Фрида Вигдорова - Семейное счастье. Любимая улица
— Да, я медсестра.
— Ну, тем более. Сколько же лет вы работаете?
— С тридцать девятого года.
— Тринадцать лет? Соберите память. Ну, вспомните, например, реакцию брожения спирта.
Экзаменаторша морщит лоб, шевелит бровями, словно помогая Саше думать. Она смотрит добрыми глазами, на ее лице — огорчение. Она задает вопросы, еще и еще. Саша молчит. Она презирает себя, но молчит. Хочет собраться, вспомнить, но молчит. Потом она вдруг понимает, что может вспомнить. Посидит — и вспомнит. Но она не хочет. Назло всем — она не станет вспоминать. Чем хуже, тем лучше. Женщина-экзаменатор едва приметно вздыхает.
— Хотите подумать еще? — говорит она.
— Нет, я ничего не помню, — отвечает Саша упрямо. Она берет свой листок и выходит в коридор. Никто ни о чем ее не спрашивает, такое у нее бледное лицо и такая прямая походка.
Она спускается вниз, выходит на улицу. В лицо пахнул летний зной, пыль, зазвенел троллейбус.
Саша огляделась и тотчас увидела девочек, они бежали к ней. Кто это рядом с ними? Митя?
— Мама, ну как?
— Срезалась, — спокойно отвечает Саша.
— Нет, — всхлипнув, говорит Аня. — Ты просто нас дразнишь!
— Наверно, "пять"! — орет Катя, хватает из Сашиных рук экзаменационный листок, ищет графу, где химия, и, помолчав мгновение, говорит:
— Ну ничего, ничего, ты снова сдашь, ну, честное слово!
— Но ты же учила, ты знала… Мама, что тебя спросили? "Глюкоза… Сахароза…" — вдруг отчетливо прозвучал в Сашиных ушах Катин голос. Вот сейчас бы она сдала… Если бы он пришел хоть за полчаса до начала экзамена. Ведь она знает. Она сейчас побежит по лестнице наверх, она снова взглянет в скуластое лицо той женщины, она скажет: "Я всю ночь не спала, позвольте, я возьму другой билет, я отвечу, я знаю". Она позволит, эта женщина, она поймет.
— Послушай, Саша, как же это! Наверно, можно пересдать? — говорит Митя.
И, пристально глядя ему в лицо, она отвечает:
— Нельзя. Не хочу. Пускай будет как есть. Не пойду и не пересдам.
— Саша, ну что за ребячество такое! Ведь речь идет не о пустяках, о будущем…
Замолчи! — вдруг говорит Саша голосом, какого никогда не слышали от нее ни дети, ни Митя. — Замолчи. Уходи. Я не хочу тебя видеть. Если бы ты пришел хоть за полчаса…
— Но ведь папа просто очень рано ушел! Не сердись! — сказала Катя и тут же умолкла, получив по затылку от Ани.
— Я просто забыл, что у тебя сегодня экзамен, я действительно виноват, — сказал Митя. — Прости меня.
И, услышав это страшное слово "прости", сама не понимая, что делает, она вырвала свою руку из вспотевшей Аниной руки и сказала:
— Вы сейчас же уйдете. Все. Я не хочу вас видеть. Уходите, слышите?
Она успела увидеть, как исказилось Катино лицо. Она успела увидеть окаменевшее лицо Ани. Она видела, как все трое словно вросли в мостовую. И все-таки она ушла, почти убежала от них, не оглядываясь.
Она шла вниз по Пироговской улице, потом вскочила в троллейбус. В троллейбусе было жарко и шумно.
Кто-то кричал: "Да выходите же! На копейку не доехали!". И она зачем-то вышла со всеми вместе на полпути, далеко от дома. Она пошла пешком. Домой. К отцу. Она думала отрывисто и бессмысленно: "Я ничего, ничего не стою. Я не человек. Я просто баба. Правду Митя говорил — "бабье — куриный народ". Я думаю о нем, как о мертвом, — "говорил". Другая на моем месте взяла бы себя в руки и назло всем, назло ему… и ей… выдержала бы. Сдала бы блестяще, и пошла бы учиться, и стала бы врачом. А я… раскисла. И так сказала девчонкам…". Она даже остановилась, вспомнив, какие лица были у детей, когда она сказала: "Я не хочу вас видеть". Они будто вросли в мостовую, все трое. И он тоже. "Я забыл, что у тебя сегодня экзамен. Прости меня, пожалуйста! Прости!"
Вот и калитка, и двор, и каштан. Саше открыл Константин Артемьевич. Он посмотрел на нее близорукими, встревоженными глазами. Не дожидаясь вопроса, Саша бодро сказала:
— Только не огорчайся, пожалуйста. Это в общем пустяки. Я провалилась по химии. Но я обещаю тебе, я обещаю, что в будущем году…
Она говорила, как в детстве. Она говорила горячо, путано и почему-то не могла взглянуть ему в глаза.
— Да, да, конечно, — отвечал он суетливо, — не надо огорчаться… Я уверен… Я надеюсь… Ты непременно сдашь. Ну как же, такая умная головка… Ниночка! Чаю!
Вот оно — лекарство от всех бед: чай. И Саша пила чай, и объясняла, что случайно вытянула такой билет, но что это не важно, в будущем году она сдаст. "Вот честное слово".
И отец и Нина Викторовна дружно подтверждали: "Ну конечно, как же иначе!" Саша просто переутомилась. Она отдохнет, заново подготовится и сдаст.
Зазвонил телефон.
— Да, — сказал отец, — да, Митя, она у нас. Сашенька, тебя.
Ей не хотелось брать трубку, но она видела напряженные, испытующие отцовские глаза и, боясь новых расспросов, подошла к телефону.
— Сашенька, — услышала она Митин голос, — право же, не надо так огорчаться. Давай рассеемся, пойдем сегодня куда-нибудь. Ну, в кафе. В кино. Просто походим по улицам.
— Спасибо, у меня сегодня концерт в консерватории.
— Только что пришла открытка, концерт отменяется. Я очень прошу тебя…
— Спасибо, дорогой, — сказала Саша, встретив пристальный, настойчивый отцовский взгляд, — не беспокойся.
И положила трубку.
Она прошла в свою бывшую комнату. Все здесь было по-старому, как в детстве. Письменный стол, шкаф с книгами… Кровать. Она задернула шторы, легла, укрылась пледом, лежавшим в ногах, и вдруг уснула — крепко, глубоко, каменно.
Когда она проснулась, было почти темно. Нет, это шторы! Она зажгла свет, взглянула на часы: семь. Она еще успеет. Куда? Зачем? Ведь концерт отменили. Все равно. Она пойдет, Она пропустила один концерт, готовилась к экзаменам. Это последний. Но ведь он отменен. А она все-таки пойдет. Потому что… Да потому, что может быть… может быть…
С того вечера она часто вспоминала слова: "Ну что ж, пусть будет по-вашему!"
Ничего не случилось в тот вечер, когда играли концерт Чайковского. Ничего такого, о чем стоило бы вспоминать. Просто рядом оказался человек, который ничего о ней не знал, ни о чем не мог спросить. Человек, говоривший с ней легко и весело. И было несколько минут, когда у нее не болело сердце и она не думала все о том же, все о том же…
— А все-таки он есть! — сказала она.
— Ну что ж, пусть будет по-вашему! — ответил он. Прошлый концерт она пропустила. Что он подумал? Уж
Не подумал ли он, что и она умерла? А она придет. Но зачем же она идет, если концерт отменен?
Она миновала театр Революции, прошла мимо комиссионного магазина, мимо ворот с табличкой "Фабрика наглядных пособий". Еще дом, еще — вот и полукружье консерватории.
Концерт отменен. Как странно, среди многих истинных разочарований одно такое маленькое тоже может показаться горьким.
Какой одинокой она почувствовала себя на улице около знакомого большого здания. Сегодня счастья нет. И не будет. Теперь, видно, его никогда уже не будет.
У дверей консерватории было непривычно пусто. Время от времени подходили какие-то люди и, вяло, разочарованно о чем-то переговариваясь, шли дальше. Концерт отменен, ничего не поделаешь.
Куда же идти? Куда девать себя в огромной Москве? Сейчас она сядет в какой-нибудь троллейбус или автобус и покатит невесть куда, а на конечной остановке сойдет со ступенек и окажется не то в поле, не то в лесу. И будет ходить, ходить. Только не домой. Вот что она знает твердо: только не домой.
— Вы пришли? Тоже не получили открытки?
Не смея задуматься о том, что так делать не полагается, она просияла навстречу этому живому голосу.
— До чего хорошо, что вы пришли! — сказала она.
— Да неужто? — спросил он, почти по-детски удивленно, и она вдруг поняла: он получил открытку. И все-таки пришел.
Не сговариваясь, они пошли по улице Герцена к Манежу. Шли медленно, а говорили торопливо.
— А вы оказались правы, старичок жив, он пришел в тот раз, когда вас не было. Редкий случай, когда доброе предсказание оказалось сильнее злого.
— Пришел? Чудесно! А я провалилась сегодня на экзамене! — сказала Саша.
— Да что вы! — Он даже приостановился. — Вы очень огорчены?
— Нисколько. Нет, не правда. Конечно, я огорчилась. Но решила наплевать.
— Это вы правильно сделали. На второстепенное надо плевать.
— Так говорит и Катя, моя младшая дочка. Она говорит: "Есть горе, а есть неприятность". Но мой провал все-таки горе. Сегодня решалось мое будущее. Но вышло так, что я не спала ночь, и когда вытащила билет — все забыла. Начисто! И получила двойку. Ну вот, рассказала — и не будем больше об этом. Ладно?
— Ладно. Не будем. Только я все-таки хочу сказать: если это и вправду первостепенное и вопрос будущего — оно свое возьмет. Ну, так. Раз день начался худо, надо рассеяться. Вы свободны? Ведь вы свободны нынче?
