Владимир Сорокин - 23000
В цехе пятьдесят четыре китайца собирали ледяные молоты. Здесь было прохладно, китайцы работали в белых перчатках, шапках-ушанках и синих ватниках. Стены и потолок были расписаны в стиле традиционной китайской пейзажной живописи. С потолка вместе с холодным воздухом лилась спокойная китайская музыка. Готовые ледяные молоты по стеклянному конвейеру уходили вертикально вниз. Лаву подошел к конвейеру и остановился. Глаза его неотрывно следили за плывущими вниз молотами, сердце приветствовало и провожало каждый. Шуа понимал состояние Лаву. Искусственный свет, неотличимый от дневного, поблескивал на отполированных молотах, искрился на выгибах, затекал во впадины. Ледяные молоты медленно и неуклонно плыли вниз.
– Сила Льда… – произнесли побледневшие губы Лаву.
– Пребудет с нами… – Шуа сзади сжал его локти.
Лаву не мог оторваться от завораживающего зрелища уплывающих вниз молотов. Сердце его вспыхнуло.
Но Шуа поддерживал: сильные руки старика качнули Лаву, сердце направило, губы шепнули:
– Вниз!
Они подошли к двери лифта. Он повез их еще ниже. И снова встретила охрана с автоматами: глаза китайцев смотрели безучастно. Открывать самую нижнюю дверь Шуа пришлось не только ладонью: луч просканировал роговицу его глаз, чувствительные датчики вслушались в голос:
– Брат Шуа, хранитель Арсенала.
Стальные врата полуметровой толщины бесшумно растворились. И сразу же за ними возникла новая команда охраны, во всем белом, в противогазовых масках, с белыми автоматами в белых руках, сторожащие последнюю дверь – небольшую, круглую, из сверхпрочной стали. Паролем этого дня было китайское слово:
– Сяншуго![5]
Услышав пароль, охрана расступилась, отвернулась. Шуа расстегнул пуговицу рубашки, вытянул платиновый ключ, всегда висящий на его шее, вставил в неприметное отверстие, повернул. Пропели невидимые ледяные колокола, массивная дверь пошла внутрь и влево. Шуа и Лаву шагнули в проем. Снова прозвенел лед: дверь встала на место.
Перед вошедшими раскинулся Арсенал Братства Света.
Громадное подземелье, узкое, но бесконечно длинное, хранило сотни тысяч ледяных молотов, лежащих ровными рядами в подсвеченных стеклянных сотах. Невысокий сводчатый потолок нависал над спящим Арсеналом Братства. Беломраморные плиты пола хранили идеальную чистоту. Ряды стеклянных ячеек были подернуты инеем: постоянный холод хранил драгоценный Лед. Здесь не было людей: лишь два робота-челнока, словно неусыпные муравьи, скользили по монорельсу над спящими молотами, следя и оберегая их ледяной покой. А чуть поодаль стеклянный конвейер бесшумно пополнял Арсенал: только что изготовленные быстрыми китайскими руками, новые молоты вплывали сверху непрерывным, грозно посверкивающим потоком и вливались в ряды спящего оружия.
Лаву сделал шаг, другой, третий. Шуа стоял на месте, сердцем отпустив Лаву.
– Лед… – произнесли губы Лаву.
Пальцы его коснулись стеклянных сот. И вздрогнули. Лаву вздрогнул сердцем.
Шуа подошел сзади.
– Льда больше нет там, – проговорил Лаву. – Сегодня я сопровождал последний поезд.
– Теперь Лед только здесь, – спокойно ответил Шуа, не помогая сердцем.
– Только здесь… – произнес Лаву.
– Только здесь, – твердо повторил Шуа.
Сердце Лаву боролось. Но Шуа упорно не помогал.
Лаву опустился на пол. Выдохнул. И после долгой паузы произнес:
– Мне трудно.
Шуа подошел:
– Тебе трудно поверить. И понять.
– Да.
– Положи себя на Лед.
– Я стараюсь. Хотя Льда там больше нет. Мне… трудно.
Голос Лаву задрожал.
– Лед здесь. – Руки Шуа опустились на плечи Лаву. – И он пребудет с нами до самого конца. И его хватит на всех. Я знаю. И ты тоже, брат Лаву, должен знать это.
Лаву сидел неподвижно, упершись взглядом в мраморные плиты пола.
– Ты должен знать это, – повторил Шуа, не помогая сердцем.
И сердце Лаву справилось само:
– Я знаю.
Он легко встал. Сердце его успокоилось.
– Кто сделает последний молот? – спокойно спросил он.
– Он уже изготовлен.
– Кем?
– Мною. Мы спустились сюда за ним.
Лаву понял.
Шуа коснулся синей кнопки одной из сот. Стеклянный экран отошел в сторону. Шуа взял ледяной молот, быстро приложил его к своей груди, моментально вспыхнул сердцем, протянул молот Лаву:
– Ты знаешь, кого он должен разбудить.
Лаву взял молот. Приложил его к своей груди, вспыхнул:
– Я знаю.
– Ты не только знаешь, – уверенно произнес Шуа, помогая.
– Я… знаю… – напряженно произнес Лаву.
И вдруг радостно улыбнулся:
– Я ведаю!
Шуа с силой обнял его. Ледяной молот коснулся лица Лаву. Лаву сжал древко молота. И вскрикнул. Его бледно-голубые глаза моментально наполнились слезами: сердце его ведало.
– Пойдем. Я буду провожать тебя, – произнес Шуа.
Горн
Храм сидела на пирсе в своем золотом кресле и смотрела в океан. Так она всегда встречала.
К концу дня северо-западный ветер не стих, и волны, разбиваясь и захлестывая пристань, ползли по розовому мрамору к креслу Храм, лизали ее босые, худые и слабые ноги. Бледно-голубые, почти выцветшие, но по-прежнему большие и ясные глаза Храм неотрывно смотрели туда, где скрывшийся за палевыми облаками солнечный диск коснулся океана. Рядом с Храм сидели братья Мэф и Пор, подставив свои мускулистые и загорелые тела влажному ветру. Другие братья и сестры ждали в доме, каждый на своем месте.
Сердце Храм вздрогнуло.
– Уже здесь! – прошептали ее губы.
И опершись костлявыми руками о гладкие золотые подлокотники, она стала приподниматься. Мэф и Пор вскочили, подхватили ее.
– Уже! – повторила она и радостно, по-детски улыбнулась, обнажив старые, пожелтевшие зубы.
Мэф и Пор вгляделись в океанский горизонт: он был по-прежнему пуст. Но сердце Храм не могло ошибиться: прошла минута, другая, третья, и левее мутного, тонущего солнечного диска возникла точка.
Ее сразу заметили из дома: раздались радостные вскрики.
– Мясо не удержало! – Худые пальцы Храм сжали широкие запястья братьев.
От дома по нисходящей лестнице бежали на пирс братья и сестры.
Белый катер приближался.
Храм двинулась к нему, но впереди ее босых и мокрых ног был край пирса. Братья удержали ее. Тело ее вздрагивало, сердце пылало.
– Уже здесь! – старчески взвизгнула Храм и забилась в руках братьев.
Худое тело ее извивалось, пена выступила на морщинистых губах. Подбежали братья и сестры, обняли, припали к ногам.
– Положи себя на Лед! – помог сердцем Га.
Тут же стали помогать другие, сдерживая собственный вой и рыдания. Но сердце Храм не хотело ложиться на Лед: скрюченные пальцы впивались в руки и лица братьев, тщедушное тело билось и извивалось, пена летела изо рта вместе с хриплым воем:
– Зде-е-е-есь! Зде-е-е-е-есь!!!
Впервые за долгие десятилетия непрерывного, ежеминутного ожидания сердце самой старшей и самой сильной сестры братства не справлялось с достигнутым. Сердце терялось. Могучее и мудрое, оно вдруг стало совсем юным и неопытным, словно только вчера удар ледяного молота разбудил его. Сердце Храм бессильно трепетало.
Братство почувствовало это.
Храм подняли на руки, обступили, прижались телами. Сердца обступивших вспыхивали. Храм извивалась. Десятки рук подняли ее к небу с проблесками первых звезд.
– Положи себя на Лед! – говорили губы и сердца.
Храм извивалась.
И словно дошедшая от приближающегося катера большая волна перевалила край пристани и белой соленой пеной окатила толпу борющихся за растерявшееся сердце. Храм затихла, провалившись в глубокий обморок. Пор бережно взял ее на свои могучие руки. Сердце Храм легло на Лед, дав ей покой.
Катер приближался.
Все смотрели на него.
Остроносый, белый, он мощно рассекал волны. Сделал полукруг и причалил к пристани. На палубе стоял Уф со спящим мальчиком на руках. Стоящие на пирсе вздрогнули, сдерживая крики. Катер тяжело покачивался на волнах. Бросили конец, пришвартовали, проложили трап.
Уф с мальчиком на руках сошел на пирс. Вслед за ним сошли Лаву с металлическим кофром и Борк.
Братья и сестры молча расступились. Уф сделал несколько шагов по мокрому мрамору. Лицо его было напряжено и неподвижно, словно маска. Но серо-синеватые глаза сияли. И он как мог сдерживал свое могучее сердце. Все почувствовали это. И тоже сдержали свои сердца. Уф увидел бесчувственную Храм на руках у Пор.
