Войцех Жукровский - Каменные скрижали
— Нет, нет, — доносится из зала звенящий от отвращения голос. Иштван оборачивается, словно хочет увидеть, кто крикнул.
Горящие дома, танки, целая танковая колонна, украдкой заснятая из-за шторы, она грузно сворачивает в неизвестность, куда-то за угол, как составная гусеница.
— Я живу недалеко отсюда, — шепчет Иштван в ухо Маргит и тут же устремляет взгляд на интерьер комнаты на экране: острое лицо фанатика, кардинал дает интервью в американском посольстве.
Тут уже есть звук, и после первых венгерских слов вступает диктор и читает перевод. Маргит, довольная, что, наконец, хоть что-то может понять, кивает в такт. И слышит шепот Иштвана:
— Призвал к оружию, а сам сбежал. Он тоже повинен в этой крови.
Пропускной пункт на границе, толпа, волокущая чемоданы и узлы. Льет дождь, холодно, потому что дымится пар изо ртов, кто-то кого-то упрекает, плачет. Солдаты бросают оружие перед офицером погранохраны. Австриец отработанным движением ощупывает бедра беженца, проверяет внутренние карманы шинели, спрашивает на жестком немецком диалекте: «Гранаты есть? Оружие все сдано?»
Женщины в белых чепцах с повязками Красного Креста на рукавах несут с полевой кухни еду для детей. Весь экран заполняет наезд камеры: улыбающееся детское личико со слезами на щеках, снятое поверх солдатского котелка, над которым клубится парок.
Сами набегают слезы, Маргит шмыгает носом. «Он мог там быть, — сжимает она руку Иштвана, — его могли убить, похоронить вон под теми страшными безлистыми деревьями со змеящимися ветвями. Хоть бы удалось ему уйти за границу… Запад спешит, Запад непременно ему поможет». И пламенем вспыхивает в ней радость, ведь он же здесь, в Дели, за границей, очень далеко от Венгрии, он не вернется туда, потому, что она остановит, преградит дорогу.
— Видела, как было?
— Ужасно.
Иштван вздрагивает, Маргит чувствует это и поправляется:
— Грандиозно.
— Тебе нас не понять, — начинает было он и резко умолкает. С экрана машет им рукой девушка, мчащаяся на водных лыжах, оставляющих два пенных следа. — Пойдем, — берет он Маргит под руку, берет резко, почти дергает. — Давай выйдем.
Маргит послушно встает. И тут загорается свет, становятся видны пустые стулья и толпящиеся в боковых проходах опоздавшие зрители, теперь они валом валят в ряды, отыскивая свои места. Направляясь к выходу, Иштван замечает изменившееся бледное лицо Ференца, тот тоже видит Иштвана и провожает взглядом. Иштван отпускает руку Маргит, шепчет:
— Иди быстрее…
Они давно уже сидели в машине, а Иштван все не включал и не включал мотор.
— Что с тобой? — наклонилась к нему наконец недоумевающая Маргит. — Давай я поведу.
— Хорошо, — легко согласился он.
Они поменялись местами, и Маргит подала ему зажженную папиросу.
— Иштван, на чьей стороне ты?
Он затянулся дымом и тихо ответил;
— Когда я говорю с Ференцем, я понимаю, что восставшие правы, и точно так же думаю, когда говорю с послом, а когда говорю с Юдит, с другими, то теряюсь в мыслях, как спасти Венгрию от раскола. Само существование государства… Оно может перестать существовать, нас разделят, мы исчезнем с географических карт. — Такое случалось даже с нациями покрупней.
— Неужели и до этого может дойти? — недоверчиво поморщилась Маргит. — Но ты не ответил… За кого ты сам?
— Не знаю, не знаю, я тебе совершенно искренне говорю. И это-то меня и мучит, доводит до бешенства… Просто я слишком мало знаю о том, что произошло…
Чокидар с бамбуковым шестом приветствовал их по-военному.
Согнувшись в кресле, Иштван долго раскуривал папиросу.
— Печально, что тебе пришлось смотреть на это.
— Нет… Я должен понять. Только сейчас я представляю себе размеры катастрофы.
— Если бы даже ты был в Будапеште, ты все равно видел бы только разрозненные события. Не поддавайся отчаянию, думай о том, что можно спасти, как выбраться из западни. Те, кто ушел за границу, венграми быть не перестали. Они могут сделать для вашего дела больше, чем те, кто остался дома с кляпом во рту.
Он, прищурясь, посмотрел на нее.
— Так кажется, но это иллюзия. На какое-то время мир взволнован трагедией Будапешта, но завтра эти люди надоедят, окажутся обременительными иностранцами. Чтобы прижиться в Канаде, в Бразилии, где беженцам предложено гостеприимство, надо трудиться, стать, как все, кончить возиться со своими язвами. Короче говоря, год за годом изживать свое происхождение, свести его к спрятанным подальше сувенирам, в конце концов, отречься ото всего, во имя чего когда-то вышел в бой.
— Стало быть, ты считаешь, что они должны были остаться? — нахмурилась Маргит. — А ты? Как бы ты поступил? Вернулся бы к этому Кадару, и будь что будет?
— Что мне Кадар? Я вернулся бы на родину. Пойми, вы еще ни разу не были в опасности по-настоящему. Твоя Австралия — это континент, а не просто государство. Только тот, кому душно, понимает, что такое открытое окно. Кадар должен был принять лозунги восстания, потому что перемен требовала вся нация. Если он честно хочет претворить эти лозунги в жизнь, долг каждого — ему помочь. Если он лжет, ему нет спасения. Но это все в будущем, только время покажет.
— Значит, ты предпочел бы выждать здесь, — с полуоткрытым ртом затаила дыхание Маргит.
— Это не от меня зависит. Со мной все обстоит иначе. Маргит, я тебя люблю. Помни об этом.
Маргит скорбно усмехнулась, прикрыла голубоватые века, он только сейчас осознал, насколько она издергана, выбита из колеи, а в нем столько нежности к ней, столько благодарности. Ведь она, пусть по-своему; пусть иначе, но разделяет с ним душевную смуту.
Он встал, присел на подлокотник кресла, она склонилась головой ему на грудь, они обнялись и замерли в молчании доброты друг к другу.
— Скажи, — тихо заговорил он, поглаживая ее рыжие рассыпающиеся волосы, — как у тебя дела в университете? Студенты интересные? Перед лекциями не робеешь?
В начале восьмого он беспокойно закружил по комнате. И вдруг объявил, что у него срочное дело, о котором совсем позабыл, и схватился за ключик от «остина», хотя повар уже накрывал на стол.
— Через полчаса вернусь. Очень прошу, извини меня. Маргит кивнула, мол, понимает и подождет.
— Не поужинаете ли, госпожа, ведь у меня все готово? — хлопотливо спросил повар. — Или подождем, пока вернется сааб?
— Я не голодна, — спокойно ответила Маргит, но, когда наливала себе виски и нажимала кнопку на шумливом сифоне, руки у нее дрожали.
Когда Иштван вернулся в назначенное время, у нее не хватило смелости спросить его о чем-либо. Только когда они уже засыпали, прижавшись друг к другу, и он поглаживал ее колено на своем бедре, прозвучало признание:
— Я обманул тебя, Маргит. Но мне было так стыдно. Я ездил в кино еще раз посмотреть этот журнал. Вошел без билета, дал контролеру рупию. Стоял в темноте и смотрел. Мне все казалось, что, когда мы вместе смотрели, я пропустил какие-то очень важные подробности… В лица вглядывался, вдруг попадется чье-нибудь знакомое.
Маргит слушала, подобравшись, как от озноба. «Все, что там, ему всегда будет ближе, — билась отчаянная мысль. — Он гладит меня безотчетно, как собаку».
Он совсем иначе истолковал ее неподвижность, внезапную безответность.
— Умница ты, Маргит, большая умница… О том, что там произошло, лучше не говорить.
— Нет, — шевельнулась ее голова на подушке. — Мы должны говорить друг с другом. Когда ты молчишь, я не знаю, извлек ли ты из этого какой-нибудь урок. Понял ли, что жертва была напрасна? Меня приводит в ужас мысль, что завтра тебя может увлечь какой-нибудь самоубийственный порыв… Чужой опыт для вас словно не существует. Неужели каждый должен подставить спину и получить свою порцию?
— Это не так, — вскинулся он. — Ты же видишь, я никаких глупостей не делаю.
— Я хочу и прошу, чтобы ты не возвращался туда, — твердо сказала она. — Я хочу тебя спасти Я верю в твой талант. Ты думаешь, тебе там дадут писать то, что ты хочешь? И так, как ты хочешь?
— В данный момент наверняка нет.
— Ну, так наберись же смелости и скажи: «В клетку я не вернусь».
Впервые она говорила так резко. Вид потока беженцев придал ей храбрости, если их так много прорвалось через границу, то почему вот этот, единственный, избранный, все еще колеблется?..
— Так и говорю, — шепнул он, касаясь губами ее виска.:— Так и говорю, и пока никто меня туда не гонит.
— Должна тебе напомнить, что на будущий год я контракта не продлила. С января я свободна.
— И что собираешься делать? — приподнялся он на локте.
— Ждать. Тебя. Буду терпеливо перерезать нити, которые все еще связывают тебя с гиблым делом… Самая крепкая связь сожжена восстанием. Ты сам видел, что те, кто хочет бороться, настоящие патриоты, покинули Венгрию. Они возмутят спокойствие сытых, не позволят свободным нациям спать, станут живым напоминанием. Тебя ждет Австралия, целый континент, ты в силах потрясти ее, пробудить сочувствие к твоей стране.
