13 дверей, за каждой волки - Руби Лора

– Вито не будет взбираться ни на какие горы, – сказала Фрэнки. – Он работает семь дней в неделю.

– А что еще ему делать? – отозвалась Лоретта. – Я бы тоже работала семь дней в неделю, если бы пришлось жить со злой мачехой.

– Он никогда не говорил о ней ничего плохого.

– Если он не говорит ничего плохого, это не значит, что ему нечего сказать, – возразила Лоретта.

– А что плохого в том, чтобы выбраться из этой дыры и жить в Денвере? – спросила Гекль.

Лоретта ударила ее по руке. Овсянка вылетела из ложки в лицо Гекль.

– Эй! Ты что? – воскликнула та, вытираясь.

Фрэнки ковыряла свою овсянку. Каша колыхалась в тарелке, словно живая. С тех пор как отец уехал, забрав брата, она старалась по возможности есть комковатые пудинги, мясистый пастернак и полусырое тушеное мясо, хотя это стало гораздо тяжелее, когда не мечтаешь о вкусностях, которые принесут в дни посещений. Но сегодня, когда Тони хихикала со Стеллой Заффаро за соседним столом, словно у нее не было никаких забот, когда письмо Вито лежало рядом и ему не хватало лишь рта, готового до бесконечности рассказывать о снеге, тишине и горах, Фрэнки не могла есть.

Гекль опять зачерпнула полную ложку.

– Фрэнки, когда ты начнешь работать на кухне, можешь проследить, чтобы нам давали еду получше этой?

Все девочки, переведенные в коттедж для старших, получали какую-нибудь работу в приюте. Большинство ждало этого с нетерпением, но Фрэнки сейчас трудно было чего-то ждать с нетерпением.

– А что не так с едой? – спросила Лоретта. – Мне кажется, все нормально.

– Ты бы даже подошву съела, – заметила Фрэнки.

– Если хочешь есть, то ешь, что дают, – сказала Лоретта. – А если не хочешь, я заберу.

Фрэнки подвинула ей тарелку.

– Разве тебе не нужны силы? – спросила Гекль.

– На вкус как теплая слюна.

Лоретта стремительно работала ложкой, но от этих слов остановилась.

– Большое спасибо.

– На здоровье, – отозвалась Фрэнки.

– Так или иначе, мне нужны силы, – сказала Гекль.

– Для шитья? – уточнила Лоретта. – Боишься, что не поднимешь катушку ниток?

– Не понимаю, почему ты жалуешься, Гекль, – заметила Фрэнки. – Ты же любишь шить.

– Простыни и наволочки – это все, что тут шьют, – ответила девочка. – Кому понравится шить простыни с наволочками?

– Откуда ты знаешь? – спросила Лоретта. – Ты еще даже не начала работать. А как бы тебе понравилось работать со мной в прачечной? Помнишь, как пару лет назад у одной девочки рука попала в каток для белья?

Гекль содрогнулась.

– Я слышала, руку передавило, как сосиску.

– То-то же. Прекрати жаловаться. Самое худшее, что с тобой может случиться, – это уколешься иголкой. А Фрэнки может отхватить себе всю руку мясницким ножом.

– Спасибо, – сказала Фрэнки.

Лоретта подняла тарелку с теплой, как слюна, овсянкой, словно богатая леди, провозглашающая тост.

– Не за что.

Лоретта была права. Кухня оказалась огромной и забитой мясницкими ножами размером с топор. Кастрюли походили на ванны, а холодильники – на отдельные коттеджи, словно кухню построили для семьи очень голодных великанов. С десяток девочек драили кастрюли, крошили овощи, чистили картошку и помешивали какое-то варево. Была даже пекарня с огромными бочками, наполненными мукой, сахаром или порошком для пудинга, а также стеллажами для хлеба и пирогов. У Фрэнки слюнки потекли от одной только мысли о стеллажах, заполненных свежеиспеченными пирогами.

Вся кухня, как объяснила заправляющая здесь пухленькая монахиня, делилась на отделы: для монахинь, младенцев, мальчиков и девочек.

– Потому что, согласно диетическим ограничениям и рекомендациям, каждый отдел готовит и подает разную еду, – сказала сестра Винченца.

Когда она говорила, из-под ее апостольника выдавливались мягкие подбородки, которые напоминали подходящее дрожжевое тесто.

Сестра поставила Фрэнки в пару с девушкой постарше по имени Розали. Розали идеально подходила для работы на кухне: такая же крупная, как и вся здешняя утварь. Широкое румяное лицо, руки как молоты, на голову выше всех в кухне, включая сестру Винченцу. Фрэнки подумала, что, если бы не одежда, то Розали казалась бы такой же большой и прекрасной, как богини на картинах.

– Меня прозвали Чик-Чик, – сказала Розали, когда сестра отошла.

– За что? – поинтересовалась Фрэнки.

Розали-Чик-Чик подняла левую руку: средний палец был короче остальных на фалангу.

– Отчикала, – пояснила она. – Кровь залила все мясо, которое я резала.

– Мясо выбросили?

– Ты с луны свалилась? Промыли, и стало как новенькое. – Она усмехнулась. – А кончик пальца так и не нашли. Наверное, он попал в рагу.

– Вот почему у рагу такой ужасный вкус, – сказала Фрэнки. – Слишком много пальцев.

Чик-Чик дружески хлопнула девочку по голове.

– А ты нормальная, Фран-чес-ка.

– Фрэнки, – поправила она, но Чик-Чик уже шла к кладовке.

– Иди сюда, покажу, где хранится рис и еще всякая ерунда.

Вскоре Фрэнки поняла, что сестра Винченца имела в виду под «диетическими ограничениями». Монахини получали хорошую еду потому, что они монахини; младенцы получали хорошую еду, потому что они младенцы; а всем остальным давали отбросы.

– Значит, так, Фран-чес-ка. Эй, ты слушаешь? Будем готовить рис. Это делается так: берешь одну из больших кастрюль… – Чик-Чик схватила за ручку огромную черную кастрюлю и сунула под кран, чтобы наполнить водой. – Вот, смотри теперь, какая тяжелая.

Фрэнки попыталась поднять кастрюлю и чуть не уронила.

Чик-Чик рассмеялась.

– Нормально, ты привыкнешь. Скоро станешь такой же здоровой, как я.

– Вряд ли, – усомнилась Фрэнки. – Ты больше моего отца.

Она надеялась, что не обидела девчушку, но Чик-Чик было нелегко обидеть. Она опять рассмеялась.

– Тащи сюда тот мешок с рисом, крошка Фран-чес-ка.

Фрэнки схватила большой мешок за оба угла и потащила по полу.

– Так и будешь звать меня Франческой?

– А почему бы и нет? Смотри, берешь этот нож и разрезаешь мешок вверху, вот так.

– Пальцы береги, – сказала Фрэнки.

Чик-Чик опять захихикала.

– А ты прикольная. Ладно, когда вода закипит, берешь этот мерный стакан, набираешь рис и сыплешь в воду. Потом накрываешь, ждешь сорок пять минут, и рис готов. Все поняла?

– Конечно, – ответила Фрэнки.

– Тогда приступай.

Фрэнки под присмотром Чик-Чик открыла мешок и сунула в него мерный стакан. Роясь в рисе, девочка заметила что-то странное. Некоторые зернышки шевелились.

– Э… Чик-Чик!

– Да, Фран-чес-ка?

– Это плохой рис.

– Что ты имеешь в виду?

– Посмотри. Вряд ли рис должен сам шевелиться…

Чик-Чик, прищурившись, посмотрела на рис.

– Тебе попалось несколько личинок, вот и все. Вот эти, белые, маленькие.

– Значит, надо взять другой мешок?

– Что? – Чик-Чик опять рассмеялась, словно Фрэнки отколола презабавнейшую шутку. – Нет, другого мешка риса нету! Этот пожертвовали… хм… не помню, кто его пожертвовал, но больше у нас нет. В том-то и дело. Так что сыпь этот. Личинки всплывут, и ты просто их соберешь, ясно?

Фрэнки уставилась на нее, а Чик-Чик опять расхохоталась. Фрэнки никогда не встречала людей, которые бы так много смеялись, особенно над такими вещами, как отрезанные пальцы и червивый рис.

Чик-Чик забрала у Фрэнки стакан с рисом и опрокинула в воду.

– Пока-пока, червячки! – пропела она и помешала червивый суп длинной деревянной ложкой. – Видишь? Они уже всплыли. Эти ребята долго не протянут в горячей воде.

Следующую четверть часа Фрэнки вылавливала из кастрюли личинок, думая о том, как теперь вообще сможет есть. Потом Чик-Чик показала, как готовить тушеную говядину. В мясе блестели бугры жира, а картофель напоминал темные камни, которые дети пинали во дворе. Они налили «постума»: настоящего кофе детям не давали.

Наконец Фрэнки потеряла терпение.