Халед Хоссейни - Бегущий за ветром
И еще мы запускали воздушных змеев. А когда змеи падали с небес, бежали за ними и ловили. Кто прибегал первым, тому и доставался змей.
Для некоторых несчастных занятия зимой не заканчивались. Были еще так называемые «факультативные зимние курсы для желающих углубить знания». Среди известных мне мальчишек желающих факультативно углубить знания не находилось. На курсы отпрысков записывали родители. К счастью для меня, Баба был не из их числа. Не то что доктор, живший напротив нас. Его эпилептик-сын Ахмад — излюбленная жертва Асефа — ходил в шерстяной безрукавке и носил очки в черной оправе. Каждое утро я злорадно наблюдал из окна спальни, как их слуга-хазареец разгребает снег, чтобы машина могла свободно выехать, и как немного погодя Ахмад с отцом садятся в черный «опель» и едут в школу. Когда автомобиль сворачивал за угол, я нырял обратно в постель, натягивал одеяло до самого подбородка и смотрел в окно на заснеженные холмы, пока у меня не слипались глаза и я снова не засыпал.
Я любил кабульские зимы, любил легкое шуршание ночного снегопада, тепло печки, завывание ветра за окном. Главное же, когда деревья покрывались инеем и дороги превращались в каток, наши отношения с Бабой, напротив, теплели. Нас сближал интерес к воздушным змеям. Вот ведь как: только бамбуковый каркас, обтянутый тонкой бумагой, как-то соединял жизни двух людей, живших в одном доме.
Каждую зиму по районам Кабула проходили состязания воздушных змеев. Для любого мальчишки воздушные бои были кульминацией зимних каникул. Я, например, никогда не мог заснуть в ночь перед соревнованиями, ворочался с боку на бок, изображал руками целый «театр теней» на стене, даже заворачивался в одеяло и выходил на балкон. Солдат перед генеральным сражением, наверное, испытывает примерно то же самое. Я не шучу. Между войной и битвой воздушных змеев в Кабуле есть немало общего.
Так, ко всякой схватке надо готовиться. Одно время мы с Хасаном сами делали змеев, с осени складывали свои карманные деньги в фарфоровую копилку-лошадку, которую Баба привез как-то из Герата.[15] С первыми вьюгами мы вскрывали копилку (у фарфорового коня на животе был специальный замочек) и отправлялись на базар за бамбуком, клеем, шпагатом и бумагой. Долгие часы мы возились с обтяжкой каркаса, ведь змей должен быть вертким и быстро набирать высоту. Шпагат — или леса, или тар, — вообще особая статья. Если сравнить змея с ружьем, то тар — это заряд в стволе, ведь с его помощью «срезаешь» змея противника. Пятьсот футов шпагата следует покрыть «жидким стеклом», силикатным клеем, а когда высохнет — намотать на деревянную шпулю. Пока снег не растаял и не пошли весенние дожди, у каждого кабульского мальчишки на ладонях и пальцах образуются предательские порезы от лесы, которые не заживают неделями, этакие знаки отличия, свидетельства пройденных сражений. Помню, как мы с одноклассниками в первый день занятий сравнивали, у кого пальцы изрезаны сильнее, пока не раздавался свисток старосты и все строем не отправлялись в класс. Так заканчивалась зима и начинался новый учебный год.
Очень скоро оказалось, что бойцы из нас с Хасаном куда лучше, чем «змееделы». Наши конструкции не отличались надежностью. И Баба отвел нас к Сайфо, полуслепому сапожнику, чьи воздушные змеи славились на весь город. Его крошечная мастерская помещалась на оживленной улице Джаде Майванд к югу от илистых берегов реки Кабул. Сначала покупатели пробирались в лавчонку, настоящий застенок, затем надо было поднять крышку и спуститься по деревянным ступенькам в сырой подвал, где Сайфо хранил вожделенный товар. Баба всегда покупал мне и Хасану по три одинаковых змея и по три шпагата. Захоти я змея поярче и побольше, отец бы мне не отказал, но точно такого же он приобрел бы и моему слуге. А это приходилось мне не по сердцу, должен же был Баба хоть как-то меня выделять!
Зимние турниры воздушных змеев — старая афганская традиция. Они начинаются в объявленный день рано утром и продолжаются, пока в небе не останется единственный змей — он и выигрывает состязание. Помню, как-то бой не закончился и после захода солнца. Болельщики толпятся на тротуарах, забираются на крыши и криками подбадривают своих детей. Взад-вперед по улицам, задрав головы, носятся участники битвы, их змеи то высоко взмывают вверх, то резко снижаются. Главное — занять правильную позицию, вовремя дернуть за свой шпагат и перерезать лесу противника. У каждого из сражающихся имеется свой оруженосец, в руках у которого шпуля со шпагатом. Мой оруженосец — Хасан.
Однажды живущий по соседству мальчишка-индус, чья семья недавно перебралась в Кабул, гордо поведал нам, что у него на родине бои воздушных змеев проходят по строгим правилам: каждый участник с выделенной ему площадки, за пределы которой ему выходить нельзя, запускает своего змея под определенным углом к ветру. А лесы из металлической проволоки и вовсе запрещены!
Мы с Хасаном только расхохотались в ответ. Маленький индус еще не осознал того, что британцы поняли уже давненько, а Советы познали в конце восьмидесятых: афганский народ любит свободу! Афганцы превозносят обычаи и не выносят правил. Бои змеев — прекрасный пример: запускай змея и бейся как сможешь. Правил — никаких. Удачи тебе, боец.
Но ведь срезать змея — это полдела. Надо еще и первым успеть к месту его приземления. Кто знает, куда его занесет ветер — на поле, на крышу, на дерево, во двор к кому-нибудь. Толпы мальчишек очертя голову бегут за падающими змеями; туристы, удирающие в Испании от разъяренных быков, чем-то напомнили мне сцену из моего детства. Однажды соседский пацан полез за змеем на сосну, ветка под его тяжестью сломалась, он свалился вниз с десятиметровой высоты, сломал себе позвоночник, и у него отнялись ноги. Но змея из рук он не выпустил. Если ты первый коснулся змея, он — твой. И это — не правило. Это — обычай.
Последний змей, сбитый в зимнем состязании, — самая желанная награда, самый почетный трофей для любого мальчишки. Когда в небе остаются только два змея, все собираются с силами, разминают мускулы, стараются занять местечко получше, чтобы моментально рвануть на поиски. Головы задраны. Глаза прищурены. Все внимание — в небо. И когда последний змей срезан — начинается столпотворение.
За змеями гонялись ватагами. Но с Хасаном не мог сравниться никто. Просто чудо, как он умудрялся точно угадать точку приземления и прибежать туда раньше змея. Такой у него был дар.
Помню хмурый зимний день. Мы с Хасаном бежим за змеем. Я еле поспеваю за своим товарищем по играм. Лабиринт узких улочек Хасану не помеха, он четко знает, где надо свернуть, ловко перепрыгивает через сточные канавы. Я уже совсем обессилел — хоть и старше его на год.
— Хасан! Погоди! — задыхаюсь я.
Он на бегу оборачивается, кричит: «Вот сюда!» — и исчезает за углом.
Гляжу на небо. Ветер несет змея совсем в другую сторону.
— Мы упустим его! Он летит не туда! — ору я изо всех сил.
— Поверь мне! — доносится до меня издалека.
С грехом пополам добираюсь до перекрестка. Хасан далеко впереди и мчится во весь дух, опустив голову. На небо и не взглянет! Спотыкаюсь о камень и падаю — Хасан не только бегает быстрее меня, он еще и более ловкий, поганец. Поднимаюсь — его силуэт мелькает в переулке и пропадает. Превозмогая боль в колене, ковыляю в том же направлении.
По грязной, изрезанной глубокими колеями грунтовке выхожу к саду у средней школы «Истикляль». Под вишней спокойно сидит Хасан и ест сушеные тутовые ягоды.
— Что это ты расселся? — произношу я сдавленно. Меня подташнивает.
Хасан улыбается:
— Присаживайся рядом со мной, Амир-ага.
Плюхаюсь на землю рядом с ним.
— Зачем мы сюда приперлись? Змей полетел совсем в другую сторону, не видел разве?
Хасан забрасывает ягодку себе в рот.
— Змей сейчас прилетит сюда.
Никак не могу отдышаться. А он свеж как огурчик.
— С чего ты взял?
— Знаю.
— Откуда?
Хасан оборачивается ко мне. Капельки пота поблескивают на его бритой голове.
— Я когда-нибудь обманывал тебя, Амир-ага?
А не подразнить ли мне его?
— Не знаю. А ты обманывал?
— Я скорее наемся грязи, — обиженно произносит он.
— Серьезно? Вот прямо так и наешься?
Хасан озадаченно смотрит на меня:
— Ты о чем?
— О грязи. Если я велю, ты будешь есть грязь?
Знаю, это жестоко. Как и то, что я неправильно толковал ему слова. Но дразнить Хасана — в этом есть своя нечестивая прелесть. Похожее чувство испытываешь, когда мучаешь насекомых. Сейчас он — муравей, а у меня в руках лупа.
Мой слуга испытующе смотрит на меня. Два мальчика сидят под вишней, уставившись друг на друга. И тут Хасан меняется в лице. Нет, не совсем точно. Просто мне начинает казаться, что у него сразу два лица: одно, которое я знаю с пеленок, и второе, незнакомое, что выплывает сейчас откуда-то из глубины. Оно пугает меня, хотя вроде бы я уже видел его прежде. Вот оно, это второе лицо, теперь я ясно разбираю его черты…