Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2011)
Анатолий Найман. Стратфорд-на-Эвоне, улица, вброд… — “Октябрь”, 2010, № 10.
Стратфорд-на-Эвоне, улица, вброд
речку рассекшая кельтского клана,
и, сквозь мужицких и барских бород
фильтры, разверстая ясно поляна, —
только и взяли взаймы у Творца
галькой цветной и некошенным лугом
два на любые похожих лица,
мир, но не речь поделивших друг с другом.
И возвратили с процентом паи:
райские — свеяв полову — колосья,
рыб — первородно лишив чешуи,
послеэдемское многоголосье,
плюс акт за актом и к главам глава,
плюс ариэля воздушная яма,
глобуса шар, королевство Вильяма,
клетка вселенская, вотчина Льва.
Публикуется под редакционной “шапкой” “К 100-летию со дня смерти Л. Н. Толстого” (там еще три публикации: эссе Игоря Волгина (см. выше) и Андрея Ранчина, письма С. А. Толстой к сыну Льву).
Дмитрий Полищук. Стихотворение. — “Арион”, 2010, № 3.
...как знать?
Е. Баратынский
Мой дар высок, и голос мой раскатист.
Но я при жизни умер, на земле
любезен никому. Копать в золе
мой бытию безрадостный акафист,
что и с душой ближайшей не в ладу,
потомок дальний не найдет досуга.
Как я не встретил в поколенье друга,
читателя в потомстве не найду.
(“Я ЗНАЮ, или ПОСЛЕДНИЙ ПОЭТ”)
В интернет-версии это стихотворение выглядит немного иначе: “<…> Но я при жизни умер, на земли / любезен никому. Копать в пыли <…>”
Для меня редкие публикации стихотворений Дмитрия Полищука — события.
Антонио Порчиа. Голоса. Перевод и вступление Павла Грушко. — “Иностранная литература”, 2010, № 10 <http://magazines.russ.ru/inostran>.
“Поэзия аргентинца Антонио Порчиа (1885 — 1968) — музыка мысли. Это наикратчайшие максимы, лишенные литературных доспехов, свободные от каких-либо приемов и средств регулярной поэзии. <…> Для того, чтобы взяться за перевод „этого всего”, не менее важной для меня, чем бретоновская и борхесовская рекомендации, была надпись на „Голосах” моего друга — аргентинского поэта (и переводчика русской поэзии) Серхио Виаджио, приславшего мне лет тридцать тому назад книгу Порчиа: „В Аргентине у многих эта книга лежит в изголовье”” (Павел Грушко).
Несколько “голосов” приведу.
“Ребенок показывает свою игрушку, взрослый ее — прячет”.
“Ты вечно рассказываешь о своих снах. Когда они успевают тебе сниться?”
“Что сказать о нынешнем человечестве? Улицы стали шире”.
“Кто смотрит на меня, чтобы меня рассмотреть, плохо меня разглядит”.
…И все это — из отличного “аргентинского” номера “ИЛ”.
Последний гений (100 лет со дня смерти Л. Н. Толстого). — “Наше наследие”, 2010, № 95 <http://www.nasledie-rus.ru>.
Среди материалов, посвященных памятной дате, здесь републикуется последняя статья Толстого “Действительное средство” (о смертных казнях), законченная в Оптиной пустыни уже после ухода из Ясной Поляны. “Спровоцировал” этот текст сотрудник газеты “Речь”, 28-летний литературный критик Корней Чуковский. “Наше наследие” перепечатало и забытое предисловие Чуковского к публикации статьи Толстого в газете. Там, опираясь на свидетельство молодого Сергеенко, Чуковский по свежим следам вспоминал:
“Несмотря на все последующие события, Л. Н. не раз возвращался к своей статье. Из Оптиной пустыни в Шамардино он ехал один, а сзади, в других санях, следовали за ним д-р Маковицкий и „Алеша”. Юноша часто выскакивал из саней, подбегал ко Льву Николаевичу — скажет несколько слов и — обратно.
Л. Н. был очень бодр, восхищался окрестностью, старыми деревьями вдоль большака, избами, крышами и т. д. Завел разговор с ямщиком, высчитывал, сколько тот в год тратит на водку и на табак, и так растрогал крестьянина, что он разрыдался. Потом внезапно остановил свои сани и, когда к нему подбежал „Алеша”, сказал:
— Что-то хотел тебе сказать, и забыл. Когда вспомню, позову тебя вновь.
Поехали дальше, и вдруг Толстой закричал: „Вспомнил, Алеша, вспомнил!”
Юноша вновь подбежал.
— Ах, как ты скоро бегаешь. Я насчет статьи. Передай Саше (Александре Львовне), чтобы она переписала, и если Владимиру Григорьевичу (Черткову) статья понравится, пусть он пошлет ее Чуковскому.
Умирая в Астапове, Л. Н. снова вспомнил об этой статье и говорил о ней Ив. Ив. Горбунову-Посадову (руководителю издательства „Посредник”).
Третьего дня, поклонившись великой могиле, я уезжал из Ясной Поляны, и В. Г. Чертков передал мне эту последнюю статью Льва Николаевича, который перед смертью высказывал не раз желание, чтобы гонорар за его посмертные произведения был обращен на выкуп Ясной Поляны в пользу местных крестьян”.
…Не могу не сказать о поминальной редакционной статье в этом номере “НН” — о талантливом художнике Антоне Куманькове, чудесном человеке и тонком мастере (портретисте, книжном иллюстраторе). Ему было всего 53 года. “Кажется, только недавно приходил он в редакцию „Нашего наследия”, которую считал своим вторым домом, и мы отбирали его фотографии для очерка о блоковском Шахматове, куда Антон всегда рвался, где все его любили и радовались, когда он появлялся в усадьбе. <…> Случилось так, что в этом номере журнала печатается материал, в подготовке которого Антон принимал активное участие, — недавно обнаруженные воспоминания его прапрадеда, видного государственного деятеля царской России, тайного советника и губернатора Н. А. Качалова. И только сейчас мы обратили внимание, как поразительно стбатью и обликом напоминал наш друг своего пращура”.
Александр Романенко. Зрачок одуванчика. Стихи. — “Рубеж”, Владивосток, 2010, № 10 (872).
Рождение живого языка
Подобно выползанию из кокона —
Все кажется, что истина близка,
Вот она, около!
Но ускользающая из рук
Дивная редкая бабочка
Высоко в небе опишет круг —
И в слезах твоя наволочка.
А поутру на Седанке — дождь.
В придорожной канаве
Стрелолист, лягушонок… И дрожь
От восторга и холода — славит
Твое имя и дело окрест
Лягушачий оркестр.
(Из цикла “В ясную погоду
с мыса Крильон видно Японию”)
Вослед за стихами этого одаренного приморского поэта, много лет прикованного к постели и умершего в начале нового века, помещено пронзительное эссе о нем — Ивана Шепета (“Мудрый кентавр”). Среди других статей о поэтах и поэзии здесь можно почитать Александра Лобычева о Вячеславе Казакевиче (“Среди стрекоз и лопухов”), Юрия Милославского о легендарном харьковском поэте Владимире Мотриче (“Последний из декадентов”), Александра Белых (“Греческая каллиграфия Ирины Ермаковой”), Тамары Калиберовой о поэтах-“чураевцах” Георгии Гранине и Сергее Серегине (“Остановится сердце и… Двойное убийство в отеле „Нанкин””). Републикации редчайшего поэтического сборника поэта-эмигранта Михаила Щербакова (1890—1956) “Отгул” предшествует вступление редактора альманаха Александра Колесова — “Одиссей без Итаки”.
Омри Ронен. Наизнанку. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2010, № 11 <http://magazines.russ.ru/zvezda> .
“Научная фантастика выросла в век опытной науки из старых повествований о магии и сказок о волшебниках, из правдивых отчетов и небылиц о дальних странах, из романтических вымыслов, а кроме того, иногда в рамках установленных культов, из визионерских откровений о первых и последних вещах, то есть из мистического воображения. Неудивительно, что в век исторического отката к разнообразным „новым религиозным сознаниям” она возвращается в свое мистическое лоно. Старая культовая мистика посвященных превратилась когда-то через эзотерическое знание, магию, астрологию и алхимию в опытную и теоретическую науку, физику, астрономию и химию, доступную всем и популяризованную в жанре научной фантастики. Так было в эпоху позитивизма. Но в наше время новая наука, понятная лишь специалистам (школьник легко усвоит фагоцитарную теорию иммунитета, но не природу прионов), в фантастической словесности стала популярной, экзотерической мистикой, в определенных кругах замещая религию. В журнальной версии „Аэлиты” („Закат Марса”) прилетевшие с Атлантиды магацитлы громко читали заклинания; в более поздней, книжной, у них в руках были свитки с формулами. Нынешний читатель опять предпочел бы первую. Это возвращение к иррациональному идет по двум сюжетным путям”. Ну, и т. д. Советую почитать.
