Дураков нет - Руссо Ричард
– Этой осенью он какой-то совсем жалкий, – признала Касс. – Он уже заходил сегодня, искал тебя.
– Я догадался.
– Он попросил у тебя денег?
Салли покачал головой:
– Ему все время что-то мешает. Минута-другая – и он пустит слезу.
Когда Салли наконец смилостивился и поманил Руба к себе, тот и правда готов был расплакаться. Руб вскочил и рысью ринулся к нему, точно собака, которая выполнила трудную команду и теперь свободна.
– Здесь нет мест, – заявил он, подойдя к стойке.
Салли повернулся на табурете:
– А ведь и правда.
Люди, ждавшие у входа, устремились в кабинку, которую освободил Руб. Он глубоко вздохнул, глядя, как они рассаживаются.
– Чем тебе не понравилась кабинка?
– Ничем, – ответил Салли. – Кабинка как кабинка. Даже отличная.
Руб вскинул руки. На лице его читалось отчаяние.
– Сам подумай, – продолжал Салли. – Что ты только что сделал для меня у дома?
Руб задумался.
– Завязал твой ботинок, – вдруг вспомнил он.
– А это значит?.. – не отставал Салли.
Касс поставила перед ним кружку с горячим кофе и спросила Руба, не хочет ли он тоже.
– Не мешай, – сказал ей Салли. – Он думает.
– Подумаешь, завязал ботинок, – ответил Руб. – Я знаю, что у тебя болит колено. Я не забыл. – Последнее прозвучало настолько неубедительно, что Салли и Касс переглянулись.
– Кофе будешь? – спросил Салли.
– Ну ладно, – грустно ответил Руб. – Я просто не понимаю, почему в этой кабинке ты сидеть мог, а в той нет? – Лицо его раскраснелось от умственных усилий. – И почему на табурете ты сидеть можешь, а в кабинке нет?
Салли расплылся в улыбке.
– Жаль, что я не могу одолжить тебе это колено хотя бы минут на пятнадцать, – сказал он.
– А я бы взял, – серьезно произнес Руб, и его привычная искренность пристыдила Салли. – Мне просто жаль, что за стойкой негде сесть, вот и все. В той кабинке было место для нас обоих.
Теперь уже и Салли, и Касс смотрели на него с улыбкой; Руб не выдержал и уставился в пол. Он был предан Салли и жалел лишь о том, что всякий раз, когда с ними был кто-то третий, в итоге получалось двое против одного, и этим одним всегда оказывался Руб. Салли мог смотреть на него и ухмыляться часами, и когда он так делал, Руб от смущения опускал глаза.
– Мы вернемся к работе? – произнес он наконец, чтобы сказать хоть что-то.
Салли пожал плечами:
– Думаешь, надо?
Руб энергично закивал.
– Окей, – согласился Салли. – Только если ты не будешь слишком переживать.
– Из-за чего? – Руб нахмурился.
– Из-за моего больного колена. Того самого, о котором ты никогда не забываешь. Вот я и подумал, что ты переживаешь, вдруг я снова его сломаю.
Руб не знал, что на это сказать. В голову пришли только два ответа: нет, он не слишком переживает, да, он переживает. Ни тот ни другой не казался правильным. Руб понимал, что ему полагается переживать. Если так, значит, от него ожидали, что он надеется, что они не вернутся к работе, а Руб не мог на это надеяться, потому что он всю эту осень отчаянно скучал по работе с Салли и с большой неохотой работал с кузенами, вывозил мусор (а они с большой неохотой его приглашали). Городские службы Норт-Бата недавно приостановили вывоз мусора, и родственники Руба, долгие годы работавшие в санитарном департаменте, подсуетились и организовали фирму. В прошлом году купили старейший и самый разбитый из трех городских мусоровозов, сделали на двери надпись “СКВИРЗ. ВЫВОЗ МУСОРА” и приготовились к конкуренции на свободном рынке. Помимо водителя, на мусоровозе всегда ездили двое парнишек из семейства Сквирз, они держались сзади на кузове, когда машина, покачиваясь, катила по улицам Бата, а когда останавливалась, спрыгивали, как пауки, и бросались к выставленным на тротуар мусорным бакам. В задней части мусоровоза было всего два места, где удавалось свободно стоять, их занимали братья Сквирзы, и когда Рубу позволили к ним присоединиться, ему приходилось цепляться сбоку. Повороты бывали коварны, и Рубу порой казалось, что кузены только и ждут, когда он сорвется, чтобы не приходилось делить и без того скудную выручку с третьим лишним. Отказать Рубу они не могли, ведь он родственник, но если бы он слетел с мусоровоза на крутом вираже – тут уж сам виноват.
– Я могу выполнять всю тяжелую работу, – предложил Руб.
– Может, тебе и придется, – сообщил Салли.
– Я не против, – ответил Руб, и это была правда.
– Я постараюсь найти нам что-то на завтра, – пообещал Салли.
– Завтра День благодарения, – напомнил Руб.
– Вот и будь благодарен.
– Бутси меня пристрелит, если я в праздник буду работать.
– Она, пожалуй, и так рано или поздно тебя пристрелит, – заметил Салли, – но уж точно не из-за работы.
– Я тут подумал… – начал Руб.
– Правда? – перебил Салли. – И о чем же?
Руб снова потупился.
– Не мог бы ты одолжить мне двадцать долларов? Раз уж мы вернемся к работе.
Салли допил кофе и отодвинул чашку – быть может, ему бесплатно нальют еще?
– Я волнуюсь за тебя, – сказал он Рубу. – Ты это знаешь?
Руб с надеждой посмотрел на него.
– Потому что если ты думаешь, что у меня есть двадцать долларов, чтобы тебе одолжить, ты меня не слушал.
Руб опять уставился в пол. Порой Салли вел себя совсем как мисс Берил, та тоже умела вынудить Руба уставиться в пол. За весь восьмой класс ему от силы раз пять хватило смелости поднять на нее глаза. Он живо помнил геометрические узоры на полу класса.
– Я слушал, – ответил он тем же тоном, каким всегда разговаривал с мисс Берил, когда она припирала его к стенке вопросом, выполнил ли он домашнее задание. – Просто завтра День благодарения…
Салли поднял руку:
– Погоди. Про завтра потом, давай сначала поговорим про вчера. Ты помнишь, что было вчера?
– Конечно, – ответил Руб, хоть и опасался, что вопрос с подвохом.
– Где я был вчера?
У Руба упало сердце. Он вспомнил, что было вчера.
– В Олбани.
– А зачем я ездил в Олбани?
– Насчет инвалидности.
– И что они мне сказали?
Руб молчал.
– Ну же, Руб. Это было только вчера, и я все тебе рассказал в “Лошади”, как только вернулся.
– Я знаю, что тебе отказали. Черт, я все помню.
– И поэтому ты с утра первым делом просишь у меня взаймы?
– Почему ты не можешь просто отказать? – Руб набрался смелости поднять глаза. Разговор их привлекал внимание, в дальней кабинке он надеялся этого избежать, а теперь, похоже, все сидящие за стойкой наблюдали за его унижением. – Ведь не я же сломал тебе колено.
Салли достал кошелек, протянул Рубу десятидолларовую купюру.
– Конечно, не ты, – произнес он уже мягче. – Просто я за тебя беспокоюсь.
– Бутси велела мне купить индюка, вот и все, – пояснил Руб.
Подошла Касс, налила еще кофе Салли, потом Рубу – до краев.
– Ты, наверное, ее не расслышал. Скорее всего, она сказала, что индюк – это ты.
Руб спрятал десятку в карман. Все таращились на него с ухмылкой, с удовольствием наблюдая, с каким трудом он выклянчил десять долларов у лучшего друга. Одного-двух Руб узнал, в восьмом классе они с таким же удовольствием слушали, как он отвечает старой леди Пиплз, что не сделал уроки.
– Вы все сговорились против меня. – Руб несмело улыбнулся, радуясь, что мучения его закончились и можно уйти. – Проще пойти заработать, чем занимать у тебя.
* * *– Они вчера хотя бы взглянули на твое колено? – допытывалась Касс.
Руб ушел, и через пять минут закусочная опустела. Салли остался один у стойки и смог наконец вытянуть ногу. Трудно сказать, но вроде бы отек немного спал. Утром, пока не расходишься, тяжелее всего. Салли даже не обижался, что Руб не понимает, почему его друг не может ни сидеть, ни стоять сколь-нибудь долго и почему, если сидит, колено ломит, пока не встанешь, и тогда ломота утихнет, но чуть погодя вернется и не уймется, пока не сядешь, вот так и скачешь каждые пять минут туда-сюда, пока не разработаешь ногу и ломота не сменится тупой болью, которая будет сопровождать тебя весь день, как фоновая музыка, впрочем, время от времени ногу простреливает – глухой удар по ободу малого барабана – с такой силой, что отдается и в пах, и в ступню, боль обжигающая до того, что готов рок-н-ролл сплясать.
