Франц Фюман - Избранное
«Он ничего не слышал, — успокаиваясь, подумала Гера, — иначе он бы разбушевался!»
Афина стояла теперь между Герой и Зевсом, а их обступила семья богов. Они не знали, что им теперь делать, в растерянности переступали с ноги на ногу и улыбались.
— Холодно здесь, — сказала обнаженная Афина, — но это не беда, свобода так прекрасна. Вот, значит, каков свет! Он мне нравится. Как сладостно дышать воздухом! Ах, и ветер так приятно задувает в волосы, и небо такое голубое!
Вдруг она заметила кубок, отставленный Зевсом.
— О, — воскликнула она в изумлении, — что это такое?
— Я дарю тебе этот кубок, — сказал Гефест, — а себе сделаю другой. Будь осторожна, он тяжелый, это чистое золото.
— Сделай мне еще золотой нагрудник, — воскликнула Афина, — и какой-нибудь головной убор, чтобы волосы так не трепались. Сможешь?
— Думаю, да, — ответил Гефест. Он покраснел и сгорбился над своим костылем. — Для тебя уж я постараюсь, — заверил он. Ему хотелось говорить приятным голосом, но, к его досаде, голос звучал грубо и хрипло.
Афина же издала радостный возглас.
— Какой ты молодец! Мне кажется, я тебя люблю. — Она обняла кузнеца, но, еще не разомкнув объятий, воскликнула: — Фу, да ты пачкаешь! Это ужасно, что ты разгуливаешь такой черный и грязный. Отчего ты не такой белый, как остальные? Чем это покрыта твоя кожа?
— Я называю это копотью и пеплом, — сказал Гефест. — Таким становишься, когда имеешь дело с огнем.
— А разве нельзя это стереть? — спросила Афина. Она плеснула ему вина на лоб и на грудь и протерла мхом. Потом она причесала его, насколько это можно было сделать пятерней.
— Гляди, какой ты стал красивый, — сказала она. Потом обошла весь круг богов и каждому пожала руку, однако Арея, который, выпятив грудь, выступил перед Деметрой и Корой, она пропустила.
— Эй, ты! — воскликнул Арей. — Ты что, меня не видишь? Я для тебя слишком мал, не так ли? — Глупо захохотав, он схватил девушку за плечо, но Афина, волчком крутанувшись на пятке, сбросила его руку.
— Не тронь меня, — резко сказала она. — Ведь ты Арей, верно? Твой рев мне никогда не нравился.
Арей с ворчаньем сжал кулаки, но ударить не посмел. В эту минуту оба поняли, что навсегда стали врагами. Другие боги радовались, ибо никто из них не любил Арея. Только на Афродиту его грубость и неотесанность производили сильное впечатление, но сейчас ее здесь не было.
Пока Афина приветствовала богов, Зевс подошел к Гере и поцеловал ей кончики волос, чего не делал со времени битвы титанов. Потом он хлопнул в ладоши:
— Вернемтесь наверх, в наше жилище, дорогие мои! Не видите вы разве, как бедное дитя дрожит и зябнет? Моя высокородная сестра, будь так добра, проводи ее. Отведи ей самое теплое место. Можешь заставить Афродиту подвинуться.
— С удовольствием, — ответила Гера и подхватила Афину под руку.
— Ступайте вперед, — сказал Зевс, — я вас догоню. Я хочу только поблагодарить Гефеста. И ты, милый Прометей, можешь идти. Никогда не забуду я твоей услуги, дорогой мой.
Кратос и Бия наказывают друг друга
Боги вернулись в свои пещеры.
Зевс и Гефест остались одни.
— Мой дорогой, дорогой сын, — произнес Зевс и положил обе руки на плечи кузнеца, — мой дорогой, возлюбленный сын, благодарю тебя. В этот час ты принес мне двойное избавление: от моих болей и прежде всего от мучительной заботы о твоей судьбе. Как ты вырос и возмужал, сынок, всей своей статью ты истинный бог! Ты должен поведать мне о событиях твоей жизни, ибо теперь ты поселишься у нас, дорогой, и будешь радовать нас своим присутствием.
— С охотой, дорогой отец, — запинаясь, ответил Гефест, счастливый, взволнованный и ужасно смущенный, потому что плохо представлял себе, что тогда станется с его мастерской в лесу.
«Может быть, я могу взять ее с собой, — размышлял он. — Если Олимп содержит руду, то это возможно!» И он попытался объяснить Зевсу, что такое железный рудник и кузнечный горн, что такое молот, щипцы, наковальня, воздуходувные мехи и плавильная печь. Зевс делал вид, будто все понимает, а тем временем ощупывал лезвие железного топора. Он ударил по стволу молодого ясеня, в руку толщиной, и свалил его одним махом, после чего опять ощупал лезвие и нашел, что оно нисколько не затупилось.
— Великолепно, — воскликнул он, — ты, значит, нашел его в воздуходувных мехах?
— Выковал на наковальне, отец, раскалил и выковал, — терпеливо отвечал Гефест. — Из руды и огня в плавильной печи получается металл, а из металла на наковальне получается вот такой клинок. Я же тебе только что объяснял.
— А где ты нашел плавильную печь, сынок?
— Ее я тоже сделал, отец Зевс.
— А наковальню, сынок?
— Ее я тоже сделал, отец Зевс.
— Ну а руду ты тоже сделал, сынок?
Гефест вздохнул.
— Нет, отец Зевс, руду я нашел.
— Вот видишь, я же говорил! — обрадовался Зевс. Он опять замахнулся топором и ударил по дубовому суку, вдвое толще ясеня. На сей раз ему пришлось ударить трижды, но и это лезвию не повредило.
— Скажи, эта штука может расколоть и гранит? — спросил он.
— Гранит не берет и самый лучший топор, — ответил Гефест.
— А существует что-либо, способное его расколоть?
Гефест медлил с ответом.
— Сынок, — начал Зевс, — я хочу открыть тебе мою третью заботу, и это не только моя собственная забота. Нашему царству угрожают чудовища, страшилища с сотней рук и сотней ног. Они заточены глубоко в недрах земли, но трясут и расшатывают стены своей тюрьмы, а если они выйдут на волю, мы погибли. Однажды мы их одолели, но теперь мечи наши сломаны и зазубрены, а камнями и дубинами нам от них не отбиться. — Он повертел в руке топор, и, когда металл сверкнул на солнце, казалось, будто он режет свет. Глаза Зевса горели. — Освободи нас, мой дорогой, и от этой последней заботы тоже, — попросил он. — Изготовь для нас острейшее оружие, какое только способна выдуть твоя наковальня!
— Постараюсь, отец, — сказал Гефест, но его голос звучал необычайно подавленно.
Зевс внимательно за ним наблюдал. Кузнец разглядывал мох и кварцевый грунт, будто хотел проникнуть взглядом сквозь почву и увидеть чудовищ. Какое-то время он стоял и молчал, только камень поскрипывал под его костылем. Зевс не спускал с него глаз.
— Иногда я слышал их вой, — сказал наконец Гефест, словно разговаривая сам с собой. — Это было ужасно, ни один зверь так не воет, никакая буря и никакой огонь… — Он хотел прибавить: «Мне их жалко», но вместо того сказал: — Так ты думаешь, они нам угрожают?
— Они могут прямо завтра на нас напасть, — ответил Зевс.
Гефест становился все задумчивее.
Вечерами, когда в пещере горел огонь, Гея часто рассказывала ему о бедных Сторуких, заточенных во тьме и холоде и оттого так горестно вздыхавших и плакавших. Тогда Гефест вспоминал о часах, проведенных им в осотнике, и мечтал выковать меч, который разрубил бы тюрьму этих несчастнейших и освободил бы их. Днем же в руднике он опять испытывал страх перед воющими Сторукими. Так он жил между страхом и мечтой, обитал над узниками, добывал руду и временами, заслышав их плач, думал, что это плачет его собственное одинокое сердце. Ибо однажды, на седьмом году его жизни у Геи, он увидел, как резвятся и ликуют в море Посейдоновы дети, и собственное одиночество отозвалось в нем такой болью, что пресеклось дыхание. Дрожа от тоски и беспомощности, он вошел в воду и проковылял немного вглубь, чтобы поиграть с резвящимися детьми, но поскольку плавать он не умел, а звал и махал напрасно, оставаясь незамеченным, то вернулся к себе в мастерскую и так дико ударил по железу, что испортил лучшее свое изделие. В последовавшую за тем ночь он плакал над загубленным металлом, а наутро, гонимый желанием найти себе товарища и все-таки скованный необъяснимым стыдом, тайком, как рысь, прокрался на берег, полный решимости на этот раз во что бы то ни стало броситься в волны. Но тут на полпути ему встретился Прометей и поведал о богах на высокой горе Олимп и о его, Гефеста, божественном происхождении. Прометей утешил его, сказав, что если он решится вскрыть Зевсу череп и освободить его от головных болей, то час его возвращения домой недалек. Гефест не хотел этому верить: не веря, выковал он с помощью Прометея топор, все еще не веря, нанес удар, и вот предсказание исполнилось, приглашение переселиться на Олимп было высказано, но теперь у Гефеста не шли из ума предостерегающие слова Геи: «Они будут тебя хвалить, будут тебе льстить, и ты пойдешь за ними, и это будет твоя погибель…»
Лгала ли Гея, предостерегая его против богов? Лгала ли, когда изображала ему Сторуких замученными, беспомощными существами? Или же лгал сейчас Зевс, лгали собственные глаза и уши? Как мог этот добрый отец быть злобным властелином, как могла непостижимо прекрасная Гера быть злой женщиной? Но ведь Зевс явно ее боялся, или то была только игра, подобная той, что затевают олени, когда угрожают друг другу, пугают друг друга и наскакивают один на другого, выставив вперед рога, чтобы под конец опять мирно и дружно обгладывать ясеневую кору?
