Ахто Леви - Записки Серого Волка
Ну это, конечно, несерьезно. Тогда и меня настигла бы кара: еще в Куресааре в церкви я сбросил с хоров бутерброд на лысину попу, а он как-никак первый чиновник бога.
Ем я теперь досыта, потому что помогаю больным умереть: пеленаю их, пою водой, отгоняю мух, и мне достаются их порции.
Вот и все приключения пока что…
* * *Лежу в госпитале в городе Мариенбурге. Не знаю точно, где это, но, кажется, где-то в Польше, хотя ничего польского теперь здесь не видно. Чтобы выехать из Роммельгафена, пришлось немного схитрить. Чтобы скорее закончить строительство укреплений, привели партию свеженьких кандидатов на тот свет, так как из старых уже добрая половина сдохла, а остальные собирались подыхать и работать было уже почти некому. Прежде чем впустить свеженьких в нашу цитадель поноса, приехала врачебная комиссия и начала выявлять больных и симулянтов. Больных сразу же вынесли из лагеря, погрузили на машины и вывезли из порта.
Мне пришла мысль лечь на носилки самому. По внешнему виду больные и здоровые мало отличались друг от друга, и поэтому врач, руководивший погрузкой больных, взглянув на мою искривленную физиономию, приказал поднять меня на машину.
Я лежал ни жив ни мертв и впервые пожалел, что непочтительно относился к попу в церкви – бутербродом кидался. Но бутерброд не камень, и бог не злопамятен… Я счастливо доехал с больными до Мариенбурга. Следуя моему примеру, приехали сюда еще два парня.
* * *Что такое Куксен? Куксен – это небольшая деревня где-то недалеко от Мариенбурга. Здесь в старом двухэтажном каменном доме организовали что-то наподобие школы-интерната, в которой живем и занимаемся мы – гитлерюгенд.
На нас надели черные мундиры, выдали кортики и белые повязки с черной свастикой. У нас два руководителя, одного из них мы обязаны величать «господин директор». Фамилия его – Кройц1, и для нас он истинный крест: маленький, черный, худой, язва!
Два раза в неделю бывают особые занятия, их проводит человек, приезжающий из Мариенбурга. На этих занятиях надо уметь подставлять противнику ногу, крутить его так, чтобы он взвыл; надо уметь неожиданно сбивать противника с ног, схватить его за горло мертвой хваткой; не поворачивая головы, видеть, что творится за твоей спиной; ходить неслышно, как кошка, и еще много всякого другого.
Нам показывают картины, на них изображены толпы людей. Мы должны на них мельком посмотреть и быстро объяснить увиденное: какие люди выделяются и т. д. Иногда нас водят в Мариенбург, там много магазинов, витрины заклеены бумажными крестами. На витринах выставлены товары, но мы видим не их.
«Когда идешь по улице, посмотри в витрины, в них, как в зеркалах, отражается все, что происходит вокруг…»
Мы обязаны видеть не то, что выставлено в витринах, а то, что отражается в стеклах. Из любого района города мы должны находить самый короткий путь до центра, не имея ни плана, ни карты. И должны определить наугад, сколько в каком доме приблизительно жителей. Чего мы только не должны знать и уметь…
Нам вся эта германизация надоела. Часто появляются нарисованные кем-то карикатуры на наших учителей и листовки с призывом: «Да здравствует Англия и Америка! Смерть немецким оккупантам!»
А вообще скучно.
* * *Встретили Новый год, а затем задали, как мне кажется, стрекача от приближающегося Восточного фронта. Правда, нам часто говорят про наступление наших на Восточном фронте, но я не могу понять, для чего, наступая, отступать. Нас эвакуировали в маленькое курортное местечко – Остзее бад Даме. Ехали мы как гангстеры: порой я на ком-то сидел, порой стоял на одной ноге и, когда она уставала, повисал на ком попало, порой кто-то сидел на мне, а если у пассажиров из гражданских было что-нибудь съедобное – мы это съедали. И так всю дорогу. Поезда часто останавливались из-за самолетов, конечно, не немецких. Но в Остзее бад Даме мы все же прибыли и поселились в Вилла-Биркенхейм, в совершенно приличном заведении (до нашего вторжения). Имеются в нем и пуховые перины, так что по этой части все хорошо. Но насчет «уголовных» методов здесь плохо: директория нас хорошо знает, а местное население быстро сообразило, что к чему… Приходится подтягивать ремни, благо в них дырок хватает. Однако роль гитлерюгенда нам уже порядком надоела. Особенно мне и двум моим товарищам. Мы решили от нее избавиться. Наш план таков: ночью удрать из Биркенхейма и идти на Фленсбург. Это большой портовый город километрах в шести от датской границы, которую мы намереваемся перейти, ибо в Дании, по нашим соображениям, текут молочные реки, а хлеб растет булками на деревьях.
* * *Если мир не без добрых людей, то и подлецов в нем немало. Нашелся человек, который, узнав о нашем замысле, сообщил об этом господину Кройцу. Директор нас всех троих арестовал, раздел догола и запер в карцер. У двери поставили вооруженного пожарной трубой часового.
Как мы, три голых мушкетера, провели ночь – говорить не стану. Что нам было холодно, ясно и без объяснений. Бегая взад-вперед, мы усиленно придумывали, как спастись. И ведь недаром говорят, что одна голова хорошо, а две – лучше. В нашем же распоряжении были три мудрых головы.
В камеру заглянула какая-то любознательная крыса, мы все трое ее заметили. Крыса, удовлетворив свою крысиную любознательность, убежала. Но в одной из мудрых голов зародилась воистину «крысиная» идея… В этой голове возникло соображение, что мы могли бы прогрызть… да хотя бы потолок. Идея была провозглашена и разработана. Был найден гвоздь; затем один из нас, встав на плечи другого, начал им откусывать щепку за щепкой от досок потолка, вгрызаясь все глубже и глубже. Работали меняясь, нельзя сказать, что быстро, но не сомневаясь в успехе. Только как мы ни спешили, настало утро, а дыра все не была готова. Перед завтраком мы прибрали в камере и собрались у двери, чтобы не дать возможности обозреть потолок. Товарищи, принесшие завтрак, сообщили, что вся группа собирается к морю (чем-то заниматься) и остается лишь наша охрана, а она не имеет ничего против нашего ухода, если мы сможем уйти не через дверь. Мы продолжали лихорадочно работать, и скоро посыпались опилки, песок и всякая дрянь, а когда осела пыль, мы увидели в потолке дыру, через которую могла бы пролезть корова.
Скоро мы были на чердаке, откуда высунув языки на цыпочках спустились в помещение директории, где в поисках одежды взломали (сверх потребности) все шкафы и перевернули вверх ногами сундуки. А к ночи мы были уже далеко от Биркенхейма.
Опасаясь жандармерии и бродящих по всем дорогам патрулей, мы двигались ночью, отдыхая днем.
Питаемся кроликами, которых промышляем ночами, мимоходом, и пищи этой, славу богу, хватает, благо немцы кроликов развели много. Иногда у более крупных бауэров останавливаемся на несколько дней, чтобы накопить жиру. Поселившись где-нибудь на чердаке, по ночам доим хозяйских коров, угощаемся в кладовых и не забываем заводить приятельские отношения с курами.
Недавно у одного такого бауэра нас случайно обнаружили польские военнопленные. Они предупредили, что вокруг идут повальные обыски – ищут дезертиров, и советовали нам смыться. Еще показали они листовку, сброшенную русским самолетом, прочитать ее мы не смогли, но поляки объяснили, что она разъясняет истинное положение Германии и призывает население восстать против обреченного гитлеровского режима, спасать культурные ценности и т. д. Ну, в этом мы мало разбирались, а намотали себе на ус лишь то, что нам полезно убираться, пока не поздно.
* * *Мы пришли на небольшую железнодорожную станцию, где стоял воинский эшелон. В одном из пустых вагонов я увидел мешок с подозрительными выпуклостями. Я всем своим нутром почувствовал, что это хлеб. А мы – о боже! – сколько уже времени мы не ели хлеба! Я решил добыть хлеб. Ничего не сказав товарищам, отдал им свой рюкзак, попросил подождать и вернулся к вагону. Вокруг на перроне прохаживались солдаты, но все как будто были заняты самими собой. Убедившись, что за мной никто не следит, я осторожно просунул голову в вагон. В нем, растянувшись на нарах, спали несколько солдат. Я скользнул внутрь, тихонько подошел к мешку и развязал его. Он был полон симпатичных сереньких булок. Я уже протянул к ним руку, когда один из спящих вскочил и прыгнул на меня. Не успел я опомниться, как на мне сидели три дюжих немца. Беда возросла еще оттого, что в этот момент паровоз дал гудок и в вагон стали залезать другие немцы. Паровоз еще прогудел, дернул, и поезд пошел.
Чувствовал я себя очень скверно и думал: можно было, пожалуй, обойтись и без хлеба… Но, увы, немцы моих чувств не разгадали. Они затараторили о чем-то все сразу и так быстро, что мои познания в немецком языке оказались ничтожными. Потом они меня завертели, закрутили, и наконец я догадался, что мне приказывают раздеваться. Это было крайне нежелательно, однако внушительные тумаки не позволили долго раздумывать. Я разделся. Оставили на мне лишь кальсоны. Дальше последовала кара. Тумаками меня загнали под нары. Я был этим почти доволен и подумал было там устроиться, но тут меня схватили за ноги и вытащили. Затем в таком же порядке я должен был вскочить на верхние нары, с них соскочить и снова залезть под нары, и пошло, и пошло…
