Джоанн Харрис - Персики для месье кюре
Затем наступила тишина, показавшаяся мне совершенно оглушительной, несмотря на шум толпы.
И дверь в подвал распахнулась настежь.
Суббота, 28 августа, 11:40 утра
После уличной жары и пыли запах хлорки действовал как пощечина; по сравнению с улицей в зале оказалось так темно, что мои глаза лишь через несколько секунд сумели приспособиться. Я увидела просторное полупустое помещение; стены, выкрашенные белой краской, теперь казались серыми из-за пятен сырости, которые виднелись во многих местах; вдоль стен расположились ряды тренажеров: по одну сторону — беговые дорожки и различные приспособления для накачки мускулов, по другую — металлические «блины» для штангистов. В дальней стене комнаты виднелись две двери; одна вела в коридор, где были раздевалки, душ и кладовые, а вторая — на улицу, и через нее можно было сразу выйти на тот дощатый настил, что тянулся вдоль берега, как бы соединяя все выходящие к воде дома.
Мы с Ру шли впереди. Инес следовала за нами. Жозефина тоже не отставала; они с Захрой еще и постарались не допустить, чтобы в зал ворвалась разом вся толпа. Я слышала, как снаружи доносится протестующий голос Оми:
— Э, меня-то пропустите? Такого и в Болливуде не увидишь!
Я повернулась к Саиду:
— Где Карим?
— Он вышел через заднюю дверь. Ваш священник в подвале.
Я вопросительно посмотрела на Ру.
— Ты забери Рейно, — распорядился он. — А я пойду искать Карима.
Суббота, 28 августа, 11:45 утра
Подвал был затоплен, стоял сильный запах гнили, мокрой штукатурки и реки. Свет туда почти не проникал. У дальней стены на груде пустых клетей стоял Рейно, как потерпевший кораблекрушение моряк на жалком островке посреди океана: на лице следы невнятного страха, руки простерты, словно в мольбе.
Когда он наконец понял, кто мы такие, то спрыгнул прямо в воду — там ему было уже по грудь — и стал медленно продвигаться к нам. Шел он так, словно сил у него совсем не осталось, и одной рукой все прикрывал глаза от яркого света. Он выглядел как человек, пребывающий во власти мучительного ночного кошмара, такого яркого и цепкого, что страшно проснуться и больше уже не смеешь поверить, что сможешь снова открыть глаза.
— Скорей! — проскрежетал он сорванным голосом, едва добравшись до лестницы. Под воду не ушли только две верхние ступеньки. У Рейно еще хватило сил подняться почти до середины лестницы, потом он споткнулся и упал. Жозефина тут же подхватила его под одну руку, я — под другую, и мы вместе втащили его наверх и поставили на ноги.
— Скорей… — повторил он.
— Теперь все будет хорошо, — попыталась я успокоить его, — и вы вскоре обязательно поправитесь…
Но, если честно, выглядел Рейно далеко не лучшим образом: смертельно-бледный, с заросшим трехдневной щетиной лицом, он мучительно щурился, явно страдая от слишком яркого света; дыхание, жесткое, прерывистое, с хрипом вырывалось у него из груди. Он вдруг сильно закашлялся и даже пополам согнулся, пытаясь отдышаться.
— Вы не понимаете, — сказал он, глядя на меня, — там мальчик, сын Жозефины! И девочка, дочь Инес Беншарки…
Новый приступ кашля заставил его умолкнуть, и он, тщетно пытаясь нормально вздохнуть, стал, яростно жестикулируя, показывать куда-то за решетку.
— Что там такое, Франсис? В чем дело?
Собравшись с силами, он снова попытался объяснить. На этот раз даже голос его звучал громче.
— Карим схватил девочку. В переулке. Пилу пытался ему помешать. По-моему, Карим сильно его ударил…
Рейно махнул рукой в сторону дальней стены, и я поняла: он имеет в виду тот узкий проход, что тянется от бульвара к берегу реки. Я хорошо знала это место: именно здесь, по утверждениям Майи, жил ее джинн…
А Инес уже выбежала за дверь, которая вела к дощатому настилу на берегу. Жозефина хотела броситься следом за ней, но, выпустив руку Рейно, увидела, что он снова упал на колени, и остановилась в нерешительности.
— Франсис…
Он нетерпеливо махнул рукой.
— Не тратьте времени зря! Постарайтесь найти мальчика!
И тут все мы услышали пронзительный крик.
Суббота, 28 августа, 11:45 утра
Мои глаза совсем отвыкли от света. Даже тусклый свет одинокой лампочки в коридоре казался слепящим, как полуденное солнце. Я прикрыл глаза ладонью, но все равно ощущение было такое, словно я смотрю прямо в глаз Господень. И на фоне этого ослепительного света я с трудом различил три темные фигуры — точно три зубца неведомой короны, окутанной ярким светом…
Я узнал Вианн и Жозефину. Но кто третья? Возможно ли, что это Инес? Светящийся нимб затмевал черты ее лица, и я не мог понять, кто она. А ее длинные одежды были удивительно похожи на сложенные крылья. Может, передо мной был ангел? Но как бы мне ни хотелось поверить в возможность божественного вмешательства, сейчас у меня просто не было времени думать об этом. Я ухитрился как-то объяснить им, что произошло, — по крайней мере, сказал достаточно, чтобы они поняли: Карим представляет собой огромную опасность, и надо спешить. Все три женщины тут же бросились бежать, надеясь помешать ему — ах, отец, я очень надеюсь, что они успеют! Меня, правда, они так и бросили на верхней ступеньке лестницы, и я так и не смог вытащить нижнюю половину туловища из воды.
Похоже, я истратил все свои силы без остатка; возможно, какая-то часть моей души попросту хотела умереть. Но ведь это же Ланскне — а Ланскне, как и Господь Бог, не мог позволить мне уйти слишком рано.
Снаружи вновь послышались тревожные крики, явно доносившиеся с берега реки. Что там еще такое? Я попытался втащить себя на верхнюю ступеньку; потом ухитрился даже встать, цепляясь за дверь, однако ноги больше не желали меня слушаться, и голова кружилась совершенно невыносимо, и глаза жгло, как огнем. Вдруг в коридоре послышались шаги, потом какие-то громкие восклицания на арабском языке — как раз такие звуки, по-моему, и издает кит, выныривая на поверхность вод…
Свет был по-прежнему слишком ярок для моих глаз. Единственное, что я смог разглядеть, это полы их одежды и их обувь — сандалии, шлепанцы, мокасины. Это были ноги моих врагов. И этими ногами они сейчас втопчут меня в грязь…
Чья-то рука стиснула мою вытянутую вперед правую руку, и кто-то с облегчением сказал:
— Альхамдуллила.
Это был второй, после отца Анри, человек из моего списка тех, кого я предпочел бы никогда больше не видеть: Мохаммед Маджуби. Он поднял меня, бережно вынув из пасти кита, и хотя свет все еще слепил мне глаза, я вполне ясно увидел перед собой его белую бороду, белую рубаху и бледное лицо, испещренное морщинами, точно страницы Евангелия письменами…
— Спасибо, я и сам вполне могу стоять на ногах, — успел сказать я.
И тут же отключился; сознание мое померкло, точно задули свечу.
Суббота, 28 августа, 11:50
По узкому проходу мы выбежали на дощатый настил на берегу реки. Настил этот очень неровный и разной ширины, местами не больше метра, но у спортзала он довольно широк и напоминает подобие террасы. Такие террасы — характерная черта здешних зданий, бывших дубилен; они нависают над рекой, точно акробаты на деревянных ходулях. Только сейчас мало кто их использует, все они приговорены к исчезновению в самое ближайшее время.
Ру стоял на краю террасы, у самой балюстрады, а Карим — футах в десяти от него. Одной рукой он прижимал к себе Дуа, а во второй держал канистру с бензином. Он уже успел облить горючей жидкостью и себя, и девочку; у Дуа даже волосы — головной платок она явно потеряла — и лицо были мокры. В воздухе буквально разило бензином; над Каримом и Дуа колыхались облачка бензиновых испарений.
Ру бросил на меня предостерегающий взгляд:
— Не подходи. У него зажигалка.
Это была дешевая пластмассовая зажигалка, какую можно купить в любом газетном ларьке. Она проста в использовании, надежна, да и выбросить ее не жалко — как и человеческую жизнь. Карим, отбросив полупустую канистру, поднес зажигалку к самому лицу Дуа.
— Не приближайтесь ни на шаг, — сказал он. — Мне умереть не страшно.
Инес стала что-то быстро и настойчиво говорить ему по-арабски.
Но Карим только улыбался и качал головой. Даже в этот страшный момент цвета его ауры ярко сияли, и в них действительно не было заметно ни малейшего оттенка страха. Он повернулся к тем, кто следил за происходящим с причала и с дороги, и я снова почувствовала, как велика сила его очарования и красоты. А ведь он и сейчас, — думала я, — надеется победить в этом поединке характеров — его и Инес; и он абсолютно уверен в победе, он даже малейшей возможности поражения себе представить не может…
По-прежнему удерживая Дуа, свободной рукой Карим поманил к себе Инес. Солнце безжалостно светило ей прямо в лицо — такое бледное после тридцати лет непрерывного ношения никаба, — и в ее зеленых глазах отражались солнечные блики, игравшие на воде; от этого, казалось, в глазах ее светится безумие.
