Ринат Валиуллин - Где валяются поцелуи
— Похоже, ты все знаешь про Венецию, — вернулся из ванной уже чистенький Павел.
— Нет, что ты. Просто я люблю красивые города. В них всегда есть чем поживиться: будь то молотые кафе, ветреные набережные или реки людей, по которым можно плыть в лодке симпатии от одного островка к другому, пока не причалишь или лодка не прохудится.
— А как же природа: леса и поля? В полях тоже есть свое очарование: выпустишь взгляд пастись до самого горизонта, и дои потом молоко воспоминаний хоть вечность.
— А если оно прокиснет?
— Сделай из него сметану или масло, чтобы хватило на всю жизнь, айда намазывай, когда грустно.
Фортуна усмехнулась и снова открыла книгу на случайной странице. Лицо ее вспыхнуло.
* * *— Как можно объяснить языком то, что чувствуешь?
— Целуя.
— Твое чувство так сильно ослепляет, что за этим блеском я не могу понять, люблю ли я тебя, — стояла Лучана рядом с аквариумом в одной тонкой рубашке, сквозь которую на меня глядели ее удивленные соски. — И чем больше я на тебя смотрю, тем больше убеждаюсь, что мне необходимо всегда видеть твое лицо. Почему я вижу его так редко?
— Потому что оно в маске. Впрочем, как и твое.
— Может быть, им тоже надо маски купить? — включила подсветку аквариума Лучана.
— Рыбы-дайверы? Не сходи с ума, Лучана. Хватит с них того, что они немые. Поздно уже, давай спать.
— Подожди, сначала угадай, что я хочу тебе сказать, — подошла она к кровати, в которой я давно уже ждал ее.
— Спокойной ночи?
— Возлюби ближнего! Дай мне напиться тобой за ночь!
— Пусть даже с утра постель пуста, сушняк, и не с кем поделиться счастьем?
— Пусть. В этой жизни мне для общения хватило бы трех слов.
— Пей до дна! — выпалил я, не дожидаясь продолжения.
— Я тебя люблю.
— Тогда мне двух: я тоже. Все остальное время мы могли бы посвятить Его Величеству Сексу.
— Нет, не все. Иногда мы будем потягивать искренность, словно коньяк, и дело даже не в вечере, что вытащил из-за пазухи луну и пытается загнать ее как можно дороже, не в моем состоянии, не в твоем понимании. Просто дело всей жизни.
— Дело заведено давно, — попытался я пошутить, так как не был настроен на откровенные разговоры.
— Да, заведено, но до сих пор тебе не вынесен приговор за то, что я от тебя без ума. Ты можешь мне ответить, почему я тебя так люблю?
— По Фрейду, — взял я ее за руку.
— Глупости.
— Совсем нет, просто встретить умного человека весной большая редкость.
— Ты на что намекаешь?
— Что я тоже без ума от тебя.
— А завтра, а послезавтра? Что мы будем делать завтра?
— Любить.
— Но ведь невозможно любить с такой страстью так долго.
— Скуку я беру на себя, — положил ее руку себе на плечо.
— Знаешь, что мне больше всего в тебе нравится? Что ты мужчина. И не забывай об этом, особенно в сугробах простыней.
— Малыш, ты помнишь, вьюга злилась? — начал я закатывать ее в белую метель постели.
— Русская классика, помню, — отпихивалась от зимы ладошками Лучана.
— И ты неловко так побрилась…
— Ах ты негодный, вот об этом мог бы мне не напоминать, — бросилась на меня Лучана, чтобы я утопил ее в своих объятиях, взвизгнув:
— Дама, что вам от меня нужно?
— Ничего. Мне от вас нужен только ты.
Я подмял ее теплое тельце под себя и вошел туда, где обычно не хватает мужчины, где можно уладить любой конфликт, погасить затянувшуюся гражданскую войну, продолжить род; где жарко и влажно, туда, в темноту любви, где ею кормят, где сносит крышу, где любопытно, где всегда царит смаковница-ночь, и нет никого, кроме нас двоих, где мужчина не задерживается надолго, потому что каждый прием стоит больших искренних чувств, куда без них его просто не пустят больше и придется искать другого убежища для инстинктов.
— Как-то ты резко, — вздрогнула Лучана, не открывая глаз, она всегда закатывала их, словно хотела посмотреть, что же там происходит во внутреннем мире, отчего же так хорошо, где живет оргазм, и почему он приходит сам, почему никогда не приглашает в гости к себе.
— Теперь понимаю: совсем не обязательно быть гением, чтобы возносили. Достаточно просто любимым, — глядел я в потолок через несколько минут, скатившись с любимого холма и переводя дыхание.
Лучана все еще была не со мной, где-то там, в стране благодати, откуда я вернулся чуть раньше.
— Меня всегда удивляла твоя способность молчать.
— Это не способность, это недостаток… слов, даже не слов, а воздуха. Я умираю от счастья, — вздохнула она глубоко, будто хотела набраться воздуха впрок.
— Тебя спасти или оставить в покое?
* * *— Что там такое? — улыбнулся Павел, наблюдая за этим пожаром.
— Постель, — захлопнула книгу Фортуна.
— Ну и что?
— Слишком откровенно, чтобы читать в твоем присутствии.
— Ну, если бы вслух.
— Эта тема личная.
— И что лично ты об этом думаешь?
— О чем?
— О сексе.
— С вами? В смысле с тобой?
— Нет. Вообще.
— Зачем мне думать о нем вообще, если я сплю только с одним человеком. Мне кажется, это очень по-мужски: все время думать о сексе. Для женщины секс априори подразумевает любовь. Иногда я даже завидовала женщинам, которые были способны на секс без любви.
— Почему завидовала?
— Потому что секс всегда был хорошим средством борьбы с одиночеством, но в отличие от любви не эффективен на расстоянии. А ты любознательный.
— Нет, я любвеобильный.
— Тогда мне уже точно пора, — не хотела никуда уходить Фортуна. — Может, проводишь меня до остановки?
— Смотря что ты собираешься там ждать.
— Автобус.
— Я думал, приключений.
— Думаю, на сегодня достаточно.
— Ты же хотела любовных.
— Любовь сама придет, когда захочет.
— Нет, любовь сама не приходит, приходит автобус. Хотя уже поздновато для автобуса, — как самая преданная тварь, два раза прокомментировала опасения Павла кукушка. — Можешь остаться у меня, либо я вызову такси.
— У тебя точно не останусь. Не люблю ночевать в гостях. Мне лучше как-то все это пережить дома.
— Хорошо. — Павел взял телефон и заказал такси.
— Может, ты мне покажешь свою квартиру, пока машина не приехала.
— Квартира однокомнатная, там кроме книг показывать нечего.
И действительно, когда Павел включил свет, их встретили три стены книг. Создавалось даже такое впечатление, что сейчас они вдвоем сами стали заложниками одной большой книги. Постепенно в поле зрения Фортуны попали и другие предметы: окно, спрятанное под тяжелым бежевым занавесом, деревянная кровать, укрытая пледом, письменный стол с компьютером, кресло-качалка и система с колонками.
— Здесь невольно чувствуешь себя героиней одного из этих романов. Как тебе здесь спится? Персонажи не мешают? — взяла Фортуна одну из книг со стола и стала по инерции перелистывать иллюстрации.
— Ну, здесь художки мало, в основном это книги по истории. Истории Востока. Мама увлекалась. Вот и изучаю по наследству.
— Истории — это, наверное, интересно?
— Интереснее, когда они происходят с тобой.
Фортуна положила книгу обратно, подошла к окну и посмотрела за занавеску. Это окно тоже выходило во двор.
— Кажется, такси подъехало, — нежно перевела она взгляд на Павла, у которого действительно зазвонил телефон.
— Да, пятая парадная, сейчас спустимся, — ответил он в трубку. — Ты была права. А книгу можешь взять с собой. Вдруг будет не уснуть, почитаешь. Читается очень легко.
Когда они вышли из дома, машина уже ждала у самого подъезда. Павел открыл дверь авто, и Фортуна юркнула на заднее сиденье, пожав на прощание руку:
— Спасибо за клубничное варенье. Утром непременно тебе позвоню, сообщу о своем решении, — сказала она, в потемках души понимая, что решение уже принято.
— До завтра, — отпустил Павел ее руку, улыбнулся и захлопнул дверцу. Машина, фыркнув на прощание двигателем, медленно проплыла по двору и нырнула под арку.
Домой возвращаться не хотелось. Павел еще долго терся щекой о холодный ночной ветер, прогуливаясь вокруг дома. Нюх его обострился до собачьего, будто эта встреча разбудила в нем давно уже уснувшие порывы. Весна источала безумие, ее запахи раздирали ноздри. Он прошел рядом с песочницей, от нее несло детством, свободой — от кошки, которая перебежала дорогу, феминизмом — от женщины, что смотрела на него высокомерно с рекламного плаката. От домов веяло квартирами, звездами тлело небо, космос пропах планетами. Он понюхал свою руку, в которую уже въелся запах ее духов, ее женственности. «Как же, прикоснулась сама Фортуна», — усмехнулся он.
Фортуна утопала на заднем сиденье автомобиля, в который раз убеждаясь в том, что для кардинальных изменений в жизни необходимо вызвать огонь на себя. Нельзя ждать, иначе вместо любви действительно будут приходить одни автобусы. Некоторое время она следила за огнями города, которые, словно спички, вспыхивали, когда машина равнялась с уличными фонарями, и гасли, когда та оставляла их позади. Потом достала из сумочки книгу, открыла наугад и начала разбирать строчки в полумраке салона. Она всегда предпочитала книги именно так: не глотать их, а надкусывать, пытаясь ухватить что-то вкусное, если повезет, и уже потом препарировала от корки до корки.
