Лариса Неделяева - Медленно схожу с ума

— И звонили?

— Не то слово! Все питерские психи сочли за честь отметиться. Две недели без продыху на телефоне, мрак… Пара придурков даже обещались убить.

— Да за что убивать-то?

— Как за что? За наглость. Каждый второй спрашивал: вы это всерьез — или шутка юмора? Я им честно: ребята, у меня всегда всё совершенно всерьез! Вам сколько? Двадцать два? Так вы уже старый, вам уже на кладбище пора! Двое детей? Да вы что, с ума рехнулись? Мне своих девать некуда! Комната в коммуналке? Ну ты мужик даешь! Я тебе спонсор, что ли? Комната в коммуналке — и он мне еще звонит! Ну не наглец, а?.. Очень было весело…

— Ужас…

— Вот и я говорю…

— «Стремный» в положительном смысле? Еще филолог называется… Это когда опасно — и все-таки жутко притягательно. Знаешь, что дело может плохо кончиться — и не можешь устоять, прёшь как рыба на нерест. Стремное дело, братец кролик! Умирать так с музыкой, перед смертью не надышишься, но как сладок последний вдох, и чем больше женщину ты любишь, тем меньше она, ну и плевать, какой же смысл любить меньше, чтобы тебя больше? Это же бред какой-то, паранойя! А не стремно не считаться с потерями? А не стремно потерпеть поражение, да хоть шрамы на морде, а не на жопе? А мне вот не стремно! Быть дурой — королевская роскошь…

— Тише-тише-тише…

— В гробу отоспимся!

— Чума…

— Обыкновенный тихий омут — черти не сдаются! Ангелы обнажили мечи: плачут — но рубят, рубят — и плачут!

— За это надо выпить.

— Напоите, напоите меня вином! Накормите не помню чем!

— Салатику, а?

— Я не кролик — мяса хочется не могу!

— Мяса нет? Нет мяса, моя прелесть, только колбаска, стремная ты наша…

— Она какая-то из бумаги… Воя такая искусственная и правильно розовая… Ужасно! Может Вовчика зажарим, а? На маслице постненьком, с укропчиком — может ничего, а?

— В тебе проснулся зверь. Не надо, Вовчик невкусный…

— И впрямь… Он совсем, совсем невкусный! А по перьям не допрешь, такие перышки с виду аппетитные…

— У меня от нее волосы на жопе дыбом встают…

— Да нет, не то что я недотрога — но бывают руки тупые, руки бездарные, руки отвратительные и много всяких других рук…

— А у меня?

— Покажь. Так-так-так… Странно… Ничего себе!

— Ну, чего там?

.. — Даже не знаю как и сказать… Я потрясена до глубины души… Слушай, может пойдем чайку попьем, а?

— Не бойся, Лялечка тебе худого не сделает…

— Не пугайте ребенка! Он уже на грани истерики… Ребенок, расслабься — я не пью чай с семидесятого года прошлого века… Что уже, и помечтать нельзя? А знаешь ли ты, ребенок, что мы здесь поём веселые песни правильными голосами, никто никого не обижает, мы по-братски половиним закуску, вспоминаем былое, делимся жизненным опытом с молодежью, оберегаем хрупкий мир, спорим недолго и в душе, голоса не повышаем и материмся умеренно? Знаешь ли ты, какие мы тут все хорошие? Наши тигры спят, они еще не проголодались по-настоящему…

— Что с вами?

— Это пустота, теплохладная морось безлюдства, все как бы за толстым стеклом, я не могу дотянуться… Боже, Боже!

— Вадик, принесите воды. Быстрее.

— И вот потихоньку всё начинает сходиться к сладким воспоминаниям былых утех… Какая бурная и сочная у вас жизнь! Я слушаю передачу «как это было» — и вот как оказывается: легко и просто, жизнерадостно, весело, забавно, комично…

— Ну глоточек, а? Зубки разожмем, а? Господи боже ты мой да что же это такое…

— Я не понял — она же рта не открыла даже!

— Книжки читать надо — это чревовещание называется…

— И никогда — страшно, больно, незавершенно, фальшиво, грязно, нелюбовно, грубо, просто подвернулось, скучное утреннее удивление «а это кто?», не кочевряжся, не маленькая, и тайный позор, и в жизни только раз, а может никогда! Мы сошлись для радости, а не для слез — поднимем же стаканы и разобьем их разом! Уйдите, музы — это не для вас… Ё-кэ-лэ-мэ-нэ!

— Ну вот, опять фольклор… Слава Богу!

— Да, мне нравится роль самородка из глубинки, затесавшегося в стерильную интеллигентскую среду. Это вносит оживляж и как бы символизирует смычку интеллигенции с народными массами. А с родным до тошноты пролетариатом я разговариваю исключительно на языке Пушкина и Набокова. Что символизирует ту же смычку, но с другой стороны… И вот что забавно: интеллигенты фольклор в душе очень даже любят, а народные массы язык Набокова не уважают, нет! Их прямо колотит, когда с ними по культурному… Свой среди чужих — чужой среди своих…

— Писатели умеют пить много и долго. А музыкантики пьют много — но долго почти никто не умеет. Вот за что писателей люблю… Зато музыканты по пьянке начинают к бабам приставать, как-то всё так живенько, разнообразненько получается, театрально и занимательно…

— А Вовчик?

— А кто сказал, что он писатель? Писатели вот даже с литры водки всё равно не видят, что баба-то, черт возьми, красавица! Короче, хочешь развлечься — надо с музыкантами пьянку пьянствовать, а если эротический труд достал — самое то с писателями пить в половом нейтралитете…

— Напишешь жизненное — и обязательно какой-нибудь придурок пристает: «А что, это вправду было?» Ой мамочки… Народ любит реализм — чтобы все как в жизни (такой между прочим иногда поганой — сил нету!). Или уж полный отрыв — типа фантастика или голый юмор. А всякое среднее — правда, но невидимая — это ему китайская грамота. Смертная тоска…

— Ты не первая это поняла, это же давным-давно…

— Это ты тщеславишься и Ляльку тщеславно гнобишь. Какая разница — первая она поняла или последняя! Хорошо, что вообще поняла. Женщина вообще понимать не обязана — она чувствовать обязана.

— Лапонька ты мой, пониматель! Спасибушки! Я тебя люблю. Мальчики, я его люблю — вам меня жалко?

— Я просто умираю от жалости!

— И я!

— А Вовчику меня совсем, совсем не жалко. Ну чего ты лыбишься, а? Почему ты, тишкина вошь, не плачешь, а? Все люди плачут, между прочим, а ты как свинья зазомбированная, честное слово!

— Да ну тебя! Ты страдаешь пять раз в неделю. Поэтессы каждую неделю в понедельник замуж выходят, а в субботу разводятся — слез не хватит тебя жалеть!

— Во-первых, не пять раз в неделю, а двадцать пять. Во-вторых, разводятся по вторникам — в субботу ЗАГСы только брачуют. В третьих — а я не поэтесса, я поэт. Лучше быть плохим поэтом, чем хорошей поэтессой, я матриархата не люблю. Услышу еще раз «поэтессу» — я тебя задушу, честное слово! Господи, как я его ненавижу! Ты влюбляешься раз в десять лет — и всё как свинья похотливая. А я раз в три дня — и всегда по-человечески. Дай тебе волю — ты бы меня с говном сожрал, правда?

— Да за что?

— Да за то, что я — могу, а ты — нет.

— Лялька, хочешь я ему в морду дам? Это выбивается из декораций, мы тут все такие миролюбивые до усери труженики утонченного искусства, женщину обижают, а мы тут анализируем, можно её обижать или нет, и пока её не трахнут на грязном полу, мы не усекём, что её обижают, мы вот так будем сидеть и смотреть это кино, вычисляя её недостатки, за которые можно обижать… Ты только скажи — и я его уделаю! Ненавижу равенство полов!

— Спасибо, солнышко. Если что — я скажу. Ты мужик. Настоящий полковник. Ты спой еще разок про то. Ну, где девушка была очень, очень худая, сплошные кости. И страсть там была — слов нету передать! Только мужик весь порезался…

— Опять…

— Да, кровь текла рекой… Вот и я, вот и у меня… Это свадьба мертвецов, это сводный оркестр ложкарей Российской Федерации, это две скалы бьются друг о друга и крошатся. Пыль столбом. Грохот обвала. Камнем — в висок… Я хорошо вижу: вот ему сорок, вот уже пятьдесят, и шестьдесят, и — тихий ужас как всё это совершенно всё равно… «Чем меньше, тем больше…» Какие перлы слетают порою с израненных ангельских уст! Ангел мой, мне хочется яду! С мертвой — какой спрос? Спасите — я умираю и никак не могу умереть совсем, полностью! Безмерная старость рвет меня на части, алчущий сторож ножками, ножками вслед — изводит и провоцирует ярость. Куда я — вы видите? — туда и он у пепелища греться… Сердцем обожженная так сказать бренная плоть — для гиен печка, что ли? Я содрогаюсь в ожидании падальщика… Ангел мой, раньше сядешь — раньше выйдешь. Я не люблю ждать спиной удар. Я выхожу следом — на Земле идет холодный дождь. «Эй, ангелочек, послушай!» «Что случилось, подружка?» Ничего, ничего…

ПИСЬМА

…а я так не люблю терзаться на пепелище! Когда ты видишь на улице толпу, собравшуюся вкруг жертвы наезда, будь спокоен — меня там нет. Разве только в центре внимания… Нет, я не люблю смотреть на страдания, которые не в силах облегчить — тем более нелепо мне ошиваться близ мертвых… Будь уж так добр — живи долго и непременно завали мою скромную могилку цветуечками (я чертовски сентиментальна! впрочем, как большинство жестоких людей). Потому что я-то на твою точно не приду, а ты, может статься, обидишься (ты же совсем другой!) и будешь от нечего делать являться мне по ночам с немым укором в глазищах… Нет, обязательно меня переживи — я очень боюсь привидений…