Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник)
Из воспоминаний князя Михаила Федоровича, племянника Ирины: «Я помню, и за это еще более его люблю, как во дни банкротства, сидя без денег, после первого блюда – супа, он посмотрит на свою жену, она отрицательно качнет головой, а Феликс тогда скажет: „Дорогая, передай хлеб...“, точно таким тоном, как если бы это была икра».
В Париже, в эмиграции, с ним любит проводить время герцог Виндзорский Эдуард VIII (по крови тот самый принц, у которого королевская печать), отрекшийся от английского трона из-за любви к разведенной американке миссис Симпсон.
Перед свадьбой Ирина без малейшего колебания подписывает отречение от престола – обязательный акт для всех членов династии, вступающих в брак с особами некоролевской крови.
На верховой прогулке на узкой крымской тропе он встретился с одной из божественных эманаций абсолютной красоты – девушкой, чертами лица напоминавшей ему камею. То, что исходило от нее, стало для него спасительным. Окруженный с рождения совершенными образцами прекрасного, будучи эстетом, он тотчас оценил ту гармонию, которую она излучала и которая, как он писал, «есть основа всякой истинной любви». Одним своим явлением она вливала мир в его душу, ибо он от всего лечился самым простым – красотою.
«Теперь я вижу, как трудно мне жить без Вас. И меня все тянет туда, где Вы. Как странно судьба сводит людей... Таких людей, как мы с Вами, очень мало в этом мире, и понять их другим почти невозможно... Мы с Вами встретились и сразу почувствовали каким-то сверхчутьем, что именно мы друг друга поймем. Я уверен, что мы с Вами будем так счастливы, как еще до сих пор никто не был. Наше счастье должно заключаться в общности наших взглядов и мыслей и исходящих из них действий, которые должны быть только известны нам одним, и никому другому. Мы будем это хранить как святыню, и даже наши лучшие друзья не будут подозревать, что именно служит залогом нашего счастья».
Все так и вышло по его. Прочнейший союз. Бессмертный. Бесстрашно доверившись друг другу совсем молодыми (о, конечно, в первую очередь она, Ирина, голубушка, не побоялась), они слились в одно, совпадая верой и красотой сердец, и, плавясь в безжалостной алхимической лаве революций, изгнаний, банкротств, вышли из тиглей единым золотым слитком, который ни разбить, ни уничтожить уже невозможно.
Осенью 1916 года Ирина все еще оставалась в Крыму, но Феликсу – для его заговорщицких планов – надо было, чтобы жена приехала в Петербург. Ей этого совсем не хотелось. И он не стал настаивать.
«Ты не знаешь, что со мной. Все время хочется плакать, и настроение ужасное, никогда не было такого. Ради бога, приезжай сюда. Я не хотела всего этого писать, чтобы тебя не беспокоить. Но я больше не могу! Сама не знаю, что со мной делается. Не тащи меня в Петроград. Прости, мой дорогой душка, что пишу тебе такие вещи, но я больше не могу. Не знаю, что со мной. Кажется, неврастения... Не сердись на меня, пожалуйста, не сердись. Я ужасно как тебя люблю. I can’t live without you. Come to me».
КОРЗИНОЧКИ С РОЗОВЫМ КРЕМОМ
«Велика у Гриши сила, до того вещает мило, что кругом бросает в жар. Вот так старец, а не стар. А достойная Алиса, без любого компромисса, с ним сидит и день и ночь. День до ночи да сутки прочь».
Петербург 1916-го засыпан пасквилями на царя, царицу и старца. Шутка ли, более десяти лет у трона – мужик. Недоумевающий двор негодует. Кто попроще – зубоскалит, ратующим за отечество – не до смеха. На заседании Госдумы депутат Пуришкевич в страстной речи приглашает министров броситься на колени перед императором, умоляя его освободить Россию от Распутина.
Убийство Распутина свершилось в ночь на 16 декабря 1916 года во дворце Юсуповых на Мойке. И несмотря на то, что существовали записи прямых участников заговора – Феликса Юсупова, Владимира Пуришкевича, – оно все еще остается под покровом Изиды, темным, обрастающим новыми версиями, догадками, с участием – почему бы и нет? – британской разведки.
И как бы мы ни желали лицезреть мистерию воочию, наше место навсегда останется на верхней площадке винтовой лестницы, откуда, прислушиваясь к шорохам, хлопающим пробкам шампанского, шумам и вскрикам, мы можем только гадать, как все это происходило на самом деле.
К серединным числам декабря все было оговорено. Григория Ефимовича, отрывая от радений и «государственных дел», завлекли, обещая встречу с красавицей Ириной, женой Феликса Юсупова, якобы давно мечтавшей познакомиться со старцем. Встречу несколько раз переносили, наконец назначили на шестнадцатое декабря. Подвальное помещение, где предполагалось потчевать Распутина ужином Борджиа, задекорировали под гостиную – с креслами, шалями, канделябрами, медвежьей шкурой на полу. За полночь князь Феликс Юсупов уехал за Распутиным, с ним – доктор Лазоверт, в роли шофера. Оставшиеся во дворце Владимир Пуришкевич, великий князь Дмитрий Павлович, поручик Сухотин занялись делом: белый порошок цианистого калия подсыпать в пирожные с розовым кремом, строго с розовым, не перепутать. И того же яда – в мадеру. Закончив с угощением, замерли в ожидании перед окнами на втором этаже. Жадно курили.
Далее все замелькало, как на старых кинолентах. Заслышав шум автомобиля, с возгласом «Едут!» Пуришкевич отшатнулся от окна. Одновременно поручик Сухотин ставит пластинку «Янки-дудль» – знак, что у княгини наверху гости. Со двора доносится топот ног, стряхивающих снег, и низкий густой бас: «Куда, милой?» Выждав некоторое время, заговорщики выглянули на площадку лестницы и замерли у перил в следующем порядке: с кастетом в руке, первый – Пуришкевич, за ним – великий князь Дмитрий Павлович, следом – поручик Сухотин, последний – доктор Лазоверт. Того, что жаждали услышать, хлопанья пробок от бутылок, не происходило. Спустя полчаса уловили слухом, что дверь внизу приоткрылась. Все тотчас бесшумно кинулись наверх, в кабинет Юсупова. Следом туда вошел сам хозяин:
– Представьте, господа, это животное ничего не пьет и не ест.
Предложили ему вернуться вниз и ждать. Юсупов вышел. Заговорщики вновь занимают свои места у лестницы. Наконец долгожданное хлопанье пробок. Застыли в тех же позах и в том же порядке еще на добрых полчаса.
– Ничего не понимаю, – шепчет Пуришкевичу Дмитрий Павлович, – на него что, цианистый калий не действует?
Быстро поднялись в кабинет. Через пять минут появился Феликс, бледный и расстроенный:
– Нет, невозможно. Представьте, выпил две рюмки с ядом и съел несколько пирожных.
Решили, что яд должен подействовать, что Феликсу надо возвращаться в подвал. Юсупов направился к лестнице.
Тем временем доктору Лазоверту стало совсем плохо. Он то нервно шагал по кабинету, то, краснея, хватался за голову.
– Что с вами, доктор?
– Мне дурно.
Потом он исчез. По поведению бедняги доктора очевидно, как мало обыкновенный человек способен на преступление. Только Пуришкевич собрался идти искать Лазоверта, как тот сам ввалился в комнату, посеревший, в испарине:
– Мне стало совсем дурно. Я вышел во двор и свалился в обморок. Но снег освежил меня.
Через десять минут, с заверениями, что яд не действует, Феликс появился в кабинете в третий раз. Теперь решили спускаться все вместе. Юсупов сунул в руки доктору каучуковую гирю, но тот ответил, что едва ли будет в состоянии что-либо сделать, так как сам еле передвигается. Осторожно, гуськом двинулись к лестнице, и только было спустились до середины, как великий князь, сделав всем знак остановиться, отвел Юсупова в сторону. Снова вернулись в кабинет, где князь обратился к Пуришкевичу:
« – Владимир Митрофанович, вы ничего не будете иметь против того, чтобы я его застрелил? Это и скорее и проще.
– Пожалуйста, – ответил я, – вопрос не в том, кто с ним покончит, а в том, чтобы покончить, и непременно этой ночью.
Не успел я произнести эти слова, как Юсупов быстрым, решительным шагом подошел к своему письменному столу и, достав из ящика браунинг, быстро повернулся и твердыми шагами направился к лестнице» (В. М. Пуришкевич. Дневник).
Заговорщики заняли прежние позиции. Не прошло и нескольких минут, как раздалось два звука: глухой звук выстрела и звук грузно падающего тела. Кубарем скатились вниз. Кто-то задел штепсель, отчего электричество погасло. Толкнули дверь в столовую, зажгли свет. На полу у камина – распростертое тело огромного мужика со спутанной бородой. На белой медвежьей шкуре ни единой капли крови.
Шел четвертый час ночи. Надо было торопиться. Великий князь, доктор и поручик, забрав одежду, повезли ее сжигать. Юсупов вроде прошел на половину родителей. Пуришкевич оставался в кабинете. Какая-то сила, как вспоминал Владимир Митрофанович, опять заставила его выйти на лестницу. К своему ужасу, он услышал снизу дикий, душераздирающий крик Юсупова: «Пуришкевич! Стреляйте, стреляйте, он жив! Он убегает!»
