Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2010)
“ Александр Тимофеевский: В нашей интеллигентской, обиходной практике говорят и пишут цитатами. Мы ими друг с другом аукаемся — Пушкиным, Тютчевым, Блоком, Мандельштамом, Ахматовой, Бродским. Бродский, впрочем, последний в этом списке. После него — тишина. Современные стихи не цитируются. Почему? Что это за свойство такое, цитируемость? И является ли оно непременным признаком поэзии?
Мария Степанова: Подозреваю, уверена почти, что обиход этот (цитата как пароль, цитата как отмычка) не самого давнего происхождения — для скорости скажу, советского — и к естественному бытованию поэзии прямого отношения не имеет. Аукаться ведь можно чем угодно — рекламными слоганами, фразами из анекдотов. <…> Не любые стихи стремятся стать песней. Не любой текст мечтает вернуться в смесительное лоно фольклора. Все существенное — объем и смысл, представление об авторском замысле, которое может дать только весь корпус текстов, проще говоря — самих Пушкина-Блока-Есенина — такой способ чтения оставляет за бортом. Это, собственно, почти и не чтение — а что-то вроде непременного пения при застолье, „Невечерней”, которая необъяснимым образом ласкает слух и мне и соседу”.
См. также: “Приходит, допустим, в ваш дом малознакомый человек. Ну, мало ли по каким делам. Вы проводите его на кухню (все тогда сидели на кухнях) и почти автоматически произносите: „Мы с тобой на кухне посидим”. А он, этот практически незнакомый тебе человек, на таком же автомате продолжает: „Сладко пахнет...” И с этого момента вы понимаете, что неформальное общение возможно. А уж если он, угощаясь на вашей кухне чем бог послал, еще и скажет „вот какие большие огурцы продаются в наших магазинах”, то уже и до закадычной дружбы рукой подать”, — вспоминает о времени “повышенного литературоцентризма” Лев Рубинштейн (“Иду на „мы”” — “Грани.Ру”, 2010, 8 июля <http://www.grani.ru> ).
Жорж Нива. Беседа первая: “Об оттепели и о Борисе Пастернаке”. Беседу вел Михаил Соколов. — “ SvobodaNews.ru ”, 2010, 23 августа <http://www.svobodanews.ru>.
“У него [Бориса Леонидовича] не было постоянного стресса. Евгений Борисович [Пастернак] в своих книгах и статьях, высказываниях, насколько я помню, немножко настаивает на этом. Я его не видел в этом состоянии. Он страдал, конечно, но в нем была большая доля детскости, наивности и жизнерадостности, что он мог освободиться от этого ига психологически. Я его помню веселым, радостным, рассказывающим разные анекдоты, например, как люди подходили к нему как духовному отцу давать советы как жить, как будто он второй Толстой. Это было для него забавно, он отвечал, как мог. Рассказывал нам”.
“Никто не прогнозировал падение коммунизма. <…> Редкий человек мог просто, как советский молодой дерзкий диссидент Андрей Амальрик, сказать — „падет”.
К тому же назначить дату. Он ошибся на несколько лет, но мало. Я помню, что Владимир Максимов рассуждал о том, какую конституцию мы состряпаем, придумаем для независимой и свободной России. Но, вы знаете, это были упражнения немножко богословские, как будто не для будущего”.
Владимир Новиков. “Трудно быть Блоком…” После жизнеописания Владимира Высоцкого известный критик выпустил биографию Александра Блока. Беседовал Дмитрий Бавильский. — “Частный корреспондент”, 2010, 21 августа <http://www.chaskor.ru/culture>.
“Новое, что я узнал из совокупности написанного Блоком и о Блоке, — это тот факт, что Александр Александрович был очень умен. Мы поэтов и поэзию ценим за другое, да к тому же Блок не стремился выглядеть интеллектуалом. „Я человек среднего ума”, — сказал он юной Евгении Федоровне Книпович, и та даже не рискнула привести эту фразу в своих воспоминаниях, только в устной беседе проговорилась. Но ум на самом деле был могучий, он проявился и в конструировании лирического мира, и в построении биографии: „Кую свою судьбу”, — писал он матери в 1908 году”.
“Как же „неинтересен”, когда он вызывает у вас такой поток темпераментных суждений?! Хуление Блока — это особая субкультура, я ее давно изучаю. В „блокохульстве” есть эвристический потенциал”.
“Нужно научиться платить за электронные книги”. Беседовал Михаил Серафимов. — “Огонек”, 2010, № 34, 30 августа <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.
Говорит замруководителя Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям Владимир Григорьев: “На самом деле могу утверждать, что в ближайшие 10 лет реальной угрозы индустрии бумажных книг нет. <…> При всей кажущейся тотальности электронных книг реальные цифры продаж в ведущих странах говорят о том, что онлайновый книжный бизнес только в начале пути. Для примера: объем рынка электронных изданий в США составляет сегодня чуть менее 200 млн долларов. При этом объем рынка бумажной книги — около 25 млрд. При этом нельзя не отметить: рост продаж электронных книг только в этом году — 200 процентов. Это запредельный, конечно, темп роста”.
“А с типографиями вообще интересно. Как показали многочисленные опросы, количество продукции, выпускаемой типографиями, с появлением электронных книг не изменилось. Вся та бумага, которая ранее шла на производство книг, сегодня идет на маркетинг, рекламу и прочее. И совсем уж показательный факт: в мае этого года одна крупная немецкая типография закупила 14 ультрасовременных машин высокой производительности для печати. Они очень дорогие, почти как небольшой самолет. Для сравнения: в России таких машин всего четыре. Это все говорит о том, что бумагу никто хоронить не собирается”.
Глеб Павловский. Где бы взять национальную интеллигенцию? Беседу вел Константин Крылов. — “Русский Журнал”, 2010, 15 июля <http://russ.ru>.
“ Константин Крылов: <…> Российское государство очень плохо относится к русским, даже хуже теперь, чем как к расходному материалу, скорее как к чему-то мешающему. Русские, в общем, государство тихо ненавидят, но сделать ничего не могут. Это устойчивая конструкция, она может существовать, пока русские не кончатся либо пока не кончится государство.
Глеб Павловский: Я не помню, когда бы русские любили свое государство.
К. К.: Я думаю, что ни один народ, не ставший нацией, не только не может любить, но и не может хорошо относиться к государству. Например, те же немцы, пока не стали нацией, а были маленькими кучками людей в курфюршествах и их считали народом бестолковым и бессмысленным, — так вот, эти немцы к государству относились очень нигилистически. Если почитать их писателей того времени, что они писали, то выяснится, что немецкая сатира очень напоминает русскую. А появление именно национального государства и нации как его основы очень сильно все меняет.
Г. П.: Сравнение с немцами, это как раз к теме „не стало бы бабе хуже”. Тема слишком банальна, ведь стать хуже может при любом, абсолютно любом сценарии. И трудно представить русскую стратегию, которая избавлена от этого риска. Этот страх питает и национальную превентивную усталость.
К. К.: Могу себе представить такой сценарий. Для меня совершенно очевидно, что принято решение по замене населения. То есть у русских есть выбор: сдохнуть гарантированно или еще помучиться ”.
Лиля Панн. От Арзамасского ужаса к Астаповскому “Ничего!”. К столетней
годовщине смерти Льва Толстого. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2010, № 8
<http://magazines.russ.ru/neva>.
Среди прочего: “Не забыть улыбку протоиерея о. Мих. Ардова, с какой он лапидарно ответил: „Да, мы отлучили еретика от церкви!” — на чей-то простодушный вопрос к священнику (дело было на его литературном вечере в Нью-Йорке): „Скажите, а как же церковь могла предать анафеме Льва Толстого и отлучить его от церкви?!” Эта ясная улыбка, это твердое „мы” мгновенно просветили присутствовавших, что ересь есть ересь и что перед ней все равны и поблажек никому не будет”.
По ту сторону запрета: взгляд криминолога. Лекция Якова Гилинского. — “ПОЛИТ.РУ”, 2010, 26 июля <http://www.polit.ru>.
Расшифровка лекции доктора юридических наук Якова Ильича Гилинского , прочитанной 20 мая 2010 года в Политехническом музее. “Надо сказать, что все виды девиантности, девиантность — это различные отклонения от нормы — это алкоголизация, наркотизация, некоторые считают самоубийства, некоторые считают гомосексуализм, хотя специалисты знают, что гомосексуализм — это одно из нормальных сексуальных влечений, и так далее — это все социальные конструкты . Их нет в реальной действительности. В реальной действительности нет преступности. Нет такого явления, нет такого вида поведения, нет таких деяний, которые всегда, при всех условиях, по своему содержанию преступны”.
