Геза Чат - Сад чародея

Наконец, в один прекрасный день молодые обручились.

Случилось так, что девушка в тот же день уколола палец. Молодой доктор взял носовой платок, вытер капельку крови, которая выступила на кончике милого розового пальчика, и поцеловал место укола. Но это так, между прочим.

Важно вот что: на следующий день доктор заметил на платке кровь. Юноша призадумался, достал микроскоп, протер увеличительные линзы, дунул в блестящую желтую трубку, подкрутил винтики, затем вырезал из платка кровавое пятно, положил на стеклянное блюдце и принялся капать на ткань жидкости из таинственных бутылочек, на которых можно было различить разные странные — не побоюсь этого слова, макабрические — надписи: CHO — NаOH — CHNS — . Закипела работа. Доктор возился с кусочком платка без устали — замачивал его, сушил и сгибался над микроскопом. Потом начинал все заново, пыхтя и кашляя. Наконец, он остановился и уставился перед собой, выпучив глаза. Утро застало его погруженным в раздумья рядом с загадочным увеличительным прибором. Однако, в конечном итоге, молодой эскулап все же принял решение, ведь иначе какой смысл был прилагать такие усилия.

Он стянул с пальца обручальное кольцо, положил в конверт и отправил его с курьером обратно.

Там, где на берегу моря парит голубой туман — голубой потому, что сухая земляная пыль никогда к нему не примешивается, ведь берег весь покрыт острыми скалами, — стоял прекрасный белокурый юноша. У него были широкие плечи, кроткое лицо, фарфоровая кожа и золотистые волосы. Только глаза черные, как пламя. В краю голубого тумана это редкость, да и вообще редкость, где бы то ни было.

Стоя на берегу и смотря в бесконечную морскую даль и на закатное солнце, чьи красные лучи, проходя сквозь голубой туман, приобретали фиалковый цвет, прекрасный юноша вдруг заметил нечто необычное. Вдали от берега в море виднелась голова девушки. Прелестная, очаровательная головка. Она сверкала и покачивалась туда-сюда в опаловых волнах. Девушка улыбнулась, и молния ее глаз ударила юноше в сердце. Белокурый красавец вздрогнул и, не раздумывая, принялся раздеваться. Скинув одежду, он потянулся как следует, прощупал пучки упругих мышц на плечах и икрах и, описав безупречную дугу, прыгнул вниз головой в воду.

— Я до нее в пять минут доберусь, — сказал он сам себе, когда вынырнул на поверхность холодного моря и принялся плыть, чувствуя, как бьется сердце и натягиваются стальные мускулы. Юноша двигался вперед, мощными гребками разбивая волны, сиявшие в пурпурном свете, и не упуская из виду девичью головку впереди.

Вскоре пришлось сменить правую руку на левую, из-за чего юноша слегка рассердился:

— Что такое? — спросил он сам себя. — Я ведь могу час на одной руке плыть.

И действительно, прошел уже целый час, а голова девушки была все так же далеко, как и раньше. Она плыла все дальше, манила и улыбалась, покачиваясь на волнах. Юноша не отрывал от нее глаз и продолжал следовать за ней, напрягая все мышцы.

Уже и вечер опустился, над морем воцарилась кромешная тьма, а ему все казалось, будто он видит девичью головку и, собрав последние силы, юноша плыл вперед.

Так прошла вся ночь. Усталость казалась невыносимой.

— Я должен догнать ее, даже если это будет стоить мне жизни, — повторял юноша, подбадривая сам себя.

Пловец ждал рассвета, чтобы точно понять, куда двигаться. Он терял сознание, захлебываясь в волнах. Как только первый луч заскользил по зеркальной глади, юноша жадно впился глазами в горизонт в поисках девичьей головы.

Но ее нигде не было видно.

Попытка обнаружить берег тоже увенчалась неудачей: со всех сторон была только вода. Ярко-зеленая вода.

Юноша с цинизмом в голосе воскликнул:

— Вот так промахнулся. И девушку не догнал, и жизнь потерял!

И лег на спину.

Дед был уже старый-престарый, а все равно еще умел радоваться наступлению весны. Днем он часто гулял по саду с детской радостью в глазах, прихрамывая и опираясь на крюковатую палку. Дед гладил кусты, на которых набухали почки, и задумчиво разглядывал старые деревья: силы жизни в их изъязвленных, морщинистых стволах гнали вверх, к веткам, свежие, жирные соки земли. В такие минуты дед улыбался из-под широких полей своей серой шляпы, будто хотел сказать:

— Да, жизнь, жизнь, все это очень хорошо, когда у человека спокойный сон и много славных внуков.

Мысли о смерти его не посещали, ведь он так хорошо себя чувствовал. Он настолько слился с пробуждающейся заново природой, что о смерти и подумать не мог. В тот день он выпил свой утренний кофе, прочел местную газету, спокойно, неторопливо отыскал прогулочную шляпу и отправился любоваться садом.

Было первое мая: любимый дедов цветок, кроваво-красный пион, распустил первый бутон. В тот же день у старика родился правнук. Дед долго, с нежностью любовался цветком.

— Срежу-ка его, — пробормотал он, — и отнесу Маргит-внученьке, повидаюсь с молодой мамой и посмотрю на правнука.

Он достал перочинный ножик и хотел аккуратно срезать цветок. Уже наполовину перерезав стебель, дед вдруг почувствовал, будто делает что-то очень нехорошее. Он поцеловал цветок, залил стебель воском и перевязал чистой полотняной тряпицей. Весь день его мучила совесть. Ведь он не раз срезал цветы и раньше, но эта конкретная попытка казалась невозможным и дурным делом. Теперь по утрам он с бьющимся от волнения сердцем спешил в сад, чтобы проверить несчастный цветок. Временами он чуть ли не вслух принимался умолять:

— Не надо на меня сердиться, это все случайно вышло: как это в голову могло прийти старому дурню — убить кого-то.

Пион, увы, не выжил. Все дедовы хлопоты оказались напрасны.

Однажды утром с желтого, больного стебля осыпались все лепестки и листья.

И нет в этом ничего удивительного. Как и в том, что следующей весной дед уже обрел свой покой в земле.

Хирург

Перевод В. Попиней

Хирурга я заметил давно, в третьесортном кафе на окраине, куда ходил в ту пору. На нем всегда был черный, до зелени заношенный, чистый сюртук. К бледному лицу чрезвычайно шли растрепанные каштановые усы с проседью и глубоко посаженные черные глаза. В этих глазах — как будто всегда слезящихся — стоял непонятный, ночной, артистический блеск. Он говорил тихо, почти шепотом, как врачи на консилиуме. Разговаривая с посетителями о всякой ерунде, например о том, что пишут газеты, он пристально смотрел им в глаза. Как будто был чем-то особенно заинтересован. Мнение высказывал готовыми, обдуманными фразами, словно давал рекомендации пациенту. Благородство и интеллигентность этого потрепанного жизнью человека напоминали выцветший, но очень тонкий бархат, какой встречается еще в старинных дворянских усадьбах.

Я спросил официанта:

— Кто этот господин?

— Врач, бывший хирург, ходит сюда уже полтора года.

Услышав однажды, как я прошу принести медицинскую газету, он обратился ко мне. Похвально отозвался о профессии врача, задал несколько вопросов об университете. Мы разговорились, он оказался чрезвычайно образованным собеседником. Особое внимание я обратил на несколько психологических терминов, которые услышал впервые. В этом человеке меня поразили готовность с жаром обсуждать пустяковые темы, пристальное внимание к деталям и богатое воображение. Я был потрясен тем, как он справляется с жизненными трудностями, смиренно принимая их и при этом прекрасно себя чувствуя. Вскоре, выпив по чашке послеполуденного кофе, мы распрощались. (К тому же, я торопился).

Как-то меня занесло в это кафе поздней ночью. Хирург сидел за одним из столиков и, погрузившись в свои мысли, пил.

Он сладострастно подносил к губам стакан, смакуя зеленоватый абсент, прикрыв веки, медленно и экономно, и было очевидно, что пьет он давно. Это был тихий, страстный алкоголик, потерянный для нормальной жизни и на всех парах идущий к белой горячке. В одно мгновение стали понятны странный блеск его глаз, отстраненный оптимизм и пристальное внимание к мелочам. Когда-то этот человек был, не мог не быть, другим. Его изменил алкоголь.

Заметив меня, хирург вздрогнул. Было заметно, что передо мной — как перед коллегой — ему неудобно. Он пригласил меня к столику; я быстро заказал себе абсента, и его замешательство прошло. Вскоре я заметил, что сегодня этому человеку хочется выговориться. Через десять минут он был погружен в рассказ.

…Ведь что главное, коллега? Зачем человек страдает? Зачем ест? Зачем любит? Зачем радуется? Ради того, чтобы жить. Но ведь это смешно, жизнь когда-то закончится. Пройдет. Отчего же она проходит? Что мешает ученому завершить свой труд, художнику — воплотить задуманное, отцам — воспитать детей? Я понял. Это бесконечно просто. Первый вопрос — зачем проходит время?