Мо Инья - Избранные произведения писателей Юго-Восточной Азии
В. Нестеров
Тигр
Фатима окунулась в прохладную мутно-желтую реку, и ей показалось, будто широкие золотые ленты воды, вспыхнувшие под лучами заходящего солнца, медленно обвились вокруг тела. Фатима пошла назад к берегу и остановилась в том месте, где вода доходила ей только до пояса. Под мокрым саронгом, прилипшим к полному коричневому телу, обрисовались налитые груди и округлый живот беременной женщины. Скуластое лицо утратило выражение мрачной чувственности, присущее лицам малайских женщин, а подернутые грустью непроницаемо черные глаза как бы смотрели внутрь самой Фатимы, где билась новая жизнь.
Фатима тряхнула головой, распустила черные блестящие волосы и подставила их шепчущему ветерку. С того места, где она стояла, деревня, скрытая кустарниками и высокими деревьями, не была видна. Ни единого звука не доносилось оттуда. Перед Фатимой расстилался ковер из густой высокой травы.
Вечер выдался тихий. Воздух застыл в неподвижности. Лишь изредка доносился крик одинокой водяной птицы, или зловеще хлопали крыльями совы, пробуждающиеся ото сна. Или крысы с легким всплеском ныряли в воду, шелестели в высокой траве и кустарниках какие-то маленькие зверьки. Пахло луговыми цветами, травой и болотом. Фатима вдруг почувствовала себя очень одинокой и очень заброшенной, будто очутилась в первозданном хаосе, когда земля еще была топким болотом и кишела отвратительными чудищами.
Поэтому низкое вибрирующее рычание тигра, которое вдруг услышала Фатима, вначале лишь усилило иллюзию. Лишь когда тигр взревел, Фатима поняла, что это — действительность. Массивная голова тигра, торчавшая из травы, прижатый к земле загривок были всего в каких-нибудь двадцати ярдах от женщины. Солнце высвечивало зловещий блеск пристальных желтых глаз, настороженные уши. Тигр повернул голову, зарычал, обнажив красный язык и желтые клыки, похожие на обрубленные сучки дерева.
Фатима застыла от ужаса перед устремленными на нее сверкавшими глазами тигра, а внезапно воцарившаяся тишина лишила ее способности соображать. Она не осмеливалась ни двинуться с места, ни отвести глаза от уставившегося на нее зверя; тигр, в свою очередь, тоже замер, только от изумления, когда увидел перед собой человека.
Фатима смотрела на тигра со страхом, тигр на Фатиму — с подозрением. Рычание его становилось все менее грозным, и он не выказывал ни малейшего желания напасть на женщину. Напротив, через какое-то время он явно потерял к Фатиме всякий интерес. Его огромные, вытянутые вперед лапы то и дело вонзали когти в сырую траву. Казалось, ничто не привлекает внимания тигра, лишь когда Фатима делала едва заметное движение, он настораживался. Глаза тигра больше не сверкали, в них появилось мрачное, скорее даже скучающее выражение. От Фатимы не ускользнула эта неожиданная смена его настроения.
С холмов наползали сумерки, краски утрачивали яркость, все погружалось в серую мглу, неприметно переходящую во мрак. Легкий туман поднялся над рекой и потянулся к земле. Резкий крик цикады и отдаленное гуканье совы известили о наступлении ночи.
Теперь, когда Фатима немного опомнилась, ее охватило чувство полного изнеможения. Она дрожалк от холода и совсем пала духом — тигр не собирался уходить. Женщина приложила руки к животу, и ощущение жизни, которая существовала внутри ее, вызвало неукротимую решимость искать спасения. Фатима непрерывно смотрела на тигра, едва различимого в темноте, и чувствовала, когда зверь отводил от нее глаза. Она ждала, тело ее напряглось и наполнилось небывалой силой. Вдруг, движимая отчаянием, она нырнула и поплыла под водой, касаясь руками дна. Фатима плыла к противоположному берегу, где стояла деревня, и выныривала, лишь когда чувствовала, что легкие ее разорвутся без воздуха. На середине реки она было потеряла направление, но, услышав рычание, испугалась больше, чем когда тигр был рядом. Неистово работая руками и ногами, она плыла к берегу, пока не увидела мерцающие огни масляных фонарей деревни.
После того, как мать Фатимы в преувеличенно мрачных красках расписала рассказ дочери, деревню охватила паника. Женщины не отпускали от себя детей, как наседки при виде коршуна, и, заперев на задвижки легкие двери домов, кричали, что мужчины должны что-то сделать с убийцей-тигром. Мужчины озабоченно загоняли коров и коз, а старики жевали свой бетель и пытались взять в толк, из-за чего весь этот шум. Измученная Фатима лежала на соломенной циновке, когда к ней явился деревенский староста в сопровождении целой толпы, чтобы узнать, где именно она видела тигра. Мать Фатимы снова принялась увлеченно и шумно рассказывать о встрече дочери с «полосатым», но староста велел ей нетерпеливым жестом помолчать. Затем он стал расспрашивать Фатиму. Фатима отвечала на его вопросы без особой охоты. Ей почему-то не хотелось, чтобы тигра выследили и убили. Староста нахмурился.
— Аллах! — воскликнула старуха, чтобы обратить на себя внимание. — Сам аллах милостью своей вырвал мою дочь из пасти «полосатого». — И она воздела морщинистые коричневые руки к небу. Староста пожал плечами.
— Допустим, так оно и было, — сказал он, — но в следующий раз аллах может оказаться не таким милостивым. Не очень-то приятно знать, что вокруг деревни бродит тигр, наверняка уж отведавший человеческого мяса. Чтобы женщины и дети были в безопасности, его надо выследить и пристрелить, чем' быстрее, тем лучше.
Он внимательно посмотрел на мужчин, безмолвных и настороженных. Каждый знал, как опасно выслеживать ночью тигра, особенно в густой, высокой траве, где у него полное преимущество быстрого и бесшумного нападения.
— Ну? — произнес староста.
Мужчины молча уставились в пол. Лицо старосты скривилось, и он был готов обругать их за трусость, но тут вошел Мамуд с ружьем на плече. Юношеское лицо его горело от возбуждения.
— Слышал я, — нетерпеливо произнес он, — что на Фатиму тигр напал. Это верно?
Пока староста коротко и четко излагал ему суть дела, Мамуд перебирал пальцами свою новенькую двустволку со всем нетерпением пробудившейся охотничьей страсти. Он очень любил охоту, особенно на тигра, и хоть сейчас готов был отправиться в путь.
— Староста дело говорит, — заявил Мамуд. — Надо подумать о наших женщинах и детях. Ведь они, бедные, на шаг не смогут отойти от дома, пока тигр жив. Долг мужчин — защитить их. Кто пойдет со мной? Не будь я сыном своей матери, если не притащу тушу тигра еще до рассвета, но мне нужны помощники.
После некоторых колебаний с десяток мужчин, ободренных словами Мамуда, а также его славой меткого стрелка, вызвались пойти на тигра.
— Вот и прекрасно! — воскликнул Мамуд. — Я знал, что вы не подведете.
Мужчины ушли.
— Поверь мне, дочка, — сказала мать Фатиме, закрывая на засов дверь, — этот парень, Мамуд этот, сам как дикий тигр.
Фатима поднялась с циновки и посмотрела в узкое окошко на луну. Словно разрезанная на серебряные слитки слегка колышущимися пальмовыми ветвями, она заливала все вокруг своим мягким светом. Мужчины перекликались приглушенными взволнованными голосами, заканчивали последние приготовления к охоте. Фатима угрюмо смотрела им вслед. Затем мужчины исчезли, и остались лишь одетые в серое деревья и шепот листьев под порывами ветра. Только напрягая слух, Фатима смогла уловить отдаленное журчание реки.
Где-то сейчас, подумала Фатима, тот тигр, о котором она думает весь вечер. Хорошо, чтобы он успел уйти подальше, пока не подоспели охотники.
— О аллах, — запричитала мать, берясь толочь орехи в деревянной ступе, — эта ночь — ночь смерти. Подумай о людях, которые впотьмах ищут зверя, хитрого, как сто лисиц, который даже в темноте точно определяет расстояние. Увидишь, еще ночь не кончится, а в деревне будут плакать по покойнику.
— Не надо бы трогать тигра, — сказала Фатима, не отходя от окна.
— Что ты болтаешь! — возмутилась старуха. — Его надо убить, пока он не убил нас. Другого выхода нет.
— Может, он и сам ушел бы.
— Уж если тигр подобрался к деревне, он не уйдет, покуда своего не добьется, — ворчала старуха. — Всем известно, только тигры-людоеды бродят около деревень.
— Но этот тигр не был похож на людоеда, — возразила Фатима.
Старуха ничего не сказала, лишь презрительно фыркнула.
— Тигр был от меня ярдах в двадцати, не больше, и очень легко мог бы на меня прыгнуть, — заметила Фатима. — Но он мне ничего не сделал. Почему? Ты можешь это объяснить, мама? Он, правда, следил за мной, но и я следила за ним. Сначала у него загорелись глаза, а потом стали спокойными и скучными, и он смотрел на меня без всякой злобы…
— Ну вот, ты говоришь такие же глупости, как, бывало, твой отец. — Мать ожесточенно толкла орехи. — Он уверял, что ветер напевает ему песни. Пусть простит меня небо, что я так говорю о твоем умершем отце, — но он бывал временами каким-то чокнутым.
