Михаил Угаров - Море. Сосны
– Вот так вот, – сказал Стендап. – Что еще интересного? Элик знает наизусть всего Гумилева. Гоухоум – гомосексуалист. Мила не любит трахаться. Верка, наоборот, любит, когда ее трахают, но в конце кричит “не в меня, не в меня”, поэтому мы зовем ее “невменяемая”. А я на фронте был. Вот и все из интересного.
Виктор мало что понял. Он не знал, кто такой Гумилев и почему люди учат его наизусть. Не знал, кто такие гомосексуалисты, и поэтому не смог оценить. Не знал, что означает это слово – трахаться. Тогда оно было еще не в ходу.
Стендап принес приемник, включил его, и оттуда заговорил гнусавый будничный голос диктора. Виктор удивился – так дикторы не говорят на Всесоюзном радио.
– “Голос Америки”, – с уважением сказала Лика.
Никогда!
Наступил вечер, и край солнца коснулся моря.
Это послужило сигналом для всей компании.
Мила лениво поднялась с камня, потянулась, а потом сняла с себя лифчик, открывая общему взору свою красивую грудь. Потом, нехотя поднимая ноги, она сняла трусы.
Виктор испугался, посмотрел на остальных. А они – ничего, как будто так и надо.
Встал Элик, расстегнул пуговицу на своих красных шортах, они упали вниз, а он, не глядя, переступил через них. И оказался в чем мать родила.
Виктора поразило, что у красавца Элика писька была такая маленькая, как замерзший мышонок.
И тут все стали раздеваться догола.
Самое главное – и Лика вместе с ними.
У Виктора стукнуло сердце. Она не должна была этого делать при чужих мужчинах. А с другой стороны, – какое он имеет право на нее?
Они стояли над Виктором нагишом и смотрели на него. А он сидел на камне и смотрел на свои босые ноги.
– Ну! – сказала некрасивая Верка, обращаясь к Виктору.
– Не трогайте его, – мягко сказала Лика. – Он потом как-нибудь.
– Никогда! – тихо, но уверенно ответил Виктор.
Все только засмеялись в ответ.
Они повернулись к нему спинами и пошли к морю.
Виктор смотрел им вслед, на их голые попы, они были такие же загорелые, как и все тело. Это значит, что они всегда загорают и купаются голыми.
Он с ужасом подумал – вот выйдут они из моря, как он в глаза-то смотреть им будет после этого?
А они, переступая с камня на камень, вошли в море.
И поплыли в разные стороны.
Чего кричать-то так?
Ночью набегами шуршало галькой море.
Элик осторожно приподнялся на локтях, посмотрел на своих товарищей. Все спали.
Тогда он стал тихонько отползать назад, к выходу из палатки.
Вылез. Зашуршали мелкие камешки. И все затихло.
Тогда Виктор открыл глаза.
Посмотрел на Гоухоума, который лежал рядом.
Тот тоже открыл глаза.
– У тебя с ней было? – шепотом спросил Гоухоум.
– Не было, – честно ответил Виктор.
– Сейчас будет, – сказал Гоухоум. – Но не с тобой.
Помолчали. Посмотрели на Стендапа, который мирно спал.
– Пойдем позырим?
– Идем, – ответил Виктор.
Вылезли из палатки и сразу услышали возню.
Дело происходило в третьей палатке.
– Так вот для чего третья палатка, – зашептал Гоухоуму Виктор.
– Тебе говорили, но ты не понял, – ответил тот.
Осторожно подошли и сели на камень возле входа.
Возня продолжалась, потом застонала женщина. Это была Лика. А потом резко вскрикнула. Потом еще раз и еще. Потом слышно было, что зажимает она себе рот, старается не кричать.
Потом путано лепечет ласковые слова, потом тихо смеется.
– Чего кричать-то так? – жарко зашептал Гоухоум на ухо Виктору. – Не до такой же степени там все здорово?
– А если – до такой? – спросил Виктор.
– Не, – ответил Гоухоум. – Не до такой. Не заводит что-то.
– А меня заводит, – ровным голосом ответил Виктор.
Разговор получался у них самый глупый, мальчиковый. И Виктор был рад этому.
– Пойдем спать, – длинно зевнув, сказал Виктор.
Эманация личности
Виктор и Элик вдвоем зашли в море, поплыли рядом друг с другом.
– Ну как? – спросил его Виктор. – Все получилось?
– Да, спасибо, – ответил ему Элик. – Иначе не бывает.
Вот странное дело! Элик как-то сразу понял – о чем это его спросил Виктор. А Виктор понял, что Элик его очень хорошо понимает и отвечает по делу.
И от этого Виктор еще больше разозлился.
– Как же ты со своим малышком управляешься? Трудно, наверное? – сплевывая воду, спросил Виктор.
– Волка бояться – в лес не ходить! – сплюнул воду Элик.
Поговорили.
Виктор остервенело рубил ладонями воду, плыл кролем вдаль от Элика. И тот делал то же самое.
…И вновь они плыли друг к другу, соединились, поплыли рядом, уже к берегу.
– Дело не в размере, а в эманации личности, – отфыркиваясь, сказал Элик.
И поплыл вперед, обгоняя Виктора.
Они вышли из воды.
Элик был голый, а Виктор в трусах.
– Не сердись на меня, друг, – сказал Элик. – Мне не хотелось тебя огорчать.
– А кто огорчен? – спросил Виктор.
И с силой ударил мокрой ладонью по ладони Элика.
– Что такое эманация личности? – спросил первым делом он у Верки. А та смутилась от его внимания, от его порывистого движения к ней.
Верка только собралась ответить ему, но Виктор махнул рукой и отошел от нее.
Для себя никто
Днем они сидели на площадке на отвесной скале. Абсолютно ровный каменный козырек нависал над морем, справа была видна устрашающе отвесная скала.
А слева была видна дорога в ущелье. Чтобы увидеть ее, нужно было лечь на живот, на самый край козырька, и посмотреть вниз.
Там, глубоко внизу, шла узкая военная дорога. На том коротком отрезке дороги, который был виден, Виктор насчитал два шлагбаума. Значит, их по дороге полно; значит, дорога сверхзапретная.
Они сидели на каменной площадке втроем: Виктор, Элик и Гоухоум.
– С Веркой было дело, – говорил Элик. – А с Милой – нет.
– А чего так? – удивлялся Виктор. – Вы с Милой оба красивые.
– Понимаешь, мы не для себя. И я и она. Что с того, что красивые? Это все для других.
– А для себя? – спросил озадаченный Виктор.
Элик махнул только рукой:
– Для себя я – никто.
– Хотите анекдот? – спросил Гоухоум.
– Не хотим, – отмахнулся Элик.
– Молится старушка в церкви. “За кого молишься, бабушка?” – “За Ленина-учителя, за Сталина-мучителя, за Булганина-туриста, за Хрущева-афериста, за Родину-мать и за Фурцеву…дь!” – и смеется.
– Слушай, друг, – сказал, понизив голос, Элик. – Простым глазом вообще не видно, что у тебя с ней что-то…
– ?Слушайте еще анекдот! Хрущев посетил свиноферму. В газете “Правда” обсуждают подписи под фотографией. “Товарищ Хрущев среди свиней”, “Свиньи вокруг товарища Хрущева”. Окончательный вариант: “Третий слева – товарищ Хрущев”.
– У меня с ней не что-то, – сказал Виктор. – У меня с ней ничего.
Забыть все это
Стендап, Виктор и Гоухоум ползут по уходящей вглубь расщелине.
В конце ее – продолговатая пещера, как капсула.
– Катакомба, – сказал Стендап. И сразу, без перехода добавил: -
А девка тебя любит, Лика эта.
– Обойдется эта Лика, – весело ответил Виктор.
Теперь, в катакомбе, они смогли даже сесть. Голова, правда, сразу же упиралась в потолок, но все-таки…
– А ты на фронте был? Сколько же тебе лет?
– Сорок один, – ответил Стендап.
– А выглядишь моложе…
– Что значит – был? Ну вошли мы в Югославию. Пили спирт. Местных баб насиловали, югославок. Впятером. А мне двадцать два года, у меня ничего еще такого не было… Потом полегче стало, освоился. Каждый день такое творилось с местными девками, я даже как-то привык. Потом, помню, лень стало коленки им выкручивать, просто совал им в рот, и досвидание.
Виктор затих. Не такого рассказа он ждал про освобождение Европы, про знамя над рейхстагом.
– Ну ладно бы с немками, а там-то зачем, югославок?
– Ну как? Вошли в страну – значит, все наше. Потом вернулся домой, а у вас тут все другое, прямо кино “На Заречной улице”. Никто никому не дает, как будто никому ничего не нужно. Пришлось забывать прежний опыт.
Стендап лег на каменный пол, вытянул ноги. Руки заложил за голову.
– А послевоенный опыт перенимать я не захотел, – будничным голосом закончил рассказ Стендап.
– И сейчас никак?
– Не-а.
– Что, никогда этого не делаешь? – спросил Виктор.
– Ребенка сделать могу, – ответил Стендап. – Просили пару раз, так делал. А так – нет.
Все, что рассказывал Стендап, как-то не вмещалось в голову Виктора. Но он нашел все-таки одну точку соприкосновения.
– Вот приеду я домой, в Ленинград… И мне тоже придется забыть многое. Все забыть.
– Знаешь, что в тебе не так? Мужик ты вроде как надо, серьезный, а вся твоя жизнь, как погляжу, вокруг письки вертится. Ты чего?
– А что?! – спросил молчавший до сих пор Гоухоум. Спросил он это таким голосом, что стало понято – готов к возражениям. – Если хочешь знать, в нашей стране это чуть не единственная зона свободы! Всюду залезли, скоро уж в постели будут дежурить!
