Елена Съянова - Гитлер_директория
В 1954 году в ФРГ был принят Закон об амнистии. По этому закону «за некоторые преступления, совершенные во времена национал-социализма», преследовать далее запрещалось или предлагалось «смягчать меру пресечения при наличии смягчающих обстоятельств». Следуя этому закону, молодая Федеративная республика Германии получала возможность вернуть на рабочие места множество квалифицированных государственных чиновников, в которых остро нуждалась.
Одновременно власти ФРГ инициировали расследования, призванные будоражить общественное мнение и создавать видимость принципиальной позиции власти, выраженной фразой канцлера Аденауэра: «Ничто не будет забыто».
Таким расследованием стало в середине 50-х годов «дело об умерщвлении шестерых малолетних детей супругов Геббельс».
Только что заходил папа, спросить, как мы устроились, и велел ложиться спать. Я не легла. Потом мы с ним вышли из спальни, и он мне сказал, чтобы я помогала маленьким и маме. Он мне сказал, что теперь многое изменилось, и он очень на меня рассчитывает. Я спросила: «Ты будешь мне приказывать?» Он ответил: «Нет. Больше никогда». Генрих, я не победила! Нет, это не победа. Ты был прав: нельзя, глупо желать победить волю родителей. Можно только оставаться самим собой и дождаться. Как ты был прав! Я прежде не могла выносить его взгляда, этого его выражения, с каким он выговаривает и Гюнтеру, и герру Науманну, и мне! А теперь мне стало его жалко. Лучше бы он накричал.
Я пойду спать. Пусть он думает, что я подчинилась…. Мне так грустно. Лучше бы мы остались наверху.
…Приходила Блонди. Она привела щенка и стала его прятать. Блонди ведет себя странно. Ты помнишь Блонди? Она внучка Берты. Блонди, наверное, как-то отвязалась, и я ее решила отвести вниз… Папа не велел туда ходить без разрешения. А я, решившая быть послушной… я пошла. Я хотела только отвести Блонди фрейлейн Браун, но вспомнила, что она очень ее не любит. И я села с Блонди в одной комнатке и стала ждать. Блонди на всех рычала, кто заходил, и вела себя очень странно. За ней пришел герр Гитлер, она только с ним пошла. Герр Гитлер мне сказал, что я могу ходить здесь повсюду, где мне хочется. Я не просила; он сам мне разрешил. Может быть, я этим воспользуюсь.
Опять заходил папа. Он сказал, что все с нами будет хорошо.
18 октября 1958 года в Мюнхене состоялось судебное заседание по делу «об умерщвлении детей супругов Геббельс».
Судья Генрих Стефаниус допросил главного свидетеля по делу, бывшего обершарфюрера СС Гарри Менгерсхаузена. Свидетель сообщил, что в момент предполагаемой смерти детей с ними находились их родители и доктор Штумпфеггер, который погиб еще в начале мая 1945 года. Свидетель рассказал также о пожаре в бункере 1 мая 1945 года, после которого многие покинули помещение бункера и больше туда не возвращались, и он в их числе.
Один из американских журналистов, Герберт Линц, присутствующий на заседании, сообщил судье информацию, требующую проверки. Этот журналист, представитель левой американской прессы, коммунист, получил эту информацию по каналам «русских». Он показал судье копию протокола допроса некоего дантиста по имени Гельмут Кунц, в котором тот сообщает, что 29 апреля «оказывал медицинскую помощь фрау Магде Геббельс в связи с воспалением надкостницы». Журналист также сообщил, что Кунц отбыл десятилетнее наказание в СССР и 4 октября 1955 года был выпущен и передан властям ФРГ.
Судья задал свидетелю Менгерсхаузену вопрос о Кунце, но свидетель заявил, что такого не знает.
Вердикт судьи: в связи с вновь открывшимися обстоятельствами следствие по делу продолжить.
После суда, в неофициальной обстановке, судья признался журналисту, что и с самой смертью четы Геббельс темная история! Ведь ничего непонятно!
Их тела были обнаружены вне бункера, на поверхности. Но каким образом они туда попали? Как говорил Менгерсхаузен, Геббельсы вышли сами. Но зачем лезть наверх, под пули и снаряды, ведь там высока вероятность быть раненными, отброшенными взрывной волной, а потом очнуться в плену у русских, которые в эти часы уже находились на территории рейхсканцелярии?!
Дальше — этот пожар! О нем упоминали многие свидетели, но при этом ни стены, ни потолки бункера никаких следов огня не имеют. Жгли документы? Чтобы самим отравиться угарным газом? Массовое самоубийство? А потом массово передумали? Нет, жгли… что-то другое, чего не имели права не сжечь… — так считал судья Стефаниус.
Он сделал запрос о местонахождении доктора Кунца и получил информацию, что Гельмут Кунц, дантист, проживает в городе Мюнстер и работает в зубной клинике.
Сегодня по Вильгельмштрассе прошли русские танки. Все об этом только и говорят. Еще говорят, что президент Геринг изменил фюреру и его за это уволили с поста.
Мама плохо себя чувствует; у нее болит сердце, и мне приходится быть с маленькими. Мои сестрички и брат ведут себя хорошо и меня слушаются. Папа велел разучить с ними две песни Шуберта. Я пела им твою любимую; они повторяли, на слух. Еще я стала им читать на память из «Фауста»; они слушали внимательно, с серьезными лицами. Хайди ничего не понимает, думает, что это английская сказка. А Гельмут спросил, может ли и к нам тоже прилететь Мефистофель. И знаешь, что мы все начали после этого делать? То есть это, конечно, я предложила, а они поддержали. Сначала я думала, что это будет просто игра, развлечение для маленьких. Мы стали загадывать, кто и о чем бы попросил Мефистофеля! Я и сама стала загадывать, а потом опомнилась. Я им объяснила, кто такой Мефистофель и что не нужно ни о чем просить, даже если он вдруг сюда явится. И я решила с ними помолиться, как учила бабушка. Когда мы стали молиться, к нам зашел папа. Он ничего не сказал, только стоял молча и слушал. При папе я не смогла молиться. Нет, он ничего не сказал, даже не усмехнулся. Он так смотрел, словно и сам хотел помолиться с нами. Я раньше не понимала, почему люди вдруг молятся, если не верят в Бога. Я не верю; в этом я тверда. Но я молилась, как бабушка, которая тоже тверда — в вере. Помнишь, Генрих, это был тот вопрос, который ты мне задавал в последнем письме: верю ли я в Бога? В том письме, которое я не отправила, я тебе легко ответила, что не верю. И вот теперь я уже твердо повторю: я не верю. Я это навсегда тут поняла. Я не верю в Бога, но, получается, подозреваю, что есть дьявол? То есть искушение. И что здесь оно грязное.
Я же молилась, потому что… мне захотелось… умыться, вымыться даже или… хотя бы вымыть руки. Не знаю, как еще это объяснить. Ты подумай над этим, хорошо? Ты как-то все умеешь соединить или распутать. Ты мне говорил, что нужно изучать логику. Я буду изучать, я вообще решила, что когда мы вернемся домой, я попрошу папу дать мне те книги, о которых ты мне писал. Я их возьму с собой, когда мы уедем на юг.
23 апреля
…Я вижу все меньше знакомых мне людей. Они прощаются с папой и мамой так, точно уходят на час или на два. Но они больше не возвращаются.
В канун Рождества 1958 года прокурор города Мюнстер Миддельдорф инициировал новое расследование обстоятельств гибели детей Геббельсов. Дело проходило под номером 1041/56.
На скамье главных свидетелей собрался настоящий гитлеровский «цветник»: секретарша Гитлера Гертруда Юнге, камердинер Гейнц Линге, шофер Эрих Кемпке, личный пилот фюрера Ганс Баур…
Их показания были как под копирку; все повторяли одно и то же: с детьми в предполагаемый момент их смерти находились их родители и доктор Штумпфеггер, который погиб в начале мая 1945-го.
Прокурор заявил на завтра своего главного свидетеля — Гельмута Кунца.
Сегодня мама привела нас к герру Гитлеру, и мы пели Шуберта. Папа на губной гармошке пробовал играть «Соль минор» Баха. Мы смеялись. Герр Гитлер обещал, что скоро мы вернемся домой, потому что с юго-запада начался прорыв большой армии и танков.
Папа мне сказал, что президент Геринг не изменник; просто он думает, что все, кто в бомбоубежище, не могут отсюда ни с кем связаться. Но это не так. Папа говорит, что много трусов.
Но не все трусы. Я сегодня три раза спускалась вниз, и я видела министра фон Риббентропа. Я слышала, что он говорил герру Гитлеру и папе: он не хотел уходить, просил его оставить. Папа его убеждал, а герр Гитлер сказал, что от дипломатов теперь нет пользы, что если министр хочет, пусть возьмет автомат — это лучшая дипломатия. Когда фон Риббентроп уходил, у него текли слезы. Я стояла у двери и не могла себя заставить отойти.
Я подумала, а какая же от нас польза? Я бы все равно осталась с папой и мамой, но маленьких хорошо бы отсюда увезти. Они тихие, почти не играют. Мне тяжело на них смотреть.
Если бы мне с тобой поговорить хоть минутку! Мы бы придумали что-нибудь. Ты бы придумал! Я точно знаю, ты бы придумал, как убедить папу и маму отослать маленьких, хотя бы к бабушке. Как мне их убедить?! Я не знаю…
