Джоанн Харрис - Леденцовые туфельки
Анук я эту сказку никогда не рассказывала. Она пугала меня и в детстве, да и сейчас, пожалуй, пугает. В сказках мы ищем и находим истину, и, хотя никто за пределами волшебной сказки не умирает от расколотого на две половинки сердца, Королева Червей все же вполне реальна, хоть и не всегда существует под этим именем.
Нам с Анук и раньше доводилось сталкиваться с нею лицом к лицу. Она — это тот ветер, что дует под конец одного года и перед началом следующего. Она — это звук пощечины. Она — это опухоль в груди твоей матери. Она — это отсутствующий взгляд твоей дочери. Она — это мяуканье кошки. Она — в исповедальне. И внутри той черной пиньяты. Но чаще всего она — это просто Смерть, жадная старая Миктекасиуатль собственной персоной, Санта Муэрте, Пожирательница Сердец, самая ужасная из всех Благочестивых…
И теперь пришло время вновь встретиться с нею лицом к лицу. Собрать все свое оружие — уж какое есть! — и сразиться за ту жизнь, которую мы сами себе создали. Но для этого мне необходимо снова стать Вианн Роше, если только я смогу ее отыскать. Той Вианн Роше, которая не побоялась поединка с Черным Человеком во время праздника шоколада и одержала над ним победу. Той Вианн Роше, которой известны любимые лакомства каждого. Той, что торгует вразнос сладкими грезами, мелкими искушениями и наслаждениями, безделушками, безобидными трюками, дешевыми индульгенциями и повседневной магией…
Только бы мне удалось вовремя ее отыскать!
ГЛАВА 8
22 декабря, суббота
Ночью, должно быть, шел снег. Его выпало совсем немного, на земле тоненький слой, который мгновенно превращается в серое месиво. И все-таки начало положено. Совсем скоро снег опять пойдет — об этом можно догадаться по тому, какие темные, тяжелые тучи висят над Холмом, почти касаясь церковных шпилей. Ведь это только кажется, что облака легче воздуха, а на самом деле там столько воды, что всего одно облако, по словам Жана-Лу, может весить миллионы тонн, — все равно что огромный многоэтажный гараж вместе с машинами, который только и ждет, чтобы обрушиться нам на голову, не сегодня, так завтра, в виде крошечных снежных хлопьев.
На Холме Рождество идет полным ходом. На террасе кафе «У Эжена» сидит толстый Санта-Клаус, пьет кофе со сливками и пугает детишек. Артисты тоже задействованы, а возле церкви группа студентов колледжа исполняет рождественские гимны и всякие новогодние песенки. Мы договорились с Жаном-Лу утром встретиться на площади, а Розетт хотела (наверное, в тысячный раз) полюбоваться вертепом, так что я и ее взяла с собой — пусть немного прогуляется; все равно мама занята на кухне, а Зози отправилась за покупками.
Утром никто из них даже словом не обмолвился о том, что произошло вчера вечером, но выглядели обе неплохо, так что, наверное, Зози все уладила. Мама надела красное платье, самое свое любимое, и все говорила, говорила — о каких-то рецептах, еще о чем-то, и голос у нее звучал весело и спокойно…
Жан-Лу уже ждал на площади Тертр, когда мы с Розетт туда добрались. С Розетт вечно приходится возиться — засовывать ее в куртку-анорак, натягивать на нее сапоги, шапку, перчатки, — так что было уже почти одиннадцать часов. Жан-Лу, естественно, взял с собой камеру — большую, с какими-то особыми объективами — и фотографировал прохожих, иностранных туристов, детей, толпившихся возле вертепа, толстого Санту, курившего сигару…
— Эй! Наконец-то! Вы-то мне и нужны!
Это Жан-Луи со своим этюдником пытается подцепить очередную молоденькую туристку. Представляете, он их по сумочкам выбирает — он разработал целую систему тарифов, основанную исключительно на том, стильная сумочка у женщины или нет, и всегда может отличить подделку.
— Подделки никогда не раскошеливаются, — говорит он. — Но стоит мне увидеть какую-нибудь симпатичную «Луи Вуитон», и победа за мной!
Жан-Лу долго смеялся, когда я ему это рассказала. Розетт тоже засмеялась, хотя вряд ли она что-то поняла. Просто ей очень нравится Жан-Лу и его камера. «Картинка», — показывает она на пальцах, стоит ей увидеть моего друга. Она имеет в виду цифровую камеру, разумеется. Она обожает позировать, а потом с удовольствием смотрит на снимок, который тут же появляется на крошечном экране.
Затем Жан-Лу предложил прогуляться до кладбища и посмотреть, много ли там осталось снега, выпавшего вчера ночью. Мы спустились по лестнице, идущей рядом с фуникулером, и пешком двинулись к улице Коленкур.
— Видишь кошек, Розетт? — спросила я, когда мы сверху, с металлического моста смотрели на кладбище.
Кошек наверняка кто-то кормит — их дюжины две сидело у того входа на кладбище, откуда нижняя аллея ведет к большой округлой клумбе, от которой, точно стрелки компаса, в разные стороны отходят прямые «улицы» с домами-надгробиями.
Мы спустились по лестнице на авеню Рашель. Там довольно темно, поскольку над головой нависает мост, да и низкие тяжелые тучи тоже света не прибавляют. Жан-Лу оказался прав: на кладбище действительно было гораздо больше снега — каждый памятник словно в белом берете, но снег и тут оказался мокрым, ноздреватым, наверняка тоже долго не продержится. Розетт обожает снег, она все время брала комочки, сжимала их в кулачке и тихо смеялась, когда они исчезали.
И тут я увидела, что кое-кто нас поджидает. Я даже не особенно этому удивилась. Он сидел совершенно неподвижно возле могилы Далиды и тоже казался статуей из серого камня — лишь белое облачко дыхания свидетельствовало о том, что это живой человек.
— Ру! — воскликнула я.
Он молча улыбнулся.
— А что ты-то здесь делаешь?
— Ну спасибо! Ты всегда так здороваешься? — Он с улыбкой повернулся к Розетт, что-то вытащил из кармана и сказал ей: — С днем рождения, Розетт.
Это был свисток, сделанный из цельного куска дерева и отполированный до атласного блеска. Розетт тут же сунула его в рот.
— Не так. Вот как надо.
Он показал ей, подув в прорезь. Свисток издал резкий пронзительный звук, куда громче, чем можно было ожидать, и личико Розетт осветила широкая счастливая улыбка.
— Ей нравится, — сказал Ру. И посмотрел на Жана-Лу. — А ты, должно быть, и есть тот фотограф?
— Где ты был все это время? — перебила я его. — Мы тебя искали, искали!..
— Я знаю, — сказал он. — Именно поэтому я и съехал из той гостиницы.
Он подхватил Розетт на руки и пощекотал ее. Она протянула ручку и потрогала его волосы.
— Ну хватит, Ру, давай поговорим серьезно! — нахмурилась я, — К нам полиция приходила. Они нас расспрашивали, говорили, что ты какой-то чек подделал. А я сказала, что это ошибка, что ты бы никогда в жизни ничего такого не сделал…
Возможно, из-за сумеречного света или еще по какой-то причине, но я никак не могла прочесть по его лицу, как он отреагировал на мое сообщение. В декабре и днем-то почти темно, так что уличные фонари зажигают совсем рано, а тут еще эта грязь и пятна снега на каменных плитах — в общем, все было ужасно темным и мрачным, но, по-моему, я просто ничего не могла понять — ни по его лицу, ни по его ауре, которая едва светилась. И невозможно было сказать, испуган он, рассержен или просто удивлен.
— А что, Вианн тоже так думает?
— Не знаю.
— Ее вера в меня просто пугает, не так ли? — Он печально покачал головой, но я-то видела, что он улыбается. — Между прочим, я слышал, что свадьба отменена. И не могу сказать, что это меня огорчает.
— Тебе бы шпионом быть! — сказала я. — И как это ты умудрился все так быстро разузнать?
Он пожал плечами.
— Люди болтают. А я слушаю.
— Ну и где же ты теперь живешь? — спросила я.
Да уж точно не в гостинице, сразу видно. Выглядел он еще хуже, чем во время нашей последней встречи: бледный, небритый и жутко усталый. И снова я натолкнулась на него здесь, на кладбище…
Я знаю, кое-кто действительно здесь ночует. A gardien делает вид, что ничего не замечает, пока от этих «постояльцев» ни шума, ни хлопот. Но мы, гуляя по кладбищу, находим порой то груду одеял, то старый чайник, то ржавую консервную банку с бензином, чтобы можно было ночью разжечь костер, то запас консервов, тщательно спрятанный в какой-нибудь часовенке или в давно забытом склепе. Жан-Лу говорит, что ночью за кладбищенской стеной можно увидеть сразу не меньше полудюжины крошечных костерков в разных местах…
— Ты ведь здесь ночуешь, верно? — спросила я.
— Я ночую у себя на судне, — возразил Ру.
И явно соврал — я сразу догадалась. Я не верила, что у него вообще есть какое-то судно. Если б оно у него было, он бы здесь не сидел и в той ночлежке на улице Клиши не останавливался. Но больше он ничего мне не сказал; забавлялся с Розетт, щекотал ее, всячески веселил, а Розетт пронзительно свистела в свой свисток и смеялась, как всегда почти беззвучно, широко, по-лягушачьи, открывая рот.
