Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2010)
«Мне мешают писать мои же считаные стихи, которые я считаю удавшимися. Они мне действуют на нервы, потому что это тот рубеж, который следует перейти. Его нужно превозмочь тем или иным способом, а у меня из раза в раз не получается».
Алексей Герман-старший. Фильмов сына я никогда не видел. Беседу вела Зоя Игумнова. — «Собеседник», 2010, № 14, 20 апреля <http://www.sobesednik.ru>.
«Я хотел быть врачом, а папа заставил меня сделаться кинорежиссером: „Ты один раз попробуй поступить, не поступишь — я за тебя сдам химию в мединститут”. И я прошел три тура, потом пошел на четвертый, где сидела большая комиссия под председательством папиного друга Григория Козинцева. Когда я вошел, он сказал: „Боже мой, и голос тот же! Да вы что, с ума сошли? Ну как можно не брать его?! Мальчик, а это что за картина?” — „Боярыня Морозова”, — говорю я. „Ну, мальчик хороший, вундеркинд. Пойдите вот туда, запишитесь”. И все, вопрос мой был решен».
«Есть писатели, реализовавшиеся на 200 процентов. Есть те, что на 500. А есть люди, которые реализовали себя только на 30 процентов. И это мой отец. Знаете такую фразу: „Лужа, в которую плюнул Господь”? Так вот, конечно же отец не был лужей, но то, что Господь его не обидел, — это точно. Лучшие его вещи — „Лапшин”, „Подполковник медицинской службы”, „Рассказы о Пирогове”, на мой взгляд, принадлежат перу очень большого, серьезного писателя. Я считаю своего отца лучшим человеком, который был и есть в моей жизни. Но это не значит, что и вы его должны считать таковым».
«Меня жутко раздражало, что кругом все великие. А они и действительно такими были. <…> Папа частенько собирался вместе с Шостаковичем, Козинцевым, Шварцем, и они шли по железной дороге пить боржом. Очень любили это дело. У Шварцев я каждое лето по три месяца жил на даче, и Евгений Львович занимался со мной математикой. Я в ней был не силен. Он мне как-то говорит: „Леша, может быть три с половиной бассейна?” А я ему: „Дядя Женя, вы подумайте, а я в это время почитаю ‘Республику ШКИД‘”. И был страшный, бешеный крик отца: „Кто должен подумать, мерзавец?!
У кого переэкзаменовка по арифметике? У тебя или у Евгения Львовича?”»
Нина Горланова. Повесть Журнала Живаго. Часть вторая (2009 год). — «Урал», Екатеринбург, 2010, № 4 <http://magazines.russ.ru/ural>.
«Славе приснилась фраза из будущего: „Хочу с особой радостью отметить, что наконец-то прекратилось незаконное клонирование членов императорской фамилии”».
«Мой сон. Вспышка работорговли. Мы идем мимо рабов, приготовленных к продаже. Женщина в кандалах с ребенком закрыта полупрозрачной сеткой. И такое меня охватывает возмущение, что все вернулось в прошлое и никакого прогресса нет! (Меня страшно волнует, что в России каждый день огромное число людей воруют и продают в рабство. Просто жить не хочется от одной этой мысли)».
«Мне кажется, что ценники в магазинах невидимыми нитями соединены с моими нервами и дергают, как током. Лежу в постели, вдруг — дерг! Это цены подскочили».
Лев Данилкин. «Россия — не место для буржуазии». Беседу вел Алексей Цветков. — «Рабкор.ру», 2010, 24 апреля <http://www.rabkor.ru>.
«<…> я не думаю, что вопросом попадания книг с небольшими тиражами к тем, кто в них нуждается, нужно отдельно заниматься. Жестоко говорить так, но, знаете, кто хочет — найдет. <…> Я не верю в спасительную силу „альтернативы”, в то, что важно дать массам прочесть Альтюссера и Гадамера в тот момент, когда люди, по сути, потеряли доступ к базовому образованию, когда они кто такой Гагарин не знают. Я думаю, не в этом главная проблема, а в массовом отказе от чтения вообще; в том, что люди — а статистика какая-то невероятная, глаза на лоб лезут — перестают читать даже обычную литературу, даже самую макулатурную; это означает, что страна соскальзывает с достигнутого цивилизационного витка, что она становится вообще неконкурентоспособной.
В общем, от пиратских копий книг в Интернете толку больше, чем от принт-он-деманд».
«<…> когда элита осознанно не дает массам возможность получать знания и образование. Это понятная стратегия, но это караул для всех, потому что нация, которая не развивается, которая не делает хоть что-нибудь — в космос летает, учится, воюет, — теряет историческое время, превращается в исторический мусор, и это притом что Большая Игра никогда не прекращается. Ну, то есть в какой-то комфортной климатически стране, типа Швейцарии или Чехии, можно быть историческим мусором и не очень жалеть об этом, а в чрезвычайно бедной климатически России это очень незавидная судьба».
«Я ж говорю, по-моему, проблема не в строе, не в общественном устройстве, а в том, соблюдаются ли исторически обусловленные национальные интересы, есть ли у нации шанс или нет. Чего, спрашивается, воевать с „буржуазностью”, если можно потратить эти силы еще на что-то. Вот на Марс если полетит русский космонавт, вот это будет удар по буржуазии, по тем людям, у которых все эти „прожекты” ничего, кроме смеха, не вызывают».
Григорий Дашевский. Возможность свидетельства. — «Коммерсантъ/ Weekend », 2010, № 12, 2 апреля <http://www.kommersant.ru/weekend>.
«Резким, сфокусированным пришвинский голос делался тогда, когда он злился и ненавидел, поэтому самые увлекательные тома дневников — это тома о революции
и коллективизации, когда Пришвин давал себе свободу злиться и ненавидеть, когда он сознавал себя оскорбленным всем тем, что видит вокруг. Но вышедший только что том дневников за 1936 — 1937 годы писался тогда, когда Пришвин стал уже признанным советским писателем и это право на оскорбленность сам у себя отобрал, чтобы не слиться с обиженными, бесплодными, как старые девы-вековухи, людьми. А когда в его голосе не звучит обида, то его голос плывет, расплывается, и невозможно не только полюбить автора этих дневников (как мы любим за сам по себе авторский голос дневники Михаила Кузмина или Евгения Шварца), но даже и настроиться на пришвинский голос как на определенную волну».
Александр Елисеев. Алхимик революции. — «Завтра», 2010, № 16, 21 апреля <http://zavtra.ru>.
«Ленин презрительно относится к демократии — этому фетишу современности.
И он, в полемике с „ренегатом Каутским”, четко обозначил: нет никакой „чистой демократии”, любая демократия — есть механизм определения воли господствующего класса. Тем самым Ленин слева подтвердил то, что говорил Победоносцев справа. И поэтому критика демократии Лениным значима так же, как значима ее критика предшественниками правых — Победоносцевым, Геноном и Эволой».
«Да, Ленин — политический враг. Но я горжусь таким врагом. И я горд, что именно Земля Русская родила такого гения. Это, конечно, трудно вместить сознанию „консервативных моралистов” — с их безнадежно проквашенными мозгами. Но древние оценили бы этого неистового воина, поняли бы его азарт и неприступность».
Славой Жижек. Чему учит прах. — «Русский Журнал», 2010, 29 апреля <http://russ.ru>.
«Тот факт, что облако от не бог весть какого мощного извержения исландского вулкана — мелкий сбой в работе сложнейшего механизма природы — может полностью застопорить воздушное сообщение над целым континентом, лишний раз напоминает нам, что человечество, несмотря на все свои титанические усилия по преобразованию природы, — это не более чем еще один вид живых существ на планете Земля».
«Экспансия научного мировоззрения в нашем обществе демонстрирует два неожиданных свойства: мы все больше и больше полагаемся на мнение экспертов даже в таких сугубо интимных сферах, как секс и религия, но при этом само научное знание распадается на множество непоследовательных и противоречивых дискурсов. На смену платоновской диалектике плюрализма мнений (докса) и единственно возможной объективной научной истины (эпистеме) приходит столкновение бесконечного числа взаимоисключающих „экспертных оценок”».
«Сегодня угроза экологической катастрофы ставит перед нами вот какую дилемму: либо мы воспринимаем ее серьезно и соглашаемся принять такие меры, что, если все как-нибудь обойдется, будем выглядеть глупо; либо ничего не делаем — и теряем все, если катастрофы все-таки произойдут. Хуже всего в этой ситуации выбрать среднюю линию и ограничиться полумерами. Тогда мы окажемся в проигрыше при любом развитии событий. Когда речь идет об экологической катастрофе, „взвешенных” решений быть не может, и все разговоры — своевременность, предосторожность и управление рисками — звучат довольно бессмысленно. Ведь в данном случае мы имеем дело, если следовать гносеологии Рамсфельда, с „ неизвестным, о котором мы не не знаем ”: не просто не знаем, что искать, но даже не знаем, что именно мы не знаем».
