Дураков нет - Руссо Ричард
Касс называла это упертостью. Она любила старушку, но не восторгалась ее долголетием так же бурно, как врачи. “Просто мама привыкла всегда добиваться своего”, – поясняла Касс. Но, не считая друга Салли – ему можно было рассказать что угодно, все равно он забудет, едва выйдет за дверь, – Касс ни с кем не делилась досадой, поскольку сознавала, что не встретит ни понимания, ни снисхождения. Закусочная Хэтти работала в Бате уже много лет, к тому же стариков вечно идеализируют, так как видят в них собственных умерших родителей, бабушек и дедушек, большинство которых оставило детям обыденное наследство, состоящее из чувства вины и избирательной памяти. Многие матери и отцы оказали своим детям величайшую милость – умерли до того, как начали ходить под себя, до того, как дети привыкли ассоциировать их с пропитанным мочой исподним и прочими суровыми спутниками немощи и преклонного возраста. Касс хватало ума не ожидать, что ее поймут, вдобавок она видела, как велико желание считать стариков невинными душами, несмотря на то что все свидетельствует об обратном. Порой, вот как сегодня, ее так и подмывало рассказать всем посетителям закусочной кое-что о себе и о матери. В основном о себе. Ей хотелось рассказать хоть кому-нибудь, что, меняя старой Хэтти чулки, она всякий раз чувствует, что ее собственная жизнь ускользает, и что когда старуха выдвигает ей одно вздорное требование за другим, у нее так и чешутся руки отрезвить мать пощечиной. Касс могла бы признаться кое в чем еще: она боится, что к тому времени, как матери не станет, ей самой потребуется помощь, поскольку она не разделяет яростного желания Хэтти продолжать дышать любой ценой. Касс лишь мрачно радовалась, что бездетна, а значит, когда придет ее время, никому не станет обузой. А тот, кому выпадет с нею возиться, будет получать деньги за свой труд.
Сегодня утром у Хэтти, как всегда, было людно. По рабочим дням с половины седьмого до половины десятого утра Руф, чернокожий повар, едва успевал жарить яичницу для “специального предложения” их закусочной – два яйца, гренок, жареная картошка, чашка кофе, и все это за доллар сорок девять центов. Салли и Рубу не нашлось места ни за короткой, на шесть табуретов, стойкой бара, ни в дюжине квадратных кабинок из пластика, хотя четверо строителей в дальней кабинке явно собирались уходить. Старая Хэтти занимала крошечную кабинку, вполовину меньше прочих, у самой двери, и Салли, к смятению Руба, предусмотрительно скользнул на диванчик напротив пожилой леди, бросив Руба в толпе у порога.
– Как поживаешь, старушка? – спросил Салли. Хэтти повернула на звук затянутые молочной пленкой глаза. – Я смотрю, ты все следишь за порядком.
– Слежу за порядком, – повторила Хэтти и энергично закивала. – Слежу… – И старушка – так бывало всегда во время разговоров – отвлеклась на звон кассы (ее любимый звук). Хэтти просидела за кассой без малого шестьдесят лет и всякий раз, как слышала этот звон, представляла, будто по-прежнему там сидит. – Ах! – воскликнула она. – Ах…
– Там кабинка освободилась, – сообщил Руб, углядев, что дорожные рабочие поднялись, взяли чеки и пошли расплачиваться.
– Хорошо, – ответил Салли. – Иди садись.
Руб терпеть не мог, когда от него вот так пытались отделаться, однако сделал, как было сказано, поскольку боялся потерять кабинку. Та вообще-то была идеальная, последняя в ряду, в глубине заведения, там можно с глазу на глаз попросить у Салли взаймы, почти не опасаясь, что помешают.
– Может, сходим как-нибудь на танцы? Что скажешь? – предложил Салли громко – отчасти потому, что Хэтти была туговата на ухо, отчасти потому, что завсегдатаи за стойкой с удовольствием слушали их разговор, кое-кто даже развернулся к ним.
– На танцы? – переспросила Хэтти и крикнула во все горло: – На танцы!
Теперь на них уже смотрели все.
– Почему бы и нет? – произнес Салли. – Только мы с тобой вдвоем. Сперва на танцы, потом пойдем ко мне.
Старуха лукаво улыбнулась:
– Лучше сразу пойдем к тебе. Нахрен танцы.
– Окей, – сказал Салли и подмигнул Касс, та, как обычно, наблюдала за ними с угрюмым неодобрением.
– Скажи мне только одно! – рявкнула Хэтти. Голос ее в такие минуты задорности неизменно напоминал Салли рев моржа в зоопарке. – Ты кто?
– То есть как это – кто? – с деланым возмущением ответил Салли. – Слепая ты, что ли?
– Судя по голосу, ты Салли, черт бы тебя побрал.
– Он самый, – заверил Салли.
– Стара я для танцев, – продолжала Хэтти. – Да и чтобы пойти к тебе, тоже стара. Ты живешь на втором этаже.
– Твоя правда. – Салли потер колено. – Я и сам с трудом поднимаюсь и спускаюсь по лестнице.
– Сколько же тебе лет? – спросила Хэтти.
– Шестьдесят, – ответил Салли. – Но я чувствую себя старше.
– А мне восемьдесят девять. – Хэтти гордо захихикала.
– Знаю. Ты, часом, не собираешься на встречу к святому Петру? Чтобы освободить место другим?
– Не-а!
Салли вылез из кабинки, выставив вперед ногу, чтобы она не подкосилась и можно было на нее наступить.
– Не спеши, старушка. – Он похлопал ее по руке в старческой гречке. – Кассу-то еще слышишь?
– Даже не сомневайся, – заверила его Хэтти.
– Вот и славно, – сказал Салли. – Если как-нибудь утром проснешься и не услышишь, то поймешь, что умерла во сне.
Звон старой кассы и правда успокаивал Хэтти. Вместе со стуком тарелок, которые убирали со столов, и громким хриплым хохотом мужчин дребезг и лязг древнего аппарата открывал двери памяти Хэтти достаточно широко, чтобы старушка юркнула в них и провела приятное утро в обществе тех, кого двадцать лет как не было в живых. А когда ее дочь закрывала за последним посетителем двери закусочной и вела Хэтти обратно в квартирку, где они жили вдвоем, старуха уже выбивалась из сил и ей казалось, она устала, потому что весь день работала.
С краю стойки освободился табурет, Салли занял его, и Касс мрачно взглянула на Салли.
– А ты как поймешь, что умер? – поинтересовалась она.
– Наверное, если жизнь перестанет смешить меня до колик, – ответил Салли.
– Судя по шмоткам, ты собрался не на учебу, – заметила Касс. – У тебя сегодня нет занятий?
– У меня – нет.
Она впилась в него взглядом:
– То есть ты бросил колледж.
– Вряд ли я туда вернусь, если ты об этом.
– Сколько тебе оставалось до конца семестра, недели три?
Салли подтвердил, что так и есть.
– Ты же знаешь, как это бывает, – добавил он.
Касс поморщилась:
– Понятия не имею. Расскажи мне, как это бывает.
Салли не собирался объяснять Касс, как это бывает. Когда тебе шестьдесят, ты холост и у тебя нет обязательств ни перед кем, одно из немногих преимуществ такого положения – не надо объяснять, как это бывает.
– Не понимаю, почему тебя это заботит.
– Ничуть не заботит. – Касс шутливо вскинула руки: сдаюсь. – Но я, похоже, сорвала куш. Тебя хватило на три месяца. Либо Рут, либо я должна была выиграть.
Салли не удержался от улыбки, потому что Касс все же расстроилась.
– Надеюсь, выиграла ты.
– Вы с Рут так и не помирились?
– Мы и не ссорились. Я вообще стараюсь не связываться с замужними женщинами.
– Не очень-то ты стараешься, насколько я слышала.
– Последнее время стараюсь изо всех сил, хоть это никого и не касается.
Касс не стала возражать и, помедлив, кивнула на Руба:
– Кое-кого сейчас хватит удар, если ты не заметил.
Салли улыбнулся:
– А вот и настоящая причина, по которой я должен вернуться к работе. Если я не буду подавать Рубу хороший пример, он совсем собьется с пути.
Пытаясь привлечь к себе внимание, Руб махал Салли с той самой минуты, как тот уселся за стойку. Салли махнул ему в ответ и крикнул:
– Привет, Руб.
Руб смущенно нахмурился, не понимая, то ли уйти из кабинки, то ли остаться. У него сложилось отчетливое впечатление, что Салли отправил его в кабинку, поскольку сам собирался присоединиться к нему, как только договорит со старухой. Но теперь Салли пересел за стойку и болтает с Касс, а о Рубе в кабинке словно и позабыл. В довершение всего в закусочную вошли новые посетители и топтались у входа, дожидаясь свободных мест. Они поглядывали на Руба – один в большой кабинке. Если бы рядом с Салли освободился табурет, Руб пересел бы к нему, но табурет был занят, а следовательно, приходилось выбирать: сидеть в одиночку в кабинке на шестерых или остаться без места. Глубокие морщины на его лбу намекали, что попытки решить эту дилемму закончатся тромбом в мозгу.
