Николай Никифоров - Хич
– Пошли жрать, – Боб увильнул от ответа. – Как раз большой перерыв.
– Не понимаю я тебя, старичок.
– Скоро поймешь.
Честно отстояв свои двадцать минут в очереди, перед этим забив свободные места в одном особенно уютном уголке "тошниловки", они уселись есть. Конечно, они могли бы купить полноценный обед, но почему-то всегда покупали "хот-доги" и "колу".
– А теперь расскажи-ка мне, старичок, где ты был эти три дня.
– Ну… грубо говоря, добирался до дому.
– Пешком, что ли? – усмехнулся Гарик.
– Автостопом.
"Врет, небось. Хотя шут его знает", – подумал Гарик почти сразу, как услышал ответ.
Боб смотрел на него очень выразительно.
– Может быть, ты завис у какой-нибудь милашки, ты, Спиди-гонщик? – спросил Гарик.
Боб молчал. И смотрел.
– Ну, я могу допустить вариант того, что ты и вправду заболел.
– Я тебя когда-нибудь прибью, ты в курсе?
– Так ты правда проехал "стопом" двести семьдесят километров?
– Если я говорю тебе, что мне клево, значит, мне действительно клево. А если говорю, что двигался автостопом – значит, оно так.
– Ну ладно тебе… уж и поприкалываться нельзя. Только, по-моему, ты чего-то мне не договариваешь.
– В плане? – насторожился Боб.
– Ну… меня не покидает ощущение того, что у тебя с крышей что-то случилось. В смысле – что с ней немного не того, понимаешь?
– А ты три дня поголосуй без жратвы, под дождем и с мокрыми сигаретами – я б на тебя посмотрел тогда.
Вообще-то Гарик как раз был тем самым другом, которому можно было сказать все. Но сейчас Бобу не хотелось этого делать. Он обязательно скажет ему, но потом.
К тому же у Вовы из головы никак не шли слова байкера – что рано или поздно найдутся люди, которым захочется воспользоваться его способностью. Он также вспомнил об убийстве, которое так или иначе совершил. Не то чтобы Боб верил в бога – верить-то все верят, а вот верует не каждый. Он прекрасно понимал разницу между тем и другим, и просто верил, что существуют какие-то силы, которые могут влиять на его судьбу. Причем, как Боб себе однажды уяснил, количество мелких и крупных неприятностей (равно как и хороших ситуаций) прямо пропорционально тому, что он когда-либо натворил.
И эти мысли не покидали его, он постоянно об этом думал. Как Боб полагал, все то, что приготовил для него Яныч, было просто детским лепетом по сравнению с тем, что его поджидало. И как раз именно таким видел его Гарик – чем-то явно обеспокоенным, нахмуренным, как будто с бодуна.
– Уж не приключилось ли с тобой чего в дороге, приятель?
– Э-э-э… а что, так похоже?
– Честно говоря, выглядишь ты паршиво. На редкость, я бы сказал.
– Гаря, можно попросить тебя об одной вещи?
– Все, что угодно. Разумеется, окромя коттеджей и иномарок с девочками из "Плейбоя".
– Вот сейчас закончится перерыв, и мы еще успеем покурить. А потом будет семинар по истории, к которому я совершенно не готов…
– И чего?
– … а потом мы поедем ко мне домой. Мы будем пить чай, я буду очень много говорить, а ты обещай мне, что просто будешь мне верить – и все.
– Ты говоришь как гарный хлопец из фильма ужасов, который кому-то про вампиров втирает.
– Все только дома, ладно? Ничего про дорогу не спрашивай, пожалуйста…
Гарик смотрел на Боба, словно пытаясь прочитать его мысли. Последняя фраза скорее напоминала мольбу, а не просьбу. Игорь проглотил остатки "Колы", дожевал хот-дог и приподнялся со своего места:
– Пошли курить.
***Он чем-то напоминал Пушкина – на его голове произрастало изрядное количество курчавых волос. Но особой гордостью Петра Петровича были огромные мохнатые бакенбарды. На самом деле он прекрасно знал, на кого он, преподаватель истории в техническом вузе, похож. И догадывался, как окрестили его студенты. Петр Петрович был одним из тех преподавателей, которым во время лекции или семинара не сиделось на месте – он почему-то бродил взад-вперед по маленькой аудитории, измеряя ее своими шагами.
– Итак, господа хорошие, сегодня мы рассматриваем все факты, которые привели нашу страну к Великой Отечественной войне. Надеюсь, все готовы – впрочем, те, кто был на лекции, знают, о чем я говорю, – он очень любил монологи. – Верно я говорю, Самохвалов?
– Совершенно верно, Петр Петрович, – Боб был спокоен, как никогда. Он моментально настроился на его поток, и с ходу понял, в чем дело.
А дело было в том, что на лекции его не было (да и не могло быть). И что Пушкин собирается его спрашивать, и уверен в том, что он ничего не знает – хочет устроить маленькую показушку, что-то вроде шоу. Дабы другим неповадно было.
– Ну так когда, господин Самохвалов, был заключен заключен советско-германский договор о дружбе и границах?
– Я, конечно, могу ошибаться, но, по-моему, двадцать восьмого сентября тридцать девятого года. Тогда еще Сталин писал: "Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленный кровью, имеет все основания быть длительной и прочной".
"Черт, он как будто мысли читает. Неужели успел подготовиться? Погоняю-ка я его по войне…", – подумал Петр Петрович.
– Ну хорошо, – сказал он. Скажи-ка мне, сколько по времени продолжалась оборона Сталинграда?
– Так вы же сами сказали – мы рассматриваем факты, которые привели СССР к войне…
– Ну а все-таки? Ответишь – ставлю пять, и можешь на занятиях вообще не появляться – зачет тебе обеспечен.
– Проще пареной репы. Четыре месяца – с семнадцатого июля по восемнадцатое ноября сорок второго года.
Такого поворота событий Петр Петрович явно не ожидал. Он стал спрашивать у Боба различные даты, так или иначе связанные с Великой Отечественной – тот отвечал и не запинался. И неудивительно, потому что все эти даты были у преподавателя в голове. А значит, и у Боба тоже.
– Т-т-так… ставлю тебе зачет, и чтобы больше я тебя тут не видел… рассеянно пробормотал Петр Петрович. – Придешь на зачетной неделе…
***Сорок минут спустя Боб и Гарик сидели, по обыкновению, на кухне и пускали в разные стороны струйки дыма. Вова не совсем понимал, как ему это объяснить нельзя же просто так взять и выпалить: "Гарик, старина, ты знаешь – я тут мысли читаю. Да-да, не смейся, аккурат после того, как повстречал HЛО. А потом мне пришлось убить маньяка-педераста, но я должен был, понимаешь, мочить таких надо и вообще…"
Бред. Самое безобидное, что Гарик может сделать, это покрутить пальцем у виска и присвистнуть – мол, ты совсем охренел, приятель? Нужно было что-то другое.
– Ну, Боб, ты мне кое-что обещал рассказать.
– Да я вот думаю, как бы это сделать так, чтобы ты мне поверил…
– Что, произошедшее настолько невероятно?
– Настолько же, насколько и очевидно, – тут он слегка поперхнулся чаем. – Вот угадай с трех раз, я сегодня был готов к истории или нет?
– Допустим, у тебя было время подготовиться, и ты сделал это очень круто. Даже лучше, чем Зязя.
Зязя был отличником – он только тем и занимался, что учился, по всей видимости.
– Чисто гипотетически?
– Ну да. Я предполагаю, – Гарик глубоко затянулся и с шумом выпустил дым.
– Хочешь, я тебя маленечко обломаю, приятель?
– В плане?!
– Я ни сном, ни духом и близко к истории не подходил.
Серые, чуть на выкате глаза Гарика сейчас, казалось, вылезут из орбит.
– Мало того. Я только вчера приехал, и сделал это в два часа ночи. Ты думаешь, что я настолько болен, что способен заниматься историей после этого автостопа?
– Логически – нет. Но как еще это объяснить?
Тут Боб посмотрел на него в упор, так, как тогда он смотрел на Яныча.
– Обещай мне одну вещь, Гарик.
– Какую?
– Нет, ты обещай. А лучше всего – поклянись.
Он смотрел на Вову и не понимал – может, у него и правда крыша поехала?
– У меня не поехала крыша, Гаря. Просто поклянись, пожалуйста…
В его голосе опять звучали те самые нотки мольбы, услышав которые, невозможно отказать.
– Хорошо, клянусь. А по поводу чего хоть?
– Поклянись, что с этой минуты будешь верить каждому моему слову и что никому не скажешь, что скажу тебе я.
– Ладно, – Гарика разбирало невиданное доселе любопытство. По сравнению с этим свидание с первой девушкой казалось детским лепетом. – Клянусь верить тебе и молчать.
– Тогда слушай. Короче, моя деревня находится неподалеку от одного городишки Кораблино. Дыра там страшная, но суть, как ты понимаешь, не в этом.
– А в чем?
– Слушай дальше. Собрал я свои шмотки, поймал "Камаз". На этой тачке я проехал километров шестьдесят, затем просто брел вдоль шоссе. Где-то с часу дня и так до глубокого вечера – и ни одна тварь не тормознула.
– Ха ты дал!
– Да не я дал, а мне дали. Просраться. Сверху поливал гребаный дождь, я был мокрее рыбы. Как жабры не выросли, ума не приложу. Тут до меня доперло, что ловить мне на асфальте ну совершенно нечего…
