Михаил Лифшиц - Любовь к родителям
Роман развивался медленно, но в середине пятого курса, через месяц или два после "серебряной свадьбы" моих родителей, стало ясно, что нужно нам пожениться, поскольку были мы слегка беременны. Родителей эта новость повергла в шок. Они говорили, что я поступаю с ними непорядочно, так как они собирались вздохнуть немножко, когда я начну работать, а тут, наоборот, новые расходы. Отец спрашивал меня, не хочет ли Катя избавиться от ребенка – это позволило бы спокойно во всем разобраться. Мама говорила, что мне с моими легкими нужно съездить летом в Крым, а в моем новом положении это будет трудно осуществить.
Жениться мне и самому не очень-то хотелось, но перспектива стать подлецом, причем настоящим, классическим, а не мифическим, каким я постоянно выглядел в речах отца, меня никак не устраивала.
Тогда родители решили надавить на Катю. Меня послали заранее купить билеты в кинотеатр «Художественный», и я с билетами ждал всех троих – родителей и Катю – у входа. Приезжают только родители, без Кати. Где, что? Уехала домой рассерженная, сказала, что ничего не надо и ничего не будет.
Поехал я к Катьке домой в ближнее Подмосковье, куда ездить терпеть не мог. Нашел Катю, слава Богу, ничего она не успела предпринять, а в последующие 25 лет уже без меня ничего и не предпринимала.
Мы подали заявление в ЗАГС, а потом мое семейство поехало знакомиться с Катиной родней. После этого знакомства отец сказал маме, что дело ее жизни – расстроить этот брак. Родители Кати, действительно, производили на свежего интеллигентного человека жуткое впечатление – их как будто только вчера вывезли из допетровской деревни. Теща говорила: «ета», "сурна", «анчутка» и все время подхихикивала от смущения, а тесть мгновенно надирался и вещал не поймешь что. Кроме того, родителям стало ясно, что неотвратимы траты на свадьбу, на поездку в Крым вдвоем, на которой они настаивали, но не ясно, ради кого им предстоит раскошелиться.
Свадьбу все-таки сыграли, хоть против воли родителей, но за их счет. Мама умудрилась в большой комнате нашей квартиры разместить 42 человека, а маленькую целиком отвести под танцы. Свои ощущения этого периода я помню как постоянную стесненность, боялся, что не хватит денег то на одно, то на другое, стыдно было перед родителями, что я их так нагрузил и разорил.
Я старался искупить свою вину: бегал, устраивал, разбирал скамейки после свадьбы, что молодому делать не полагалось. Первые полтора месяца мы прожили с родителями, потом уехали в Крым. Когда вернулись, поселились в снятой у маминой подруги комнате в Козицком переулке и поступили на работу – я в свой "почтовый ящик", Катя – в свой.
Я искал подработку и нашел место разнорабочего на заводе "Красный металлист". Оформили меня упрощенно, по одному только паспорту, никаких справок на совместительство брать не пришлось. Антенная работа вредная, рабочий день сокращенный и я, закончив в своем КБ, всего на час опаздывал к началу второй смены на заводе. Мастеров это устраивало.
Отношения с родителями ограничивались моими ежедневными звонками, они от нас отдыхали.
Как-то мама сказала, чтобы я приехал вечером домой. Это был конец августа. Катя уехала к своим на дачу («в сад» – так это называлось у Катиной родни). Отец с братом были на казенной редакционной даче. В общем, мы были с мамой вдвоем. Мама меня накормила и начала разговор.
– На что вы будете жить, когда появится ребенок? На что вы рассчитываете?
– Мама, мы же работаем. Я нашел себе подработку. Кате дадут декретные деньги.
– Это все не те деньги. Подработку придется бросить, когда появится ребенок. На твои 100 рублей прожить нельзя. На кого вы рассчитываете?
– Мама, но 100 рублей же не вечно, у меня хорошо идут дела на работе, я перспективный, буду расти… – отвечал я, так и не понимая, чего хотела мама.
– Это не ответ, – продолжала мама, с несвойственной ей монотонной настойчивостью. – Я говорю не о перспективе, а о том, что будет сейчас, в ближайшие месяцы. У тебя маленькая зарплата, Катя работать не будет. На кого вы рассчитываете?
Какой бы источник дохода я ни называл, мама тут же отметала его, как несостоятельный, и снова повторяла: "На кого вы рассчитываете?" Она ждала ответа: "Рассчитываю на вас", чтобы сказать: "Папа велел тебе передать, чтобы ты на наши деньги не рассчитывал". Для этого меня и позвали. Но мама так и не решилась произнести приготовленную фразу.
В эту ночь я горько плакал последний раз в жизни. Лежал в маленькой, бывшей нашей с Алешей, комнате, ронял слезы и сопли и подвывал как ребенок, а потом заснул…
Кате надоело сидеть без дела, и она решила помыть окно. Катя поднялась на цыпочки на широком подоконнике, и у нее заболело внизу живота. Она немножко посидела, но боль не проходила. Тогда она позвонила маме, узнать, что можно принять от этой боли. Моя мама объяснила моей жене, что нужно готовиться ехать в роддом. В этот же день Катя родила мне сына Павлика.
Мальчик родился недоношенным и с серьезной родовой травмой. Мама мне сказала: "Я не знаю, что ты будешь делать. Такая травма, как правило, связана с дебильностью". Большего горя в жизни, чем ненормальный ребенок, по моим представлениям, не существовало. Я поехал в роддом, и там докторша произнесла слова, которые я запомнил на всю жизнь: "Не беспокойтесь, такие люди занимают любые посты и любые кафедры". Я ей почему-то сразу поверил. Теперь я вижу, что докторша была права.
Мы собирались жить самостоятельно, и теща вымыла, выскребла нашу комнату в Козицком переулке для приема маленького. Но из роддома я повез Катю с Павликом к родителям. Это еще одна неразгаданная мной загадка семьи – почему родители пожалели нас и взяли с ребенком к себе.
Первые полгода жизни моего сына были ужасны, они вместили три больницы, одну операцию и детский писк круглые сутки.
Папаня скандалил, что из-за очередной пустяковой простуды перенесли серьезное дело – операцию, что в доме беспорядок. Брат готовился в университет, а условий дома не было, шум, суета. Родители ему объясняли, из-за чего такие неудобства, и он однажды высказал мне свои претензии.
– Мать нас с тобой поссорит из-за пустяков, а мы с тобой самые близкие люди на всю жизнь, – ответил я Лешке, и на все время нашего совместного житья вопрос был исчерпан.
А мама старалась к ребенку не подходить и не подпускать к нам Алешку. Она объясняла, что может привязаться к ребенку и будет страдать от разлуки с ним, когда мы с Катей разведемся – так страдали некоторые ее знакомые бабушки.
Если мальчишка слишком громко орал, мама приоткрывала дверь в маленькую комнату и говорила:
– Что, трудно? Ну, ничего-ничего, всем бывает трудно. Сделайте, чтобы ваш ребеночек не кричал – Алеша занимается.
После этого мама шла к телефону и всем своим знакомым рассказывала:
– Он такой маленький, мои такими не были. Это не ребенок, а человеческая личинка.
Зато неприятное соседство моей семьи побудило родителей к активным действиям. Во-первых, отец похлопотал, и нам предоставили возможность купить двухкомнатную кооперативную квартиру. Причем родители соглашались дать денег на первый взнос, но не более того, что дадут Катины родители. Помню, что первый взнос составлял 2700. Теща, обегав всю родню, набрала, в конце концов, 1200. Столько же дали и мои папа с мамой. Остальные я искал сам. Дело было не в равенстве и братстве, а в упрощении отношений после нашего с Катей развода, да и вообще, с какой стати давать больше них. Во-вторых, мама устроила Павлика в ясли около нашей будущей квартиры. Я хоть и смотрел родителям в рот, но уже тогда понимал, что отдавать в ясли годовалого мальчика – варварство. Однако любые мои попытки порассуждать на эту тему и поискать другие варианты мама пресекала твердо и жестко: «Все так делают».
Наш новый дом построили очень быстро. Мы переехали, когда Павлику не было еще года и двух месяцев. На прощанье отец мне сказал:
– Все. Больше к нам не обращайся. Можешь разводиться или делать, что хочешь. Сюда ты не вернешься.
– Само собой, понятно, – поспешил заверить я папу, испытывая неудобство от того, что он мог подумать, будто я еще на что-то рассчитываю.
Мы зажили отдельно. У родителей бывали с «официальными визитами», по случаю какого-нибудь семейного торжества, на которое нас приглашали. Также, по «табельным дням» и родители приезжали ко мне. Кроме этих обязательных посещений я лишь изредка заезжал к маме. Мы быстро утрясали пустяковое дело, из-за которого я приехал, и мама меня кормила обедом, соблюдая меню и сервировку в соответствии с невысоким рангом гостя, попросту не доставала из холодильника то, что мне было «не по чину». Если случалась промашка, и на столе появлялась, к примеру, банка концентрированного молока с двумя дырками в крышке, то мама исправляла положение.
– Не пей, – говорила она. – Молоко ледяное, из холодильника.
– Ничего, – легкомысленно отвечал я маме, – я маленькими глотками.
