Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной
Люс шла далеко впереди с мальчиком по имени Джеймс — вначале оттуда доносился хохот, потом треск веток под ногами и вполне определённые стоны: Джеймс не терял времени даром. Евгения и Майкл деликатно отстали от друзей на пару сотен метров, а потом свернули куда-то не туда и заблудились. Майкл совсем не знал французского, да и по-английски говорил с сильным акцентом — до смешного напоминавшим русский. Евгения понимала примерно половину из его речи, к тому же юноша очень стеснялся и, говоря, прикрывал рот рукой, так что пропадала и другая половина сказанного. Но когда они вышли на ту дорогу, заваленную срубленными деревьями с перекрученными стволами, Майкл вдруг забыл о том, что Юджиния прекрасна, а его выговор — нет, и начал громко восхищаться пейзажем. Возможно, он мечтал стать лесорубом.
— У тебя есть дети? — спросила она у Евгения, не зная, как начать разговор.
— И жена, — ответил Евгений так грустно, как будто жена была чем-то вроде болезни Лайма.
Европейская часть Евгении подпрыгнула от возмущения. Какого merd’а! Зачем он тогда пришёл к ней с шампанским? Хитрую азиатскую часть интересовало другое:
— А почему ты не… — скромность не позволила Евгении назвать верное слово, хотя она его, разумеется, знала. — Почему ты не хочешь ничего для себя? — не слишком-то ловко вывернулась она.
— Я переживу, — сказал Евгений. — В первый раз это должно быть с кем-то очень важным. С тем, кого любишь, ну или хотя бы думаешь, что любишь. Если бы я знал, что ты ещё девушка, я бы никогда… Но ты не думай, что я жалею. Это было прекрасно. Ты восхитительна, и у тебя там настоящий цветок. Роза!
Евгения чуть не расплескала шампанское.
— А ты жалеешь? — спросил Евгений.
— Нет! — горячо сказала Евгения и залпом, как водку, выпила шампанское. Оно было не очень холодным, и тут же вспенилось во рту множеством колючих пузырьков, а потом ударило мягкой лапой куда-то в затылок. Евгений наполнил бокал снова, они ещё раз выпили, а потом лежали рядом, как супруги из всё того же невидимого фильма, и разговаривали. В основном, честно сказать, болтала Евгения. Она говорила — и слышала себя со стороны, как будто кто-то одолжил её голос и вещал им по радио. Европа и Азия единодушно молчали, шампанское превратило их в Атлантиду, зато Роза старалась за троих. Именно благодаря ей в голосе Евгении зазвучали кокетливые нотки, именно Роза заставляла её принимать томные позы, лежать и сидеть в которых было неудобно — зато Евгений тут же менялся в лице: оно становилось счастливым, мягким, расслабленным, как… как у мёртвого! Прошлой осенью в Эдинбурге, куда она с огромным трудом заставила приехать Люс — подруга так бы и просидела все каникулы в кустах со своим Джеймсом, — Евгения увидела гипсовые посмертные маски знаменитых шотландских убийц. Маски выставлены в библиотеке Национальной портретной галереи в Нью-Тауне — и Евгения так долго разглядывала их, что Люс ушла ждать в кафе. На мёртвых лицах после всех смертных мук лежал отпечаток равного покоя и счастья, была начертана какая-то главная тайна. Евгений становился таким же, когда смотрел на её ноги и грудь, — теперь он делал это смело, но, к сожалению, не дотрагивался до неё после того, как узнал, что она была (и осталась) девственницей. Пока Евгения принимала душ, он успел полностью одеться и даже привести в более-менее человеческий вид постель, при одном только взгляде на которую у девушки вспыхнули щёки.
Если честно, ей нравилось слушать себя как по радио — звучало таинственно и необычно… Глухо смеялась, говорила по-французски, рассказала очень неприличный, по её мнению, анекдот — Евгений благосклонно усмехнулся. Она чувствовала такое доверие к нему, такую благодарность, что эта вспышка чувств ослепила и оглушила её (подумать только, а ведь считала себя фригидной, потому что её никогда не тянуло ни к мальчикам, ни к девочкам, ей и в голову бы не пришло ласкать себя, как это делала Люс, — в ванной, отвинтив головку душа).
И кто мог назвать эти нежные молнии тяжёлым и ржавым словом «оргазм», больше походившим на диагноз тяжёлого заболевания? И она не без изумления продолжала слушать радио, где её голос намекал на влиятельные знакомства в высших кругах парижской знати, рассказывал о Ереваныче, тёте Вере и маме Юльке и, главное, сообщил о том, что она, Евгения, везёт в Екатеринбург десять тысяч евро и письмо от известного художника.
— Что ж это за картина такая? — спросил Евгений, рассеянно поглаживая Евгению по обнажённой руке. Его пальцы передвигались вверх от запястья к локтю, как ножки того человечка, что путешествует по коже всех детей, когда с ними играют взрослые. — Неужели она может столько стоить?
Голос по радио усмехнулся — и поведал о том, что художник Вадим Фамилия на самом деле стоит значительно больше, но (это рассказала тётя Оля Бакулина) его жена ведёт все дела. Она столь же властная, сколь и — алчная, поэтому Вадим и смог передать Вере лишь эту небольшую, по его меркам, сумму.
— Миллионы, — с гордостью сказал по радио голос Евгении, — на самом деле, его картины стоят миллионы.
— То есть, — уточнил Евгений, — он ещё раз обманул твою тётку?
Радио призадумалось, и в этот момент раздался неприятный писк.
— Будильник! — вспомнил Евгений. — Нам пора собираться, а то опоздаем. Я — к себе, мне тоже нужно в душ.
Он быстро чмокнул Евгению в губы, а после поцеловал ещё раз там, внизу, и, не сумев остановиться, заново провёл девушку тем же путём — на сей раз путь занял намного меньше времени, но молнии были такими же горячими и нежными, и, кажется, она снова кричала.
Потом Евгений ушёл, а Евгения целых полчаса не могла заставить себя подняться с кровати.
Она села в автобус одной из последних — джинсы не высохли до конца, но кому есть дело до джинсов? Портфель-фугу стоял у ног, Евгений был рядом, и та старая дама с картиной, наверное, обо всём догадалась — потому что демонстративно перестала общаться с ними обоими.
Теперь Евгения боялась не полёта в чреве кита, а только того, что Евгений скажет ей: «Пока!» — и они больше никогда не увидятся. Вся жизнь Евгении, её семья, друзья, даже её блестящая литературная карьера вдруг показались чем-то очень далёким. Словно услышав эти мысли, Евгений крепко взял её за руку. У девушки кружилась голова, она впервые ощущала муки похмелья — и решила, что должна вытерпеть их достойно, как плату за счастье. В силу своей молодости бедняжка и понятия не имела, кто устанавливает эту плату — и как на самом деле собирают налоги с людских удовольствий.
В аэропорту вновь гудел человеческий оркестр, вчерашняя сотрудница сообщила, что Екатеринбург открыли — и почти сразу после этого объявили посадку на рейс. Евгений по-прежнему не выпускал её руку из своей, и казалось, что все люди вокруг догадались о том, как они с Евгенией распорядились подарком авиакомпании. «Я же кричала!» — в ужасе вспомнила Евгения. — Наверное, все слышали!
Места в самолёте у них были в разных рядах — Евгению достался четвёртый, Евгении — восемнадцатый. 4A и 18F. Евгений пошептался с плешивым молодым человеком, который занимал место 4С — и тот согласился поменяться с Евгенией. В уплату за любезность он окинул девушку таким откровенным взглядом, что азиатская часть предложила влепить ему пощечину, а европейская посоветовала не обращать внимания. Кресло 4В оставалось свободным — Евгения положила туда портфель-фугу, прикрыв его сверху курткой.
Хорошо, что к ней вернулось умение размышлять, почти утраченное ночью. При этом она видела всё вокруг расплывчатым, затуманенным — как в Эдинбурге, когда они с Люс пытались выйти из Нью-Тауна, а город лежал укутанный в молочную перину, таинственный и молчаливый. Прохожие выплывали навстречу как призраки знаменитых шотландских убийц — и вновь пропадали в тумане.
— Туман очень полезен для кожи, — дрогнувшим голосом сказала тогда Люс. — Отличное увлажнение!
Сразу же после тех слов Евгения увидела впереди высоченный чёрный шпиль — монумент Вальтеру Скотту! Шпиль парил над городом, как улыбка Чеширского кота — и теперь стало понятно, куда нужно двигаться. Евгения шёпотом сказала сэру Вальтеру «спасибо» и в очередной раз подумала о том, что ни в одной стране мира не умеют так чествовать писателей, как это делают в Шотландии. Монумент был выше любого храма! Может, когда-нибудь блестящая русско-французская писательница Эжени Калинин тоже удостоится почестей? Она согласна и на более скромный памятник.
Евгения хотела бы рассказать об этом Евгению — да и вообще, нужно было рассказать ему обо всех её мечтах, знакомых людях, о европейской и азиатской частях, о Люс, Бальзаке и Даме с единорогом…
И, кстати, почему Евгений так ничего и не рассказал о себе? Ночью, покраснела Евгения, им было, конечно же, не до этого — но он и потом молчал, внимательно слушая её болтовню, — а она хотела бы знать его фамилию. И где он живёт? Кем работает?
