Николай Удальцов - Модель

При этом я отдавал себе отчет в том, что мне, скорее всего, придется демонстрировать не ум — то, что встречается в фантастических рассказах, а глупость — то, с чем мы сталкиваемся ежедневно.

Я решил поиграть с девочкой в игру, в которой я попеременно — то защищал всемирный разум, то — нападал на него.

И не ошибся — девчоночный дух противоречия заставил ее включиться в эту игру.

Причем первой:

— Так вы не верите в то, что высший разум существует? — уточнила она.

— Нет, — ответил я, но отыгрался:

— Впрочем, я не верю даже в то, что существует высший маразм.

После это пришла моя очередь порассуждать:

— Девочка, Божий разум не неприкасаемый заповедник.

Он должен эксплуатироваться в хозяйственных целях, — сказал я, сам не понимая — зачем. И получил в ответ то, что должно было быть сказано не девушкой, а мной самим:

— Нечего, Петр Александрович, валить на Бога наш собственный идиотизм.

Мы не менялись мыслями.

Просто наши мысли игрались в салочки.

Она постоянно что-то отчебучивала, вынуждая в ответ становиться отчебучивателем меня:

— Впрочем — у каждого свой бог, — добавил я, тут же продемонстрировав, что если мой разум может отправиться в самоволку, то моя глупость — всегда на посту.

— Это что же — богов столько же, сколько и людей? — усмехнулась Злата в ответ.

И я не успел ответить ей, что богов всегда больше, чем людей — на каждого человека богов приходится по нескольку.

Каждый раз каждый бог зависит от цели человека…

…Как-то я спросил своего друга художника Андрея Каверина:

— Я до сих пор не пойму: для чего Бог насоздавал столько богов? — И Андрей ответил мне вопросом на вопрос:

— А для чего Бог насоздавал столько людей — ты понимаешь?..

…Злата тут же перехватила инициативу утверждений:

— Бог говорит, что нужно любить всех людей, независимо от того — хорошие они или плохие. — Я увидел, как ее мысли работают локтями между моих слов, и слегка, не больше чем на чайную ложку, улыбнулся:

— Может, давая такой завет, Бог хотел проверить то, какими глупцами могут стать потомки Адама и Евы?

А может, Бог просто пошутил, а мы не поняли юмора?

После этого наступила моя очередь говорить ерунду:

— Люди могут успокоить свою совесть, обратившись за прощением к Богу, — проговорил я; и девушка прищурила глазки:

— Христос для честных, а не для всех подряд.

Если люди обращаются за прощением к Богу, значит — сами себе они все уже простили?

Вообще-то, если Бог займется таким бесконечным делом, как прощение людям того, что люди считают своими грехами, а иногда и того, что люди называют своими добродетелями, безработица Богу не грозит.

Так что тут уж мне ничего не оставалось, как согласиться с ее доводами:

— Люди — разные.

Одни думают, что Бога нужно бояться; другие — понимают, что Его нужно любить.

— Бог объединяет людей, — высказала Злата не свою мысль; и мне ничего не оставалось, как не согласиться:

— Почему же тогда религии — разъединяют?

— Петр Александрович, а вы сами-то в церковь молиться не про себя, а вслух ходите? — спросила Злата, состроив личико девочки-стервочки.

— Бог не глухой, — ответил я. — Если человеку необходимо молиться вслух, значит, он молится не Богу, а себе.

— А вы хоть одну молитву наизусть знаете? — не угомонилась она одним вопросом о молитвах; и мне пришлось напрячься не понарошку:

— Я считаю, что к Богу нужно обращаться творчески — своими словами.

В заученных молитвах нет творчества.

— А дети? Откуда они, по-вашему, берутся? — Злата продемонстрировала, что умеет переключаться не хуже штепселя.

— Не знаю, откуда берутся дети, — соврал я.

Соврал потому, что не знал всего лишь того, откуда берутся взрослые.

И без всякой паузы — помощницы нормализации мыслей, я зачем-то прибавил:

— Но детей дает Бог. — Если бы я знал, на какой ответ нарвусь, не знаю, сказал бы я то, что сказал.

Злата состроила такую мордочку, что ее можно было демонстрировать на ярмарке:

— Да?

Так значит, по-вашему, алименты нужно брать не с вас, мужиков, а с РПЦ?

— Впрочем, — прибавила Злата тут же, — про первородный грех я что-то слышала.

Церковная бредятина насчет того, что я появился на свет только потому, что мои родители согрешили, издавна вызывала у меня неприятие; а здравый смысл и знакомство, пусть даже шапочное, с дарвинизмом, фрейдизмом и генетикой только укрепляли мой персональный атеизм.

Хотя и вызывало неподдельное удивление в отсутствии атеизма коллективного.

Но я не мог предъявлять такие же требования к коллективному слабоумию, которые я предъявлял к своему собственному здравому смыслу.

Секс может назвать грехом только тот, кто ни разу им не занимался.

И выбор между мнимым грехом и истинным удовольствием любой разумный человек делает в пользу второго…

…Однажды я сказал своей приятельнице, журналистке Анастасии, с которой мы поехали в подмосковный дом отдыха:

— Нас двое.

Мы — как Адам и Ева в раю. — И Анастасия усмехнулась:

— Знаю я вас — мужиков, — И когда увидела, что я не понял ее комментарий, пояснила:

— Вы ведь думаете, что, если бы у Адама было бы побольше лишних ребер — в раю действительно наступил бы рай.

— Хотя… — собрался вяло возразить я. Но Анастасия избавила меня от возможности сказать глупость:

— Петька, ты никогда не задумывался о том, что эволюция сделала этот процесс, процесс размножения, таким приятным потому, что он нужен эволюции. — И мне удалось промолчать.

Не говорить же мне было очевидное; то, что, видимо, эволюция — христианства не предполагала…

…Понимая никчемность слов, я не стал испытывать девочку на здравомыслие и сразу перешел к кчемности — к праотцам и праматерям.

И я встал на защиту прародителей:

— Если бы Адам и Ева не согрешили, людей на земле не было бы.

А потом не дал девочке перехватить инициативу, начав проповедовать старое:

— Злата, Бог дает людям возможность выбирать между хорошим и плохим, — сказал я ерунду — такое впечатление, что, кроме Бога, некому предоставить нам такой выбор.

Моя соседка-барменша предоставляет мне этот выбор каждый раз, когда ей заняться нечем.

Впрочем, это уже выбор не между хорошим и плохим, а между хорошим и очень хорошим.

— Что? — переспросила Злата, видя, что я задумался.

— Бог предоставляет людям выбор между тем, что хорошо и плохо.

— А зачем Бог создал «плохо»? — ответила девочка, глядя мне в глаза.

И я, впервые в жизни, задумался над тем, что составляло смысл этого ее вопроса.

Когда мне говорят, что Библия — единственная книга, из которой люди могут узнать о том, что хорошо, а что плохо, я вспоминаю свой собственный опыт постижения этих понятий.

О том, что хорошо, а что плохо, я узнавал из книг о Буратино, Чи-поллино, Незнайке.

Потом из рассказов Гайдара.

Потом из рассказов Джека Лондона.

А потом пришло время книг Ремарка, Хемингуэя.

К своим мыслям я тихо прибавил:

— Человек должен быть во что-то верящим. — И Злата тихо прибавила тоже:

— Вера — довольно банальная вещь.

Человек должен быть не банальным…

…Я не знал, что ответить, но был уверен в том, что такая гипотеза вряд ли понравилась бы нашим попам; и, видя мое молчание, Злата спросила уже серьезно:

— Вы не верите православной церкви?

— Я не верю церкви, которая является не православной, а государственной.

— Ладно, контрольный вопрос! — девушка изображала серьезность, но по ее лицу было видно, что удается ей это с трудом.

Она не спорила со мной, а пыталась обойти с фланга:

— Вы верите в то, что в этом году наступит конец света?

И я не стал изображать серьезность в ответ:

— Я даже не верю в то, что начало света уже наступило.

— Ну, а вопрос еще контрольней.

Только имейте в виду — вопрос будет сложным, — девушка напряглась; и я сделал то же самое.

— Вот если бы вы встретились с Богом, о чем бы вы его попросили? — И только после того, как она произнесла слова, расслабился.

Девушка задала вопрос, к той или иной форме ответа на который должен быть готов каждый.

Готов был и я:

— Я бы попросил Его: Господи, дай мне мудрости отличать то, что есть, от того — как должно быть…

…За словами, очень быстро, мне стало неловко за то, что я так беззастенчиво эксплуатирую неокрепшие мозги девушки; и я замолчал, улыбнувшись своей затее на прощанье.