Николай Дежнёв - Асцендент Картавина
— Так куда, к тебе или ко мне? Только у меня дочь в одиннадцатом часу из училища возвращается…
И как-то так все случилось, что мы дружно двинулись по пустой, продуваемой ветром улице, как если бы ходили по ней каждый вечер много лет подряд. Бок о бок. Шаг в шаг. Под цветастым зонтиком. Дождь разошелся и лил, как из ведра, я смотрел себе под ноги и думал о бродячих собаках. О том, что, пристраиваясь к прохожим, они чувствуют себя при хозяине и это наполняет их значимостью. Оставалось только узнать, кто из нас двоих дворняга.
В парадное просочились тихо, как воры, дверь Нелидова миновали на цыпочках. Не хватало только, чтобы Савелич напутствовал нас тихим добрым словом. От него всего можно было ожидать. Не составляло труда угадать что именно и в каких выражениях он нам пожелает.
Оказавшись в сухом тепле квартиры, я вздохнул с облегчением. Скинув мне на руки пальтишко, Клава уже оглядывала мое холостяцкое пристанище. Заметила с укором:
— Живешь, как на вокзале! Камни-то зачем приволок?..
Не слушая сбивчивых объяснений, прошла на кухню и провела инвентаризацию имевшейся в наличии посуды. Разнообразием сервизов она не отличалась, но и в дополнительном мытье не нуждалась, за этим я слежу.
— Рюмки ставь, скатерть постели! — донеслись до меня ее указания вперемешку со стуком отбивавшего куски свинины молотка.
Запах жареного мяса кружил голову. Единственный стол, не считая маленького компьютерного, был занят в соседней комнате под реставрацию фрески так что ужин пришлось сервировать на журнальном. Две тарелки, две вилки, две стопки, а еще соль и кетчуп, без которого запихивать в желудок сосиски с некоторых пор стало затруднительно. Нарезал принесенные Клавой сыр и колбасу. Попробовал кусочек… салями! Придвинул к дивану кресло.
— На жизнь-то чем зарабатываешь? — заглянула в комнату Клава. — Кружки какие-то перечеркнутые на подоконнике разложил, я на них сковородку поставила. Налей-ка нам по рюмке!
— На жизнь?.. — переспросил я, как если бы недослышал. — Да так, что под руку подвернется, тем и перебиваюсь! А круги, это вовсе не круги, а гороскопы, но ты со сковородой не переживай, я еще распечатаю. Вообще-то я астролог…
— Экстрасенс, значит! — покивала она головой, как если бы мои слова подтвердили ее догадку. — Знаю, слыхала! От моей сменщицы муж ушел, так она тоже бегала к гадалке. Приворожить та так и не приворожила, но денег вытянула уйму…
Я хотел было возразить, хотел объяснить, что вещи это разные и несопоставимые, а потом подумал — зачем? Не поймет она, и не потому что глупа, просто нет ей до этого никакого дела. У нее, должно быть, проблем, лопатой разгребай, а тут еще я со своими прибаутками. Открыл бутылку и разлил коньяк по стопкам. Посуда, правда, не соответствовала напитку, но другой у меня нет. Подал один стопарь Клаве, второй, вернувшись к столику, взял сам. Она стояла, прислонившись плечом к дверному косяку, смотрела на меня задумчиво.
— А я тебя сразу-то не признала! Весь день лица и руки с деньгами, к ночи устаешь. Ты ведь, сколько помню, всегда очки носил, большие такие, в тонкой оправе…
— Я их дома оставил, в магазин бежать не собирался. Сосед попросил…
На губах Клавы появилась мимолетная, с оттенком грусти улыбочка.
— Не думала, что когда-нибудь мы вот так с тобой… — подошла, заглянула мне снизу в глаза. Выпила по мужски, разом. Поморщилась. — Лимончик прихватить забыла! — зажевала ломтиком сыра. — Скатерти, вижу, в твоем хозяйстве не нашлось…
Я смотрел на нее и мне начало казаться, что и сам я о ней вспоминал, хотя знал, что это неправда. Вернув стопку на стол, Клава одернула юбку и отошла к окну. Сказала едва слышно из этого далека:
— А ведь я тебя любила!.. Первая любовь, она не забывается. С девчонкой из твоего подъезда специально подружилась… Я ведь ходила в другую школу и жили мы в другом конце улицы, и сейчас там живем. Мать умерла, с мужем развелась… — обернулась. — А недавно снова тебя вспомнила и будто обожгло! Правду говорю, не вру! Похожего на тебя мужика по телевизору показывали, он чего-то нашкрябал и изображал из себя писателя, только глаза его выдавали. Тоскливые такие, словно не мог дождаться, когда передача закончится…
Я случайно видел эту программу. Обсуждали закат русской литературы и как бы так исподлючиться, чтобы превратить его в рассвет. Пургу несли несусветную, каждый, как водится, о своем. И Хлебников выступал, и глаза у него, тут Клава права, были, как у побитой собаки. Он теперь большой начальник над культурой, завсегдатай протокольных мероприятий и президиумов, а когда-то нас даже принимали за близнецов. А еще была в нашей молодости одна история…
Я повел носом. По квартире расползался горьковатый запах.
— Кажется, у вас там что-то горит!
— Мать честная! — метнулась на кухню. Клава. Сообщила оттуда радостно: — Успела!
Появилась в дверном проеме раскрасневшаяся со сковородкой в руке.
— Мяско готово, садись!
Запах жареного ударял в голову. Такой вкуснятины я давно не ел. На столе непонятно откуда появились шпроты. Говорила в основном Клава, а я слушал и, когда не жевал, отвечал на вопросы. Женат?.. Да, был немного, в том смысле, что недолго, хотя тут как посмотреть! Расстались?.. Угу, по обоюдному желанию! Произошло это так просто и естественно, как будто только и ждали, когда выйдет срок и можно будет разбегаться. Два сапога пара, и оба на левую ногу! Два нашедших друг друга недоразумения. Трагедия?.. Может, и трагедия, только вялотекущая, растворенная в монотонной тоскливости будней. Из общего имущества остались только штамп в паспорте, разводиться не имело смысла, и взрослая дочь. Выпить за детей?.. Сам Бог велел! Хотя Клаву, если честно, я видел уже не то, чтобы четко. Даже в очках… Дети, это святое! До той поры пока не вырастут и не станут такими же скучными, как мы сами. Глоточек под эклеры?.. Можно и под эклеры! Раскладывая по тарелкам пирожные, Клава наклонилась. Облегавший тяжелые груди свитер задрался на спине так, что я мог видеть, какого цвета у нее белье. Не знаю почему, но мне вдруг захотелось сказать ей что-то приятное, только ничего подходящего в голову не приходило.
Я курил и слушал, а она все говорила и не могла остановиться. Где-то немного поучилась, пару раз сходила замуж. Первый муж бил ее, второго била она, а в остальном разницы никакой. Жизнь, как пишут в книжках, внесла мозолистой рукой свои коррективы, и Клава осталась одна.
— А еще я помню у тебя была замшевая куртка с обтянутыми тканью пуговицами…
Была куртка, была! Немецкая, какие в Германии во все времена носили студенты, с кожаным кантом по воротнику. Отец привез ее из командировки. Великовата немного, но я все равно ее любил. А еще фирменные джинсы, купить похожие в Москве было немыслимо.
— Одну такую, материал на ней протерся до металла, я нашла рядом с подъездом и долго потом хранила. Если поискать, она и сейчас где-нибудь в коробке для ниток. Подружки удивлялись, что я в тебе нашла. Говорили, ты смешной и нескладный, а мне казалось, завидуют…
В головах дивана горела лампа, темнота подступала со всех сторон. На душе было тихо и славно. Мысли расползались, как ткань на пуговке, отдельные слова, словно конфетти, кружились под потолком и тихо опускались на пол. Губы Клавы двигались, но что она говорила я понимал уже не очень. Свежий воздух из распахнутого настежь окна приятно холодил. Потом она куда-то подевалась и я остался в комнате одни. Белая простыня на диване казалась запорошенным снегом полем. Не знаю почему, но мне вдруг стало грустно, так грустно, что я не захотел больше видеть этот мир…
Под утро, когда на улице начали радоваться жизни воробьи, мне приснилось, будто я в деревне у бабки на печи и мне парно и жарко. Бабка была старая, доводилась нам дальней родственницей, седьмая вода на киселе. Мы снимали у нее на лето часть дома и иногда приезжали покататься на лыжах зимой. Если я простужался, старуха закутывала меня ватным одеялом и клала на полати. Одеяло было тяжелым и мягким той женской податливостью, что так будоражит кровь. Я хотел было его скинуть, но вместо этого прижал к себе. Оно источало тонкий запах чистоты и само меня обнимало, и все у нас с Клавой вышло так естественно и складно, как никогда не получалось со Светланой Александровной. Не было в происходящем ни тени трудового процесса, ни спортивной злости марафонца, а только нежность и слаженность движений, которую так высоко ценят знатоки бальных танцев. Не открывая глаз, я ласкал ее гладкое, полное желания тело и мне было просто и хорошо. Как никогда раньше, я жил здесь и сейчас, и это было так же естественно, как дышать. Тысячу раз был прав Создатель, позаботившись, чтобы увлекательное занятие людям не приедалось.
В сером свете раннего утра Клава появилась из ванной розовая, будто сошла с картины Кустодиева. Обняла меня, прижавшись плотным телом. Спросила шепотом, щекоча мне дыханием ухо:
