Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник)
Холодок дула нагана ощутил на рассвете у своего виска и великий князь Александр Михайлович.
Но выдержки хватает не у всех, особенно тяжело женщинам. В Ай-Тодоре они практически под арестом. «Мы все ужасно нравственно страдаем...» – запишет в дневнике великая княгиня Ксения Александровна. А что пришлось пережить императрице Марии Федоровне, уже простившейся, отрыдавшей на перроне в Могилеве – «не рыдай мене, мати» – расставание, не веря, что навечно, с сыном Николаем.
Тогда же Феликс делает еще одну попытку изменить ситуацию, участвовать в событиях: вместе с шурином решает записаться в армию Деникина. Им отказывают ввиду близости к семейству Романовых – это не приветствовалось из-за политических соображений обеими сторонами.
В эти дни поразительна оставленность одних людей другими. О чем и тосковала императрица. А где же «за други своя»?
Никто не заступился, не защитил семью, что на протяжении трехсот лет дарила Россию «великими», «миротворцами», «освободителями».
Никто не встал на защиту, не окружил царя кольцом верноподданных. Кого мы видим рядом с ним, не считая слуг? – одного только доктора Боткина, доктора самого-то беспомощного, из тех, что теряют калоши и пенсне. В обширнейшем российском уезде доктора, по Чехову, возможно, оставались единственно порядочными людьми.
Исторический эпизод. При осаде крепости в Персии Александр Македонский, одним из первых перебравшись через стену, на протяжении нескольких часов оставался один по ту сторону крепостного вала, отражая удары врагов. Воины, обожавшие своего царя, в таком количестве одновременно бросились на приставные лестницы, что те, не выдерживая веса, несколько раз опрокидывались.
Главнокомандующий белыми силами барон Петр Врангель знает, что никто не станет его спасать. Но он должен спасти армию.
Главнокомандующий. Нет, тут не болезнь. Вот уж целый год вы омерзительным паясничеством прикрываете ненависть ко мне.
Хлудов. Не скрою, ненавижу.
Главнокомандующий. Зависть? Тоска по власти?
Хлудов. О нет, нет. Ненавижу за то, что вы меня вовлекли во все это. Где обещанные союзные рати? Где Российская империя? Как могли вы вступить в борьбу с ними, когда вы бессильны?..
Главнокомандующий. Я не держу вас, генерал.
Хлудов. Гоните верного слугу?.. «И аз, иже кровь в непрестанных боях за тя, аки воду, лиях и лиях...»
Главнокомандующий (стукнув стулом). Клоун!
Хлудов. Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?
М. Булгаков. «Бег»
Никто не прилетел на «фарманах» за великим князем Александром Михайловичем в Ай-Тодор; что так можно спасать, догадается спустя полвека Отто Скорцени, приземлившийся на легких самолетах в недоступных Апеннинах выручать дуче. Однако в случае с великим князем с большой долей вероятности можно утверждать, что своему спасению он был обязан именно летчикам. Назначенный комендантом в Ай-Тодор матрос Задорожный первым делом объявил Александру Михайловичу, что служил у него в авиашколе в 1916 году. К тому времени в Качинской школе было две тысячи летчиков, всех их, конечно, князь помнить не мог. Получивший задание Севастопольского совета, в который входило много качинцев, защитить великого князя от расправы Ялтинского ревкома, Задорожный настоял на том, чтобы все Романовы перебрались в соседнее, как более безопасное, имение Дюльбер, практически замок с массивными высокими стенами. Он советовался с князем, где устанавливать пулеметы для отражения ялтинских анархистов, раздал оружие пленникам, чтобы охранять подступы к дворцу. По всем вопросам обращался к Романову, так что жена великого князя как-то грустно пошутила: «Скоро он придет к тебе советоваться, какими пулями нас лучше расстреливать». Худо-бедно, но они дождались прихода немцев в Крым, и «шеф авиации» на корабле союзников покинул родные пределы раньше других.
С приближением красных возникает серьезная угроза для крымских изгнанников. 7 апреля 1919 года британский адмирал, посещая императрицу с извещением, что в ее распоряжении дредноут «Мальборо», настаивает на отплытии в тот же вечер. Мария Федоровна наотрез отказывается уезжать из России. С огромным трудом ее удалось уговорить. Единственным поставленным ею условием было взять на борт всех желающих оставить Крым.
«Мальборо» отходил из Ялты 19 апреля 1919 года, унося на своем борту царствующую вдову Марию Федоровну, родственников Романовых, молодых и старших Юсуповых и всех, кто пожелал отбыть в эмиграцию. В последний раз соскользнувшим узким шарфиком проплывал перед глазами Крым.
У растерянного, но выступающего еще по кабачкам Пьеро перед глазами декорации своего неприкаянного балаганчика. Стремительно исчезают за кулисами блестящие штабные офицеры с позументами, их заменяют смертельно уставшие, пропыленные фронтовые. Заплаканные, ничего не понимающие в том, что творится вокруг, великосветские дамы и бывшие фрейлины спускают на барахолке за бесценок свои драгоценности. «Визу! Куда угодно! Только бежать!»
«Перекоп – узкая полоска земли, отделявшая всех от оставленной родины, – еще держался. Его отчаянно и обреченно защищал Слащов. На стенах Севастополя появлялись расклеенные приказы генерала Слащова: „Тыловая сволочь! Распаковывайте ваши чемоданы! На этот раз я опять отстоял для вас Перекоп!“
Слащов не носил никакой формы – белый доломан, черкеску с газырями, юродствовал под Суворова, не спал в своем пульмане, по ночам стоял перед картой, отбивался от красных, на спор занимал позиции.
Иногда в осенние ночи, когда море шумело и билось за окнами нашей гостиницы, часа в три приезжал с фронта Слащов со своей свитой. Испуганные лакеи спешно накрывали стол внизу в ресторане. Я одевался, стуча зубами. Сходил вниз, пил с ними водку, потом пел. Было грустно, страшно, пусто. Слащов дергался как марионетка, хрипел. Давил руками бокалы, кривя страшно рот, говорил, сплевывая на пол:
– Пока у меня хватит семечек, Перекопа не сдам!
– Почему семечек? – спрашивал я.
– А я, видишь ли, иду в атаку с семечками в руке! Это развлекает и успокаивает моих мальчиков!» (А. Вертинский. «Дорогой длинною»).
С Перекопа бежали.
Главнокомандующий Петр Врангель знает: на оскудевающей верою и любовью России он не наберет – на победу. Слава богу, что он набрал кораблей – спасти армию.
К концу октября в Севастополе Врангель отдает последние распоряжения по распределению тоннажа по портам. Необходимо было разработать порядок погрузки войск, продовольственных запасов, чтобы при отдаче приказа погрузка могла начаться немедленно. До самого последнего часа в эмиграции воспаленный мозг главнокомандующего будет заставлять его отдавать приказы.
Но еще мечется по Крыму между Ялтой, Севастополем и Джанкоем генерал Слащов.
Справка на генерал-лейтенанта Слащова-Крымского. За успешные операции в Крыму получил от Врангеля право называться Крымским. Семь раз ранен. Из-за незаживающей раны в живот начал принимать кокаин. Не смог вынести эмиграцию. Через год после эвакуации Слащов вернулся в Советскую Россию, преподавал в школе тактики комсостава. В январе 1929 года застрелен при загадочных обстоятельствах в собственной квартире. Талантливый тактик и стратег. «В бою держитесь твердо своего принятого решения – пусть оно будет хуже другого, но, настойчиво проведенное в жизнь, оно даст победу, – колебания же приведут к поражению».
Красные наступали, дрались под Джанкоем; 12 ноября в Севастополе началась паника. В город хлынули беженцы и дезертиры. Толпы беженцев стояли вдоль набережной густой стеной, осаждали лодочников, которые брали за выезд в бухту 200 тысяч рублей – сумасшедшие деньги. Платили эти деньги, чтобы подъехать к кораблю и умолять капитана спустить трап.
Из газеты «Общее дело» (Париж, ноябрь 1920 года): «Стена на набережной стояла терпеливо весь день, ночь, всю субботу, вторую ночь и воскресенье. С утра в воскресенье паника приняла колоссальные размеры. Циркулировали самые невероятные слухи: Врангель застрелился, главнокомандующий – Слащов. За право попасть на последний пароход „Саратов“ уже шел настоящий бой.
„Саратов“ отходит на рейд. Больше нет пароходов. На набережной еще густая толпа. На Корабельной грузят последних раненых, но вывезти всех не удается. Многие не захотели ждать смерти от большевиков и сами покончили с собой. Не успевшие сесть в Севастополе на пароходы офицеры бросались в море вплавь, чтобы добраться до судов. Старик полковник, потеряв надежду попасть на пароход, застрелил свою дочь и застрелился сам на Графской пристани. Это было уже днем. Когда наступила тьма, самоубийства приняли массовый характер. Стрелялись и бросались в море».
