Василий Аксенов - Новый сладостный стиль
Брат мой, любовно думал Стенли Корбах, глядя на могучего, ему самому под стать, дальнобойщика. Мы с тобой люди одной породы, нам нравятся одни и те же вещи, ревность неуместна. Ко мне ведь тоже, всякий раз в Лувре, приходила такая же страсть к С.Х. Не понимаю, что меня удержало от такого же великолепного поступка?
Он продолжал.
«Ты начнешь новый народ», – сказал Господь Аврааму, и возник Завет. Почему из всех жителей Междуречья избран был старый Авраам? Очевидно, потому, что он глубже других понял тщету язычества и неделимость Единого Бога. Он был одним из множества халдеев, а стал первым евреем. Значит, наш народ возник не в результате многовекового этнического процесса, а в результате мистического откровения. Напрашивается неортодоксальная мысль: быть может, и сейчас понятие еврейства содержит в себе больше духовного, чем этнического? Авраам был раскольником, покинувшим свой дом и свой народ, чтобы найти новый дом и зачать новый народ? Может быть, за все четыре тысячи лет этот процесс еще не завершился? Почему мы все время уходим: то в Палестину, то в Египет, то в Вавилонию, то в Рим, Африку, Испанию, Европу, Россию, Америку, снова в Палестину? Может быть, не столь важно неукоснительное выполнение древних ритуалов как сохранение духа этого пути, космо-политичности еврейства как такового?
Почему антисемитизм всегда приходит из затхлых этнических глубин разных народов. Почему главной идеей антисемитизма является мировой еврейский заговор, заклятие кровью? Подсознательно антисемитизм, очевидно, пытается передернуть карты, приписать евреям свою собственную идеологию примата крови над духом, разрушить мистический Завет.
Старики Авраам и Сарра не были идеальными производителями. Они горевали, что у них уже никогда не будет детей. Господь выводит Авраама из шатра под звездное небо и говорит ему: «Посмотри на небо и сосчитай звезды, если ты сможешь их счесть. Столько будет у тебя потомков». Это для нас всех, потомков Авраама, пример того, насколько дух сильнее плоти. Авраам и Сарра прожили потом около тысячи лет, и от них пошли народы».
Высказавшись на эту не совсем простую тему, Стенли как бы отвлекся, чтобы не сказать засмущался, и даже глянул на часы, словно вновь вошел в роль президента корпорации. Берни де Люкс тут же ободрила его нежным взглядом: «Ты же знаешь, медок, возраст не всегда помеха в этом деле».
Сидевшая тут рядом с мужем дочь нашего Гаргантюа, нежнейшая Сильви, прикрыла глаза: ее поражало, что какая-то несусветная баба, чьи ручищи там и сям были покрыты мелкими татуировками, обращается к ее отцу в такой интимной манере. И он улыбается ей в ответ! И все вокруг, включая Арта, сидят с умиленными рожами. Стенли выпил стакан румынской свуйки: б-р-р.
«Эта идея, ребята, должна сидеть у вас в башках во время работы в фонде. Вы же понимаете, возникает Заговор Сионских Глупцов: отдача своих денег – другим. Мы будем работать по всему миру, но приоритет вначале по известным причинам будет отдан Восточной Европе и Советскому Союзу. Все люди Земли, будь они дети Ноя, Деуклена или Гильгамеша, должны помнить о Всемирном Потопе».
«В этом состоит принцип политики Соединенных Штатов», – заметил тут бывший мастер-сержант 82-й десантной дивизии.
Стенли Корбах любовно посмотрел на крепко очерченное лицо Бенджамена Достойного Утки. Как он похож на своего отца! Глядя на этого парня, он забывал свой возраст, и ему казалось, что вернулся 1946 год, когда они вместе с Роджером Дакуортом служили в оккупационных силах США на территории Японии.
5. Японский дивертисмент
Собственно говоря, они были вместе в одном батальоне морской пехоты и вместе подплывали в августе сорок пятого к берегам поверженной империи на авианосце «Йорктаун». Фронтовая дружба, скажете вы и тут же нарисуете в своем воображении высадку на Иводжиме, двух парней, черного и белого, что, стоя по грудь в изумрудной воде, ведут огонь по низкорослым желтым парням, а потом, как опытные бейсболисты, забрасывают гранатами пулеметные гнезда. Потом один из них – черный или белый, решить это всегда трудно – вытаскивает из-под огня раненого товарища. Пара симфонических аккордов завершает пронзительную сцену.
Ничего подобного не было в жизни Стенли и Роджера. Их дружба возникла на совсем другой основе. Через полгода после победы капрал Дакуорт и рядовой Корбах были посланы с базы, расположенной на побережье, в горный район Нара, где они должны были наблюдать за установкой какой-то радиоантенны. Оказалось, что этот район был до войны модным курортом. Огромная старая гостиница в британском колониальном стиле украшала горный склон. В ней и поселились два солдата. Кроме них, постояльцев тут не наблюдалось, но гостиница была на полном ходу. Повсюду стояли молчаливые улыбающиеся слуги. В холле, в мраморной нише, сидело чучело белого какаду. Однажды оно спросило с британскими придыханиями: «How are you getting on, old chaps?»[192] Ребята питались в зале со стрельчатыми окнами и витражами, изображавшими турнир рыцарей Круглого Стола. Отряд официантов полукругом выстраивался за их спинами. Стоило вытащить сигарету, как тут же перед тобой появлялась спичка из лучшей японской древесины.
Общее ощущение было жутковатым. Все время казалось, что кто-нибудь может тебя тут прихлопнуть бамбуковой палкой. «Эй, Роджер, ты где, мазерфакер?!» – кричал Стенли. Эхо гуляло по анфиладе приемных залов с портретами князей династии Мэйзи. Дакуорт вдруг появлялся из глубины плавательного бассейна. Вода, что казалась плотнее обычной, учтиво волновалась вокруг, как бы задавая вопрос от лица побежденной страны: что? что? что угодно?
«Невозможно так жить, давай привезем блядей», – однажды предложил Роджер. Он был на пять лет старше, и такое предложение должно было исходить от него. Стенли с тоской смотрел в окно, за которым, словно бесконечная эскадра вторжения, по хвойным буграм волоклись тучи, начиненные мокрым льдом. «Говоря о блядях, ты имеешь в виду волчиц или медведиц?» Учтите, господа, что в те времена еще не существовало телевидения, не говоря уже о MTV. Роджер подошел к менеджеру, что с утра до ночи мерял шагами лобби отеля, словно ожидал прибытия почтового дилижанса с туристами викторианской поры. Сделав из указательного и большого пальца левой руки кружок, он потыкал в него большим пальцем правой; получился красноречивый жест. Менеджер серьезно кивнул и бровями спросил: сколько? За годы войны в «Mountain Palace» все, кроме белого какаду, забыли английский. Пальцы, впрочем, играли вовсю. Шесть, показал Роджер. Стенли бросился, подъяв указательный. Непонятно было, чего он хочет: еще одну или одну-единственную. Роджер покатился со смеху при виде несущегося с торчащим пальцем огромного рыжего недоросля в пудовых бутсах морской пехоты. Даже и менеджер, само беспристрастие, не удержался от улыбки.
К вечеру прибыли девушки, семь майко-сан с высокими прическами, украшенными цветами, гребнями, серебряными мостиками и гирляндами колокольчиков. «У этих цыплят все иначе, чем у наших, – инструктировал Роджер. – У наших главное титьки, а у этих спинки, треугольник промеж лопаток».
Все-таки он был не совсем прав: многое у здешних цыплят было похоже на то же самое у наших. Стенли валялся на ковре и хохотал. Рыжие дебри его груди и митенки предплечий повергали девушек в изумленное восхищение. Черный владыка Дакуорт сидел в кресле с двумя девушками на каждом колене. За окном каталось среди стволов нечто усредненное, оно то всей круглой мордой залепляло окно, то повисало над верхушками елей, как фантом восходящего солнца. Даже сейчас как-то трудно разобраться в сути вопроса.
В общем, служба на этой горе была нелегкой. К счастью, она включала и выезды на джипе к месту строительства, где на свежем воздухе можно было отдохнуть от трюков зачарованного отеля. В конце концов мачта была воздвигнута, провода натянуты, и ребята вернулись в свои бараки, где несколько сот ртов три раза в день ритмично поедали горячие гамбургеры. Что там говорить, такой боевой опыт тоже не забывается, недаром в дальнейшие годы при случайных встречах друг с другом Стенли и Роджер впадали в хохот и валились на пол, на палубу, на асфальт, на любую поверхность, что была у них в данный момент под ногами.
Стенли, конечно, был непомерно богаче Роджера, но и тот времени не терял, став в конце концов антрепренером большого бокса. Увы, личная жизнь у него не ахти как сложилась, да, впрочем, у кого из необузданных мужчин она ахти как складывается? Подруги сменяли одна другую, в разных городах росли дети, одни с выраженным негритюдом, другие почти белые. Горько плакала Линн Вайсаки. Муж называл ее «чемпионкой американской слезы». Стенли пришлось как-то ночь напролет утешать красавицу. В полной неразберихе, в потной атмосфере боксерских раздевалок, среди фонтанов неохлажденного шампанского, в «президентских апартаментах» бесконечных «Шератонов» и «Хилтонов», в бестолковых сделках на большие деньги проскочило время Роджера Дакуорта; так он из него и выскочил, не успев и даже не попытавшись в чем-либо разобраться. Призраки горного отеля преследовали его еще плотнее, чем его младшего друга, а ведь, может быть, он когда-то мечтал стать вот таким, каким вырос и возмужал его Бенджамен, – сильным, спокойным, убежденным сторонником американской Конституции, человеком, на которого с каждым годом все более мечтательно смотрит далеко не худшая девушка Мэриленда, Роуз Мороуз.
