Ринат Валиуллин - Где валяются поцелуи

Я все еще валялся в кровати, любуясь на любимую женщину:

— Похоже на гей-парад. Дай мне фотоаппарат, я хочу это заснять.

— Ничего я тебе больше не дам, даже не надейся! — запустила она в меня лифчик.

— Дался тебе этот роман, Лучана, — поймал я его зубами. — Подумаешь, книга. Я всего лишь попытался показать, какие мы есть на самом деле, — стал я внимательно разглядывать предмет.

— Помнишь, ты обещал мне никому не говорить, как я тебя люблю. Что ты мне ответил? Помнишь: «Не беспокойся, „как?“ людей мало интересует. Их больше волнует „кто?“ и „за что?“». Именно поэтому ты все написал от первого лица. Теперь всем будет понятно, кто кого и за что.

— Я так захотел.

— Когда уже и мне можно будет захотеть в этом доме.

— Разве я тебе мешаю?

— Да, теперь еще и книга твоя. Может, не стоит выставлять напоказ свою жизнь?

— Черт, я не могу и, главное, не хочу. Тем более что договор уже подписан.

— Вот, очередное подтверждение твоих слов. Всё и все должны крутиться вокруг тебя, — сняла она под халатом свои розовые трусики и тоже запулила в меня.

— Бред. Причем здесь книга. Людям надо, наконец, скинуть маски, оголить чувства. Разве они не заслуживают этого, разве они не хотят? — поймал я их руками и положил себе на лицо таким образом, что вырезы для ног образовали своеобразные розовые очки.

— Вот именно, что хотят и всегда будут хотеть. А ты рад стараться. Толпа, купаясь в лучах твоего же тщеславия, будет требовать от тебя этих зрелищ. Она сделает все возможное, чтобы получать удовольствие постоянно. В маске или без нее человек жаждет оргазмов. Просто в маске легче притвориться, если что-то пошло не так.

— А в розовых очках? — улыбался я ей сквозь белье.

«Все знакомства приводят в спальню, если идти до конца, если кто-нибудь не свернет… А я так и не собрала вещи», — снова подумала она о поездке.

Подошла к зеркалу, покривлялась немного извилинами, скинула с плеч бретельки. Бесконечно открытое платье хлынуло вниз и образовало на полу средиземное море. Она быстренько вышла из пучины. Собрала лазурь и положила в пакет. Потом приготовила еще пару пакетиков с тряпьем и упаковала все в одну сумку.

После недолгих сборов Фортуна уже лежала в кровати с книгой, вполне спокойная и довольная собой.

— Даже когда ты общаешься по телефону, я сразу понимаю, что на другом конце женщина. Все время одна и та же маска самовлюбленного ублюдка, который непременно хочет влюбить в себя весь слабый пол! Хочется тебя убить в этот момент.

— Не будь такой кровожадной, это же мелочи, ты же знаешь, что я люблю только тебя, — положил я трубку в тот момент, когда Лучана села мне на колени.

— Ну, видимо, тебе не хватает моей любви, ты же хочешь, чтобы тебя любили все.

— А ты моей смерти?

— Сейчас посмотрю в твои глаза и скажу, хочу ее или нет, — взяла она меня за волосы и повернула мою голову к себе.

— Ну давай, мой детектор лжи, — покорно стянув с себя искусственную физиономию, я влез спокойно своими в ее зрачки.

— Где ты научился так откровенно лгать?

— Там же, где ты так слепо верить.

— Ничего. Ничего у тебя с ними не было. Ты слишком хорошо понимаешь женщин, чтобы удовлетворять всех подряд, — отпустила она мою шевелюру.

— Я же тебе говорил, — снова напялил я самодовольную маску и глотнул свежую порцию воздуха.

— Но у них с тобой могло быть.

— Женщина никогда не признается в своей вине. Даже если ошиблась, как в данном случае, даже когда все факты налицо, — улыбнулся я и показал ладонью на свое.

— Миссия женщины — признаваться в любви. А это гораздо сложнее, — начала она играться с моим ухом.

— Возможно. Но ум-то должен быть тоже.

— Женщины всегда были мудрее мужчин, просто им некогда это доказывать, да и незачем. Им нужно рожать детей. Разве я не права?

— Ум женщины заключается в умении управлять своими глупостями.

Лучана приблизила свои губы к моему слуху и прошептала в самое ухо:

— Я знаю, в глубине души ты считаешь меня дурой. Мужчины всегда были такого мнения о женщинах, что бы они ни говорили. Возможно, так и есть: глупости — мое кредо, но ведь ум еще никого не сделал счастливым.

— Однако никто не мечтает быть идиотом, — ответил я гнусаво, закрыв себе пальцами нос.

— Я бы очень хотела быть сейчас безумной, безумно влюбленной.

— В жизни всегда есть место исключениям.

— Вот и найди его для меня.

Через несколько часов Фортуну разбудил будильник. «Не сон ли это был?» — «Да какой сон, дура!» — ссорились с утра в ее голове два полушария. Она взяла телефон и посмотрела на часы. Перевела еще на пятнадцать минут и закрыла глаза.

— Я вижу, вы влюблены, — спросил меня таможенник, стоя у пограничного столба среди зеленых березок. Рядом с ним показывал мне алый язык его верный пес. Хотя псом его трудно было назвать. Так, кусок собаки, который обычно таскают под мышкой дамы, чтобы не казаться одинокими.

— Не уверена, — ответила я, поправляя бретельку на платье.

— А это что? — указал он мне на вновь съехавшую лямку.

— Грудь, извините, — я опустила чемодан и поправила платье.

— Есть соответствующие документы?

— На грудь? — серьезно спросила я.

— На вашу любовь.

— Нет. Какие могут быть на нее документы?

— Самые обычные. Декларация. Или вы ее собираетесь контрабандой пронести незаметно через нашу границу? — отчеканил он и подмигнул собаке. Та убрала язык. — Если так, то у вас ничего не выйдет: любовь принадлежит государству.

— Я просто хотела домой вернуться.

— А что у вас в чемодане? — взял он его по-хозяйски и открыл. Из чемодана посыпалось женское белье и косметика. — Спали там с кем-то?

— Не помню, — зарделась я румянцем.

— Не помните, с кем спали? — вытащил он из кучи одежды венецианскую маску.

— Темно было.

— Ладно, соберите все, — указал он на тряпье.

— А это я конфискую, — снял фуражку, надел ее на собаку, а на себя маску. — До посадки еще уйма времени, — махнул рукой на лес, где я заметила небольшой военный самолет, замаскированный ветвями.

— В общем, постарайтесь как следует разлюбить.

— Но как я успею? Вы же знаете процедуру всех отношений: влюбиться, привыкнуть, возненавидеть и после уже разлюбить, если получится. Кстати, маска вам очень даже к лицу, — попыталась я расположить его к себе.

— Значит, влипли по полной? — развел руками таможенник и почесал голову. — Разве вас не проинструктировали? На курорте нельзя, — поднял он с земли шишку и зашвырнул ее далеко в лес, — так глубоко заныривать. Не понимаю, где вы настолько быстро нашли любовь? — взял он под мышку собаку в фуражке, собираясь уйти.

— Я не искала. Все было включено.

В этот момент у таможенника зазвенел телефон, который он долго искал, пока не обнаружил под фуражкой.

Фортуна проснулась, отключила будильник. Нужно было позвонить Павлу, чтобы сообщить о своем решении. Ей захотелось потянуть время. Человеку свойственно тянуть время, когда нет других удовольствий. В надежде, что оно может им стать. «Было бы идеально, если бы он сам позвонил», — спасительно схватилась она за книгу.

Утро сразу не задалось. В окно бессовестно заглянуло солнце.

— Хватит пялиться, — произнес я вслух.

— Это ты кому? — не открывая глаз, поинтересовалась Лучана.

— Не волнуйся, не тебе. Подскажи лучше, который час?

Я закрыл глаза, слыша, как ее рука нащупала под кроватью телефон.

— Час дня.

— Как часто за отличную ночь приходится расплачиваться утром.

— Чем дольше я сплю с тобой, тем больше мне кажется, что я не человек, а любящее животное, — мягко пересчитывала своей ладонью она мои ребра под одеялом.

— Животное? Они же неразборчивы. То есть ты могла бы с другим? — остановил я ее руку.

— С ума сошел? Мне было бы больно смотреть на звезды, будь на мне кто-то другой.

— Мне тоже стало больно, стоило только представить, — отпустил ее руку пастись дальше.

— Не надо. Сэкономь фантазию для более приятных снов. Я буду тебя любить, но только и ты держи меня крепче.

— А я что, по-твоему, делаю? — нашел я пальцами ее теплую грудь.

— Надо держать, а не держаться. Возможно, тебе просто не хватает сил: ты же целыми днями пишешь письма другим, ты выносишь им мозг… на проветривание, лечишь их, любишь, ревнуешь, подозреваешь, прощаешь, ласкаешь… Зачем тебе это, если есть я? — положила она руку мне на предплечье и погладила.

— Да, я чувствую себя как на ладони, на твоей ладони, — накрыл я своей ее руку, перевернул и начал рассматривать линии. — Это и есть моя карта жизни, со своими дорогами, по которым мы идем вместе. Карта нашего мира.