судорожно хватая ртом воздух.
Глава шестнадцатая
В учебном лагере британского батальона в Мадригерасе, под Альбасете, Хью Саммерхейс спал на сыром соломенном тюфяке и сырой подушке, укрываясь сырым одеялом. «Сырость — вот что для Испании самое характерное», — думал он. Одеяла, стены, полы — все было сырым, холодным, покрытым плесенью. Снаружи постоянно шел дождь, мелкий, холодный, колючий дождь, затекавший под воротник и обшлага и просачивавшийся сквозь несколько слоев ткани. Днем они маршировали и упражнялись под дождем, а по вечерам возвращались в казармы, где было недостаточно тепло, чтобы высушить одежду. У Хью было два комплекта обмундирования, и оба не успевали просыхать. Он простудился в первый же день пребывания в Мадригерасе и никак не мог поправиться.
Наверно, именно погода помешала возвращению его «военного невроза».[19] Всю дорогу из Англии в Испанию Хью угнетал страх показаться окружающим дурачком, который вздрагивает от громкого шума или начинает трястись всем телом, когда ему в руки суют винтовку. Но холод и сырость успешно отвлекали его. Ему не снились кошмары ни об окопной войне, ни о Фландрии. Казалось, это было давным-давно. В самом страшном из снов Хью лежал на плавучей льдине, ногами в холодной воде, а рыбы хватали его за кончики пальцев.
Кроме того, у него был подопечный. Хью познакомился с Эдди Флетчером еще на пароме через Ла-Манш. Эдди, с зачесанными назад волосами над бледным прыщавым лбом, говорил, что ему девятнадцать, что он докер и едет в Испанию сражаться с фашизмом. Хью подозревал, что ему семнадцать и он безработный, но молчал, щадя самолюбие мальчика. По вечерам, когда остальные мужчины пили, курили и играли в карты, Эдди писал рассказы. Однажды он смущенно показал написанное Хью. Орфография была чудовищной, писал он длинно и очень по-детски, но ритм и построение фраз говорили о крупицах таланта.
Хью учил Эдди разбирать и чистить винтовку, складывать рюкзак так, чтобы во время марша из него не высыпались вещи. Помогал скатывать одеяла и связывать их так, чтобы не просачивалась вода. Когда им наконец дали для учебных стрельб старый пулемет «максим», именно Хью показывал остальным, как им пользоваться. Поскольку восемнадцать лет назад Саммерхейс участвовал в мировой войне, был учителем и привык давать указания, его выбрали командиром части. Хью принял эту должность с благодарностью, спокойным смирением и пониманием ответственности, которая легла на его плечи.
На Новый год он получил письмо от Робин. Прочитал его дважды, а затем громко рассмеялся, заставив сидевших рядом посмотреть на него с любопытством.
— Это от сестры, — объяснил Хью. — Похоже, она тоже в Испании.
Он еще раз проверил адрес на конверте. Робин была в Мадриде и работала в госпитале. Она узнала, что Хью в Мадригерасе, где готовились британские волонтеры. Хью в третий раз перечитал письмо и написал ответ. Потом высморкался, откашлялся, подписался и захромал в клуб-столовую искать кого-нибудь, с кем можно отправить письмо.
В октябре армии мятежных генералов Франко и Молы с помощью итальянцев и немцев начали наступление на Мадрид. В ноябре в Испанию прибыл германский воздушный корпус «Легион Кондорс», жаждавший испытать новое оружие и новую тактику. Республиканское правительство переехало из Мадрида в относительно спокойную Валенсию; одновременно в столицу вошли первые батальоны интербригад — разноплеменная смесь немецких, французских, британских, итальянских и польских добровольцев, — которых встретили с радостью и облегчением. Самолеты франкистов бомбили рабочие кварталы, превращая дома в руины и заставляя людей искать убежища на станциях метро и в погребах. Тогда на улицы вышли простые рабочие и работницы, вооруженные чем попало, и к концу ноября мятежникам пришлось отступить. Хотя яростные бомбардировки и обстрелы продолжались, они не могли сломить дух жителей города.
