Мигель Делибес - Кому отдаст голос сеньор Кайо? Святые безгрешные
— Ты — назад. — И, видя, что тот не двигается с места, добавил: — Шевелись живее, старик, ты же все-таки кандидат в руководители как-никак, а?
Виктор повиновался. Лали сказала:
— Хочешь, я поведу?
Рафа крутил на пальце ключи.
— Что? — Он сел за руль. — Ты уж давай следи за дорогой, да не забудь: пристегни свой прелестный бюст ремнем безопасности.
Машина тронулась. Улица кипела. Автомобили неслись в обоих направлениях, а пешеходы — их было множество — высыпали на мостовую, стоило движению застопориться хоть на миг. Рафа беспечно и лихо объезжал машины и пешеходов, стараясь первым подойти к светофору.
— Слушай, нельзя ли поспокойнее? Так ты до собрания все нервы нам вымотаешь, — сказал Виктор.
Улица, словно ковром, была выстлана призывами и листовками, машины, проезжая, оставляли на них отпечатки шин. С фасадов, с заборов, огораживающих строительные работы, с мрамора банковских зданий пестрые плакаты приглашали голосовать за ту или иную партию. Время от времени попадались неистребимые надписи, сделанные краской.
— Погляди-ка, — показала Лали, смеясь.
На зеркальных стеклах большого магазина тканей чья-то рука вывела: «Хочешь голосуй, хочешь нет. Как твоей левой пятке угодно».
Рафа хохотнул.
— Ничего, — сказал он. — А этот, посмотри!
Чуть поодаль та же рука написала теми же буквами: «Автономию Куриэлю!» Виктор спросил:
— Куриэль — это селение, что славится своими сосисками? Там еще церковь в мосарабском стиле?
— Оно самое, — сказала Лали.
Они домчались до моста, там машин было меньше, и Виктор чуть согнулся, достал из кармана кассету и через плечо протянул ее Лали:
— Поставь, если не трудно. Подсластим наше путешествие.
Лали прочитала надписи с одной и с другой стороны и обернулась к Виктору с жалостливой улыбкой.
— Но, Виктор… — сказала она.
— Черт подери, что там? — спросил Рафа, косясь на пленку краем глаза.
— «Букет роз», — сказала Лали.
— Ну, депутат, нам только слюней не хватало.
Лали вставила кассету в магнитофон. Теперь улыбка ее стала доброй и снисходительной, какая появляется на лице у взрослого, имеющего дело с ребенком. Последние дома города остались позади, и они мчались средь чистого поля. Зазвучали первые такты.
— Это слишком, старик, — сказал Рафа.
Лали добавила, не переставая улыбаться:
— Виктор у нас не от мира сего: он все еще душою с сарсуэлой[12], а нам сарсуэла как рыбке зонтик.
Виктор перегнулся. Схватил Лали за волосы и тихонько дернул.
— Ты что, на самом деле думаешь — какие политические взгляды, такая и музыка?
— Нет, конечно, — сказала Лали, — но объясни, пожалуйста, как ты сочетаешь любовь к легкому жанру с прогрессивным мировоззрением?
Шедшая впереди зеленая машина вдруг резко сбросила скорость, и Рафа, тормознув, обошел ее слева.
— Эй, поосторожней!
— Поосторожней, ах ты черт! Ну и старик, даже сигнала не включил.
Лали обернулась посмотреть.
— Старуха, — сказала она.
Динамик слащаво пел: «Промчалось и пропало, как будто не бывало, как будто не бывало любимой той поры!..»
— Послушайте, — сказал Виктор, покачивая в такт головой. — Разве плохо? Мне, наверное, нравится потому, что напоминает мои шестнадцать лет, когда я поступил в университет и в первый раз влюбился.
— Смерть мухам, депутат! Ты когда-нибудь влюблялся? — спросил Рафа.
— И не раз, — ответил Виктор, — за кого ты меня принимаешь?
— Тебе уже тридцать семь стукнуло, а ты все один как перст.
Вмешалась Лали, которую все это немного задело:
— Сразу видно, ты не в курсе, из последних пятнадцати лет Виктор семь прожил за решеткой. Не рекорд, но все-таки.
Рафа на секунду выпустил руль, чтобы размять пальцы.
— Пусть так, — сказал он. — Однако, кроме средних веков, на которых он застрял, чем-то еще он занимался восемь лет, что был на свободе?
Мотор жужжал весело и ровно. По обе стороны дороги неслись стройные ряды тополей. За окошком расстилалось чистое поле, покрытое нежной зеленью разных оттенков; к горизонту оно уходило мягкими холмами, меченными поверху клочками кустарника. То и дело среди всходов виднелись голые участки пористой, глубоко вспаханной, красноватой земли, а слева, на лугу, заросшем амариллисами и маками, промелькнуло сбившееся в кучу стадо овец. Рафа пальцем показал на большую проплешину:
— А это, старики, почему не засеяно? Разве в Испании избыток хлеба?
— Что? — спросил Виктор, наклоняясь вперед. — Лали, сделай одолжение, прикрой этот фонтан.
Лали убрала звук и повернулась к Виктору, чтобы он слышал.
— Проплешины, — сказала она. — Рафе не дают покоя проплешины, не понимает, зачем они. До сих пор ему не ясно, что земля, как и все, кто работает, нуждается в отдыхе.
Виктор заинтересовался:
— Наверное, это имеет свое название.
— Земля под паром, — сказала Лали.
— Ну дает! — вступил Рафа. — Сколько ты знаешь о деревне! Больше, наверное, чем тот, кто ее придумал.
— Под паром, — повторил Виктор. — Красиво, правда?
Рафа наклонил голову.
— С вас, селяночка, поцелуй сверх программы. От этой чертовой музыки в сон клонит.
Лали вытянула губы трубочкой и поцеловала его в щеку.
Рафа снял правую руку с руля и обнял девушку за спину.
— Побольше жару, подруга, нельзя быть таким сухарем. — Он привлек ее к себе.
Лали повела плечами, высвобождаясь из объятия:
— Держись за руль и кончай свои штучки, сукин кот.
Виктор, задумавшись, смотрел в окошко.
Вид зеленого, недавно обработанного поля со вздымающимися на нем красными маками захватил его.
— Сколько маков!
— Маки — это плохо, разве не так, старики?
— Говорят, так, — сказала Лали.
Магнитофон резко щелкнул: пленка кончилась, Лали нажала кнопку.
— Поставить оборотную сторону?
— Ну ее к богу в рай! — крикнул Рафа.
Лали застыла с пленкой в руке.
— А что же?
— Там есть «Помню тебя, Аманда» и «Темная сторона луны» — всё «Пинк флойд». Любую из них.
Шоссе начало петлять, прямые участки попадались все реже. Теперь по сторонам дороги бежали каштаны, пошла пересеченная местность. Рафа переключился на третью скорость, резко прибавил газу и между двумя поворотами обогнал грузовик.
— Слушай, поосторожнее! Обгон был неправильный.
— Спокойно, старик, сплошной линии не было.
— Ну и что? Есть сплошная или нет, а пойдет встречный — и долбанемся за здорово живешь!
— Черт побери! Обогнали с полным правом! — парировал Рафа. — Я готов и долбануться, если с полным правом.
Машину наводнило, разливаясь, словно запах духов, домашнее тиканье часов, звонок будильника — несвязные звуки новой пленки. Виктор недовольно поморщился:
— Неужели тебе это нравится?
— «Пинк флойд»? Обожаю!
Виктор покорно откинулся на спинку. Лали повернула голову и уткнулась подбородком в спинку сиденья:
— Кстати, как мы будем действовать сегодня?
— Как всегда, более или менее.
— Послушай, старик, что значит — как всегда? — спросил Рафа.
Виктор словно бы задумался.
— Ты, к примеру, — сказал он после короткой паузы, — расскажешь о пенсиях и социальном обеспечении. Дани говорит, с этих земель уехало много народу, в селах остались одни старики да дети.
— Лады, — сказал Рафа. — Будь спок.
Виктор продолжал монотонно, как будто сам себе:
— Я возьмусь за свое привычное: вековая заброшенность, средневековые структуры и анализ продукции сельскохозяйственного производства.
Из магнитофона неслись резкие, сухие, не слишком мелодичные звуки ансамбля «Пинк флойд».
— А я? — спросила Лали.
Виктор откашлялся:
— Надо придумать и тебе подходящую тему.
— Может, о женском равноправии?
Виктор не ответил.
— Не нравится тема? — продолжала Лали.
— Не в этом дело, Лали, видишь ли, эти люди живут в горах и ничего не знают о движении за равноправие, просто понятия о нем не имеют.
Лали оторвала голову от спинки и сердито сказала:
— Значит, пора им в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году узнать об этом.
Виктор сдвинулся на самый край сиденья. Его губы почти касались левого уха Лали.
— Не ершись, — сказал он. — Я с тобой полностью согласен, ты знаешь, но нельзя спешить, всему свое время.
— Оставим эту проблему для кортесов? — иронически сказала Лали. — Ты тоже наивно веришь, будто этот вопрос — для кортесов?
— Так я не считаю, — сказал Виктор не слишком убежденно.
Лали все больше раздражалась, ее лицо напряглось и раскраснелось, и она стала еще милее.
— Не обольщайся, — продолжала она. — И ты тоже подходишь к этой проблеме как типичный испанский мужчина, как мачист[13]. Битва в этом направлении уже началась, нет сомнений. Другими словами, главное — изменить образ мышления патриархального общества, а самый оплот этого ветхого патриархата именно здесь, Виктор, в горных селениях. А как ты доберешься до них из кортесов, скажи? Будь уверен, основных прав все равно не узаконят.
