Александр Морев - Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е
— Нет. — Путешественник состроил скорбную мину. — К сожалению, вечером я отбываю дальше. Соскучился, знаете ли, по цивилизации.
— Вот так и все, — вздохнул мэр. — Поглядят, посмотрят, и вот уж их нет. А каким грандиозным город казался вначале!.. Да. Ну, давайте пройдемся по улицам. Кое-что у нас еще есть.
— Вы видите? — продолжал мэр, когда они вышли на разухабистую, поросшую бурьяном дорогу. — Вот здесь был кинотеатр имени Айвазовского, там и сейчас фильмы показывают. Тут музей изобразительных искусств, но мы зайдем сюда позже. Да, немногое осталось от великой эпохи… Вы, верно, читали в газетах о том славном периоде, когда в нашей стране велась бескровная война против нигилизма в искусстве? Вопрос был поставлен ребром: хочешь быть ниспровергателем, гением, наконец, — будь им. Хочешь остаться нормальным человеком — пожалуйста, будь так любезен, оставайся. Никакого принуждения. В основном оставались. Тому же, кто объявлял себя ни на кого не похожим, предоставлялось прекрасное место — новый строящийся город Распадобад. Архитекторы Распадуев и Гробиус сделали все, чтобы самозваные гении могли здесь жить и творить в свое удовольствие. И главное — добровольно. Настаиваешь на своей гениальности — поезжай, согласен быть как все — оставайся. В Центре сразу стало спокойно, а сюда кто только ни наехал!.. Вот будем на кладбище, покажу вам наших знаменитостей…
Между тем, минуя ряды полуразрушенных домов, они подходили к кладбищу.
— Вы спрашиваете о правах здешних жителей? Не беспокойтесь, права здесь те же, что и ТАМ: право на труд, на кино и на женщину. Еще раз подчеркну добровольность. Никто тебя не принуждает идти на лесоповал, но и ты (простите, вы) не принуждайте давать вам незаработанную пищу.
Мэр задумчиво пошевелил челюстями.
— О чем я говорил? О свободе творчества?.. Истинное творчество всегда свободно, но у нас оно свободно вдвойне. Все жившие тут художники не зависели от издательств, как кое-кто на Западе, они могли сочинять все, что угодно (тем более что угодные произведения в цене), придумывать любые чудачества, критиковать любые устои, не оставляя от них камня на камне… — Он мельком взглянул на дома. — Они могли услаждать своими вещами соседей или же отсылать их в Центр, где для этого существует особый отдел. Короче, культурная анархия, рай для свободного художника…
Путешественник споткнулся и резко дернул ногой, попавшей в расставленный силок. «Черт подери! В чем дело?»
Неподалеку стоял вигвам, струйка дыма говорила, что он обитаем.
— Не удивляйтесь, — поспешно сказал N, — это силок на птиц. Здесь живет бывший профессор истории П-ского университета Гипертоник Б. Д. Он окончательно порвал с прошлым и весь в осуществлении руссоистских идеалов. Вам обязательно нужно с ним познакомиться. Романтика наших дней… Но вот и кладбище. Осторожнее, это святыни!..
Вырытые ямбы поросшего хореем кладбища заждались оставшихся поэтов. На могильных плитах виднелись полузатертые и свежие эпитафии.
— Кого там хоронят? — спросил Путешественник. Мэр пригнулся, чтобы лучше видеть, лицо его вытянулось, он стал напоминать муравьеда из Пекинского зоопарка.
— О! Это великий артист, Б-ский P. Р., — восторженно сообщил он, выпрямляясь и вновь превратившись в гамадрила. — Замечательный был человек! Увы, отсутствие публики и излюбленных напитков сделало свое черное дело. Выводится наш брат гений, а пополнения что-то не видно. Как говорится, такова она «се ля ви» жизнь. Но не будем о мрачном, взглянемте-ка лучше на наши музеи…
— Стыдно вас огорчать, — сказал Путешественник, — но мне захотелось отбыть в другую страну.
— Как жалко, — сказал мэр Распадобада, чуть не плача, — Гипертоник Б. Д. так мечтал о встрече с Юнгер-Маком…
— Здесь все так ясно, — сказал Юнгер-Мак. — Неизведанные страны манят меня…
Конец четвертого оргазма
МЕЖДУ АКТАМИ
Пока Юнгер-Мак и Лапенков отсутствуют, один в Неизвестных странах, другой — неизвестно где, позволим себе развлечь читателя небольшой вариацией на тему изящной словесности.
см. или не см. след. стр.
ТУРГЕНЕВ И НЕКРАСОВ
Когда Иван Сергеевич Тургенев подошел к дому Некрасова, Николай Алексеевич уже ждал его в парадном подъезде, коротая время с размалеванной вислозадой девицей самого молодецкого вида. Писатели облобызались.
— Ванюша, родной! — воскликнул Некрасов. — Не забыл еще дороги?! Сколько мы с тобой не видались?.. Пойдем скорей ко мне. Ты, верно, озяб…
— Что за прелесть эти русские женщины! — сказал он, когда друзья поднимались по лестнице. — Вот где скрыт талант народный, не задушенный «крепью».
— Сначала выпьем, — продолжал он, отдавая слуге шубу и трость Тургенева. — Ты прямо из Парижа?
— Нет, — покачал головой Иван Сергеевич, — я уже побывал в Спасском и в Москве.
— Москва-старушка! Скворцы Замоскворечья!.. Как там Александр Николаич? Все пишет?.. Ну, по махонькой!..
Они чокнулись.
— Я за то пью, — произнес Некрасов, — чтоб вы там за границею нас не забывали и Русью не брезговали. С Богом!
— Миколка! Где огурчики? — сказал он, отдышавшись. — Обленился, скотина! Да бутылку вина похолодней! Или мы с Панаевым вчера все оприходовали? Ты на меня, — обратился он к Тургеневу, — за старое-то не злобишься? Дурно, брат. Время было жаркое, сам понимаешь: Добролюбов, то да се. А сейчас — лучшие люди — кто за границей, а кто… Про Писарева уже знаешь? Тюрьма ему впрок шла. Так, брат, расписался, что только держись: и Пушкина прохватил, и вам, барчукам, досталось. А вот к воле человек непривычен оказался. Не успел и до моря добраться, как утоп. А ты говоришь: Париж!..
— Эй, Миколка, подь-ка сюда! — крикнул Николай Алексеевич, изрядно отхлебнув из бокала. — Вино-то теплое, сучья твоя морда! Да ближе, ближе… — И отвесил слуге знатную оплеуху. — Так-то проникновеннее будет.
Тургенев поморщился.
— Уж без меня бы, Коля. Я как-то отвык.
Некрасов прищурился.
— Знаем вас, расшаркались там по паркетам. Все флоберничаете. Ничего-то в вас русского не осталось. Впрочем, я не о тебе. Выпьем!
Это была эпическая картина, восклицает Историк. Два великих человека вот так, запросто, сидели друг с другом за столом и выпивали! Густые усы, кучерявые бороды, мощные лбы, особенно у Некрасова, который уже облысел, все это впечатляло даже неподготовленного зрителя.
— Похвастаюсь своим чистописанием, — произнес Николай Алексеич после пятого бокала. — Я ведь поэму пишу, по словечку ее собираю. Дай, думаю, Русь растормошу. Да ты послушай:
И добрая работница,И петь-плясать охотницаЯ смолоду была…
Или вот:
Чего орал, куражился?На драку лез, анафема?..Иди скорей да хрюкаломВ канаву ляг…
— Дальше не помню. Башка трещит… Да ты-то, ты-то как? Все молчишь?
Но Тургенев не любил говорить о себе.
— Я давеча был у Ивана Александровича, он жалуется на то, что в «Искре», как раньше в «Свистке», очень уж неумно наступают на некоторых представителей интеллигенции, тех, кого вы называете «постепеновцами»…
— У Ивана Александровича? — Некрасов вытянул губы и издал смешной звук. — У этого индюка с Моховой? Маразматик жалуется? Старая крыса. Я знаю, он заодно с Катковым. Я ему еще набью морду, узнает Некрасова!.. А про «Свисток» ты мне не говори! В нем слава России. И сейчас мальчишки-газетчики, завидев меня, кричат: «Дедушка, голубчик, сделай мне „Свисток!“» Вам, либералам, этого не понять…
Он заплакал, но тут же вскочил и сказал:
— Я тебя знаю. Ты меня презираешь. — Взгляд его сделался безумным. — Но народ меня не забудет! К топору зовите Русь!!!
Он кинулся к стене, опрокинув бутылки, и схватил охотничье ружье.
— У-y!.. Всех расшибу!!!
Здесь доселе ловко прятавшийся Историк получил прикладом по голове, и окончание достославного происшествия кануло в Лету, хотя по некоторым, возможно недостоверным слухам, Некрасов был убит в завязавшейся перестрелке.
НОВЫЕ АНЕКДОТЫ ИЗ ЖИЗНИ ПУШКИНА
Как известно, Пушкин очень не любил старых евреев, зато молодых евреек, напротив, любил очень основательно. Как-то раз один еврей сказал ему: «Нехорошо, Александр Сергеич, стариками-то брезговать!» — «Да больно вы мне нужны!» — нашелся Пушкин.
Незадолго до смерти Пушкин решил сменить свою фамилию на фамилию жены. После чего он прожил еще много лет и написал романы: «Обрыв», «Обломов» и «Обыкновенная история».
Когда правая рука Пушкина окончательно приросла к члену, он стал писать зубами. Друзья удивлялись и считали эти стихи подделкой. Все ведь знали, что левой-то руки у Пушкина не было!
