Фрида Вигдорова - Семейное счастье. Любимая улица
Он смотрел на нее добрым, спокойным взглядом. Она подумала, что и вправду свободна. Совсем свободна.
— Да, — сказала она, — ведь концерт отменили. Что же мы будем делать?
— Хотите в кино? В театр мы опоздали. Хотите поужинать?
Она молчала.
— Хорошо. Давайте побродим по моим любимым улицам.
Они шли но Александровскому саду, Это была страна влюбленных, покинутая ею страна. Как и всякая страна, она по-прежнему была обитаема. Но Саша глядела на нее издалека, стоя по ту сторону городской стены. Она была рада, когда они покинули Александровский сад и пошли к набережной.
— Как вас зовут? — спросила Саша.
— Андрей, — сказал он и добавил, подумав:
— Николаевич.
— Этого не может быть! — сказала Саша.
— То есть почему? Что же здесь удивительного? Все положительные герои в наших книгах именно так и зовутся. Олег, Игорь — это отрицательные. А Андрей — непременно очень хороший человек. Но, скажем прямо, я герой не слишком положительный. А вас как зовут?
— Меня? Саша. То есть Александра Константиновна. Значит, вас зовут Андрей Николаевич… А кто вы?
— Настоящая анкета. Я был филологом. Но потом сменил эту профессию на более точную, теперь я инженер.
— Я тоже сменила филологию на более точную науку… Правда, не очень точную… Я медсестра. И нынче потеряла возможность стать врачом.
— Не потеряли. Вот поверьте. Ну, если пошел уж такой разговор, могу сообщить: еще я был учителем. Но оставил школу.
— Почему?
— Как бы вам сказать… Это сложно. Исчезла во мне доброта, бескорыстный интерес к людям. А без этого в школе делать нечего. И я ушел. Видите, какой я хороший и честный.
— А вы говорите — не положительный герой, — сказала она.
— Ах, как не хотелось хвастаться, а расхвастался. Я и то, я и се. Послушайте…
— Нет, я сегодня плохо слушаю. Я только хочу, чтобы вы знали: вы очень, очень помогли мне сегодня.
И они все шли, шли, время от времени перебрасываясь случайным словом. И вдруг Саша заметила, что они больше не идут по его любимым улицам, что ведет не он, ведет она. И вела она его по своей любимой дороге, и все переулки и улицы, длинные и короткие, узкие и широкие, были этой дорогой: домой.
Дети спали. Крепко спали, наждавшись, наплакавшись. На этот раз, пользуясь маминым отсутствием, Катя не вымыла рук, не почистила зубы. Дорожка слез оставила на смуглом личике отчетливый след. Под щекой лежала пыльная ладонь. Другая, грязная, много потрудившаяся над вытиранием слез рука лежала на одеяле.
Анино лицо тоже казалось измученным. Она и во сне будто к чему-то прислушивалась. Первая подросточья худоба тронула ее плечи, из-под одеяла выглядывали ключицы.
Тихо, чтобы не разбудить девочек, Поливанов закрыл за собой дверь и принялся ждать Сашу.
Где она? Отец сказал, что ушла она часов в семь. Концерт отменен. Сейчас уже одиннадцать. И он ясно видел в живом тяжелом раскаянии, как она бродит где-то одна по улицам. "Я все-таки сволочь", — повторял он мысленно. Так он говорил себе все эти месяцы, но сейчас эти слова звучали неотступно. Он жил в суете. Недосыпал. Работал. И это помогало ему не думать. Не оглядываться. Она помогала ему не думать упорным, затаенным молчанием. Думать так не хотелось!
На днях он был с Мариной в кино. Решили проветриться, пойти на новую картину, которую пропустили на просмотре в редакции.
— Я иногда люблю заглянуть в обычное кино, — сказала она.
И они заглянули. Первой, кого он увидел там, была Аня. Она стояла с девочками из своего класса и громко, на все фойе разговаривала.
— При раздельном обучении, — услышал он, — никогда ни черта хорошего не будет!
Он не мог уйти, не мог отвернуться. Он пошел к Ане прямо и твердо, взяв ее за плечи, подвел к Марине и сказал:
— Знакомьтесь, это моя старшая дочка.
— Аня? — Она заглянула Ане в глаза и сказала:
— Какая хорошенькая.
Но девочка не отозвалась ей, твердые губы были сжаты. Глаза почти надменно смотрели из-под темных бровей.
— Зачем говорить не правду? — сказала Аня. — Я совсем не его дочка. Я падчерица.
И, ответив так, не простясь, отошла к подругам.
Он знал, как бы потом ни сложилась их жизнь, Аня его не простит. Аня — она с таким трудом ему досталась. А теперь он теряет ее — или потерял уже?
Потом, когда публика хлынула в двери зала, он снова невольно столкнулся с девочками и услышал:
— Это твоя мама?
— Нет, это так, — ответила Аня, — одна наша знакомая.
Телефонный звонок. "Саша? Быть может, Саша!" — подумал Поливанов и на цыпочках пошел к телефону. Старуха заворочалась, Митя тихо поднял трубку.
— Да? — сказал он.
— Можно Александру Константиновну? Простите, это Королев говорит, доктор Королев. Мы заочно знакомы. Я тут сижу, волнуюсь, а она не звонит. Как она сдала? Двойку? Как же это так! Бедняга! Но ведь она знала! Я ее экзаменовал третьего дня, она все знала! Позовите ее, пожалуйста! Нету? А не поздно мне сейчас позвонить отцу?..
— Она… Она как раз идет сейчас домой… Она сейчас в дороге…
— Ладно. Позвоню завтра. Ах ты черт возьми! Такая хорошая голова, и вдруг… Как вы это объясняете? Эх, надо было уложить ее пораньше. Она ведь обещала мне, что выспится перед экзаменом. Ну ладно. Извините, что поздно звоню, — беспокоился…
Едва Поливанов положил трубку, раздался новый звонок.
— Митя, — послышался тот голос, который все эти месяцы был один в силах обрадовать его. Но странно, сейчас этот голос не принес ему утоления.
— Марина, мне сейчас трудно говорить, я жду звонка.
Он положил трубку. Все спали, комната была полна мраком и тишиной.
И вдруг послышался скрип пружин, и Анисья Матвеевна проворчала: "Ох-хо-хо… Грехи наши…"
Желая провалиться сквозь землю, сквозь все три этажа, он вернулся в свою комнату. Что, собственно, случилось? Саша получила двойку по химии. Нет, не это. Он вспомнил ее злое лицо, беспощадные слова, обращенные не только к нему — к детям. Этого никогда не бывало. Это была не она. С ней что-то случилось. Она молчала, и он ничего не замечал, не хотел замечать. Он не сумел ей помочь, даже сегодня, именно сегодня. Он не пришел ночевать. Не позвонил. Он забыл про экзамен. Забыл обо всем. Но ведь именно сегодня он всю ночь провел в редакции с этим проклятым очерком, который то снимали, то ставили, то снимали. А в последнюю минуту потребовали, чтоб он сократил очерк на шестьдесят строк! Легче написать новый очерк, чем сократить шестьдесят строк. И он сидел, и ломал голову, и ругался. Неужто так трудно понять? Он не по улицам шатался, он дело делал.
Но ведь он очень хотел помочь, он примчался туда, на Пироговку, сказал ей, что все это — пустяки, что она пересдаст. Хотел помочь, она не разрешила. Право помочь дается только тому, кто любит. А разве он не любит?
Женщины этого не понимают. Они смотрят на все это иначе. Им легче. Всем, всем сегодня было легче, чем ему. И Саше, и Марине, которая весь день напролет ждала его звонка. "Я позвоню около трех", — сказал он, уходя из редакции. А сколько сейчас? Где же Саша, куда она девалась? Они не понимают, обе не понимают и не желают понять. Почему Саша молчит? Почему она не хочет понять, что то — все другое, совсем другое. А что же там? Что же?
Даже нянька и та не желала его понять. И осуждала каждым взглядом.
Недавно он зашел к Марине и застал у нее шефа, бывшего редактора их газеты. Тот сидел как у себя дома. В желтом кувшине стояли свежие, видно только что принесенные цветы. Марина была приветлива и любезна. Она смеялась его дурацким остротам и даже сказала по какому-то поводу:
— Отлично! Отличная мысль, подарите ее мне! Какая могла быть отличная мысль у человека, который
Не способен связать двух слов, не способен вылезти из "м-м-м…" и "э-э-э…"?!
Когда шеф ушел, Поливанов свирепо спросил:
— Он что тут — завсегдатай?
— Это не существенно, — уклончиво ответила она. — Я не хочу, чтоб он здесь бывал.
— Ого, мой друг! — сказала она насмешливо. И прибавила:
— Ну что ж… Если хотите…
— Что? — спросил он, похолодев. — Все очень просто…
— Нет! — сказал он неожиданно для себя. Что она хотела сказать? На что он ответил "нет"? Ничего не было названо, но они поняли друг друга, и оба испугались. Впервые они попытались заговорить о том, что не могло не тревожить их, но он, не дослушав, сказал "нет". Он не знал, что в ту минуту ей захотелось выгнать его, сжать кулаки, заплакать. Но она сдержала себя.
Улыбнувшись, будто не было сказано то, что было только что сказано, она включила радио и, взяв книгу, села с ногами на диван:
— Я устала нынче. И хочу побыть одна.
Она больше не возвращалась к тому разговору. С тех пор она больше не говорила, что "все очень просто…".
Звонок! Наконец-то! Саша вошла тихо, прикрыла за собой дверь, провела рукой по влажным волосам — на улице накрапывало. Господи, какое счастье. Она пришла! Она здесь!
