Валентина Соловьева - Варежки
Она отшатнулась, как будто ее снова ударили. Только уже не ладонью по лицу. А кулаком. В живот. Перехватило дыхание. Потемнело в глазах.
— Прощайте, Светочка, — с отменной вежливостью поклонился он. — Надеюсь — навсегда…
К возвращению бабушки Светка все обдумала и постаралась взять себя в руки. Спустилась вниз, встретила, помогла дотащить тяжелые сумки. Продукты вынула. по местам разложила.
— Бабушка, — сказала она, — выслушай меня. Только не перебивай, пожалуйста. Я решила уехать отсюда. Насовсем…
— А я-то как же? — немедленно расплакалась бабушка. — На кого ты меня покидаешь? Может, мне уже и жить-то осталось всего ничего. Ты уж, Светочка. дождись моей смерти, а после езжай, куда пожелаешь.
— Не надо, бабушка, — звенящим голосом произнесла Светка, — мне и так тяжело.
— Ну хорошо, хорошо, не буду, — поспешно сказала старушка, утирая слезы.
— Ты сама прекрасно понимаешь, что мне здесь больше жить нельзя, — сказала Светка.
— Я-то понимаю, — закивала бабушка. — Да только мне-то каково? Я ж тебя с пеленок растила. Одна… Без отца, без матери. А на старости лет ни с чем остаться. Кто мне стакан воды подаст? Кто глаза закроет, когда помру?
— Ну бабушка же!
— Молчу, молчу… А куда ж ты ехать-то собралась, деточка?
— Я все решила. Можно поехать к маме. Или к отцу.
Бабушка нахмурилась. Подобрала губы.
— Нет, сказала она. — Туда ты не поедешь. Незачем. Да и адреса я не знаю, — быстро добавила она. — А вот что — поезжай-ка ты лучше к Вере. Квартира у нее хорошая, живет одна. Первое время поможет, а потом как-нибудь обустроишься.
— Хорошо, — равнодушно сказала Светка, думая о своем. Ей было все равно, куда ехать. Лишь бы подальше отсюда. Как можно дальше.
Тетя Вера приходилась бабушке племянницей. И росла в ее доме с восьми лет — с тех пор, как в войну сиротой осталась. Потом выучилась на медсестру, вышла замуж и уехала. Но бабушку не забывала. Открытки поздравительные присылала, в гости наведывалась. Сначала с мужем, потом одна. Овдовела она рано, детьми не обзавелась.
— Город большой, — постепенно успокаиваясь, рассуждала бабушка, — институты там есть всякие. Учиться станешь. Глядишь, и я к вам когда-никогда приеду. А что? Соберусь и приеду. Чай не к чужим людям…
— Бабушка, ты только никому не говори, где я, — попросила Светка. — Никому-никому. Ладно?
— Само собой. Об этом можешь даже не беспокоиться. Не хватало еще на новое место за собой старую славу тащить. Там тебя никто не знает, вот и пускай… А все это пройдет, забудется. Все когда-нибудь проходит…
Да, действительно. Все проходит. Все. И впоследствии Светке еще не раз довелось в этом убедиться.
За один день она собралась, уложила вещи, взяла документы из института, выписалась из квартиры. Хотя бабушка говорила — не надо, подожди пока, мало ли что. Но Светка знала, что все равно никогда не вернется в этот город. Зачем ей прописка?
Тетя Вера обрадовалась ей. И ничуть не удивилась, когда Светка прямо с порога сообщила, что приехала насовсем.
— Вот и хорошо, — сказала тетка. Мне веселее будет.
Она не донимала Светку ни расспросами, ни нравоучениями. Спокойно, без суеты и лишних слов помогла восстановиться в институте.
— Лучше на дневное отделение, — посоветовала она. — И учиться легче, и толку больше.
— А деньги? — заикнулась было Светка. — Мне ж работать нужно, я не могу на дневном.
— Много ли нам с тобой надо? — отмахнулась тетка. — У меня пенсия и еще в больнице полторы ставки…
Пришлось досдать несколько экзаменов, и к осени Светка была принята на второй курс дневного отделения. Год, правда, оказался как бы потерян, но это ничего.
Училась она с удовольствием. Все четыре года получала повышенную стипендию. Закончила с красным дипломом. Поступила в аспирантуру.
В общем, все складывалось просто замечательно. Новые знакомые. Новые друзья. Новая жизнь.
И она была почти счастлива. Почти? Да нет, просто — счастлива. Без “почти”.
Постепенно привыкла не вздрагивать и не сжиматься, если кто-то вдруг рассмеется у нее за спиной. Научилась ходить по улицам с гордо поднятой головой. Научилась беззаботно улыбаться и легко относиться ко всему. В том числе и к любви.
Усвоила одну простую истину: мужчина способен получить от женщины лишь то, чего он достоин. Ты думаешь, что способна дать ему больше? А вот этого не надо! Могут возникнуть проблемы. Будь такой, какой тебя хотят. И не жди ничего другого. Человека, у которого нет иллюзий, никогда не постигнет разочарование.
К мужикам надо относиться так, как они того заслуживают. С юмором. Боже упаси воспринимать их всерьез!
А если не возлагать на них особенных надежд, общение с противоположным полом может быть вполне приятным и необременительным. Для обеих сторон.
Ну не то чтобы Светка так уж жаждала этого общения. Просто… природа ведь не терпит пустоты.
Как только образуется пустота, ее сразу начинают заполнять воспоминания. А вспоминать Светка не хотела. Ничего. И никого. Прошлого больше не существует. Оно умерло. И похоронено далеко-далеко, в городе Н. Оно покоится на старом кладбище, под гранитной плитой, на которой написано: “Роман Игнатьевич Зеленцов”. И две даты. А между ними — черточка. Коротенькая и прямая, как Ромкина жизнь.
Но дороги в город Н. больше не существует. Она заросла бурьяном и крапивой. Она засыпана осколками разбитых иллюзий, завалена обломками несбывшихся надежд. И куда ни ступишь — больно… больно… больно…
Бабушка — великий конспиратор — адреса Светкиного никому не давала. И даже письма всегда слала на теткино имя. Поскольку всюду есть глаза и уши. И на почте тоже. И Светка, отвечая ей, подписывалась тети Вериными инициалами. На всякий случай.
Несколько раз бабушка приезжала к ним. Чувствовала она себя неплохо. И очень рада была, что у Светки все так чудесно складывается. Пыталась пересказывать разные городские сплетни, но Светка ничего не хотела слушать. Ее это не интересовало.
Чтобы не жить одной, бабушка пускала к себе квартиранток — девочек из педагогического училища. В общем, у нее тоже все было нормально.
Закончив аспирантуру, Светка устроилась на работу в НИИ, где для нее уже было зарезервировано место…
И вот тут-то произошла эта ужасная история с Люсей.[1]
Потом в Светкиной жизни появились Гриша и Милочка. И все сразу так осложнилось…
Незадолго до своей смерти бабушка прислала письмо. К тому времени Светка уже три года была замужем за Гришей. Бабушка, конечно, не знала всех замысловатых обстоятельств этого замужества. Она думала, что у Светки все как у людей — муж, дочь… И звала их к себе в гости.
“Светочка, — писала она, — сама приехать к вам я уже не смогу — сил нет. Приезжайте вы сюда, только не тяните очень, а то мне уже недолго осталось. Очень уж хочется повидаться, на правнучку свою посмотреть. А мне, Светочка, все покоя не дает то, что я не рассказала тебе правду про твою маму. Не могу я этот грех на душе оставлять. В письме всего не напишешь. Приезжай, расскажу…”
“Как же я приеду? — растерялась Светка. — Милочку с собой тащить немыслимо… Она не выдержит дороги. Зима. Гришу с работы не отпустят. Может, хотя бы до весны подождать? Тогда проще будет”.
Дальше бабушка по своей застарелой привычке подробно пересказывала все городские новости. Светка пробежала по ним глазами, не слишком вникая:
“Ленку Немилову, одноклассницу свою, помнишь? Замуж вышла за шведа какого-то. Теперь за границей живет… Галя Зеленцова совсем сдала, болеет часто… Петьку Шлындина опять посадили… А ко мне намедни снова длинный твой приходил — адрес просить. Я не дала. А после мамаша его прибегала — за тем же самым. Обходительная такая, вежливая. Подарок мне принесла — платок шерстяной. Я не стала брать. У меня еще тот хороший, что ты, Свет, прошлый год подарила. Она и ушла ни с чем…”
“И чего они все ходят? — поморщилась Светка. — Чего им неймется?”
Нет, какая все-таки бабушка молодец! За столько лет ни разу Светку не подвела, никому не выдала ее местопребывания.
Но поехать все же придется. Бабушке уже за восемьдесят… Да и тайна какая-то ей покоя не дает. Какая тайна? Узнать, конечно, интересно, но сейчас совсем не до этого. Милочка снова болеет…
Вот разве что весной…
До весны бабушка не дожила. Она в конце января умерла. Телеграмму прислали на теткино имя. Та приковыляла, плача, на костылях — как раз незадолго до того ногу сломала в гололед.
— Как же быть-то? — убивалась она. — У меня нога. У тебя дите больное. Выходит, и поехать некому? Родни-то, считай, больше и нет. Чужие люди хоронить будут…
— Я поеду, — сказала Светка.
— Ты? А как же Милочка?
— Не знаю, расплакалась Светка, — ничего не знаю… Я должна поехать!
