Джон Винтерих - Приключения знаменитых книг
Главной причиной, почему Бернс поехал в Эдинбург, была его внезапная слава на родине. Бернс стал пророком, почитаемым во всей стране и особенно в его родном и глухом уголке. Сказать что-либо нелестное о Роберте Бернсе в кабачке где-нибудь в Эйршире или Думбартоншире и сегодня-то — рискованное дело, но в 1786 году это было просто опасно.
Повлияло ли это все на течение жизни в доме Арморов? Утешилась ли Джин тем, что отец ее будущего ребенка стал национальным героем? Сама она в срок свершила то, о чем сделана запись рукой Бернса в библии, которую он купил два года спустя в Эдинбурге: «3 сентября 1786 года родились близнецы, старший сын Роберт в четверть часа пополудни и Джин, умершая через год и два месяца». За эту библию Бернс заплатил два фунта; дом-музей приобрел ее в 1904 году за 1700 фунтов стерлингов.
III«Стихи, написанные преимущественно на шотландском диалекте»— не очень броское название, поэтому книга вошла в историю как «Бернс из Килмарнока». Какой еще город так прославился в истории книжного дела? «Листья травы» не называют Бруклинским Уитменом или «Векфильдского священника»— Голдсмитом из Сейлсбери, но говорят о «Бернсе из Килмарнока»— и другого названия у библиофилов книга не имеет.
Современный Килмарнок, маленький деловитый провинциальный центр, свято помнит, что его слава родилась на чердаке, где некогда помещалась типография Джона Вильсона.
Гравюра Дж. Роджерса с картины Дж. М. Райта в издании 1842 г.
«Бернс из Килмарнока» — это солидный том в двести сорок страниц, прекрасно напечатанный. Пять страниц занимает словарь диалектных слов и выражений. Из его тридцати шести стихотворений наиболее известны — «Полевой мыши, гнездо которой разорено моим плугом», «Горной маргаритке, которую я примял своим плугом», «Насекомому, которое поэт увидел на шляпе у нарядной дамы во время церковной службы».
Некоторые из самых первых шестисот экземпляров вышли в бумажной синей обложке, и они-то теперь считаются наиболее редкими и ценными. Известны всего четыре-пять таких экземпляров, лучший из них куплен домом-музеем поэта в 1908 году за тысячу фунтов. Немного уступают им по цене синие экземпляры в жесткой обложке, оставшиеся в свое время неразрезанными. Заново переплетенных экземпляров с подрезанными краями страниц довольно много. В начале 1929 года такой потрепанный экземпляр был, правда, продан за 6750 долларов, но вместе с ним продавалась страница оригинальной рукописи.
В 1897 году продавался «Бернс из Килмарнока» в оригинальной обложке и новенький, как в день выхода.
Он был куплен за неслыханную тогда сумму — 572 фунта, к великому огорчению книготорговца, который несколькими годами раньше отказался заплатить за него 120 фунтов.
Первоначально экземпляр принадлежал одной вдове, которая продала его через рекламу в провинциальной газете тому, «кто предложил больше всех»: восемь фунтов десять шиллингов.
Послушайте, однако, историю некоего Джеймса Стилли из Лита, который в давние времена купил экземпляр в мягкой обложке и даже с дарственной надписью автора всего за шиллинг. Обложка была несколько потрепана, и Стилли решил доверить книгу переплетчику, с условием, что он не будет ровнять краев. Переплетчик же имел свое мнение и подверг экземпляр самому разрушительному обновлению.
В довершение несчастья, из книги позднее была вырезана надпись автора. В результате остался только один «Бернс из Килмарнока» с дарственной надписью.
Вот еще одна история. В Англии прошлого века мало кто так хорошо разбирался в книгах, как ученый Джон Колльер, известный своими комментариями к изданиям Шекспира.
В «Дневнике старика» он рассказывает случай, происшедший с ним 1 августа 1832 года, т. е. когда «Бернсу из Килмарнока» было еще меньше пятидесяти лет.
«Вчера меня постигло досадное разочарование. Я проходил по Тернстайлу к Линкольн Инн Филдз и дальше к Сомерсет Хаусу, когда взгляд мой упал на лотки с книгами перед букинистической лавкой некоего Корниша. Тут я увидел книгу, которую очень хотел иметь, а именно килмарнокское издание стихов Бернса. Поскольку я собирался идти дальше и намеревался вскоре вернуться, я поставил книгу обратно на лоток, решив купить ее по дороге домой. Цена была всего лишь один шиллинг шесть пенсов, но я знал, что она стоила и гинеи. Возвращаясь тем же путем, я ни на минуту не забывал о книге, считая ее уже своей. Велико же было мое огорчение, когда, проходя мимо того места, я увидел, что книги нет — она продана за шиллинг и шесть пенсов кому-то другому! С тех пор я поклялся никогда больше так не рисковать. Она была не разрезана и в оригинальной обложке. Такого экземпляра я больше никогда не видел».
Подобные вещи случаются со всеми посетителями букинистических магазинов, но все же Колльер — единственный покупатель, упустивший «Бернса из Килмарнока» за половину его первоначальной цены! [11]
IVБернса издали в Америке через два года после выхода килмарнокского издания его стихов. Это тем более поразительно, что первое американское издание Шекспира (и вообще первое его издание за пределами Англии) вышло на семь лет позже американского Бернса, почти через сто семьдесят пять лет после первого «фолио» Шекспира[12]. За право представить Бернса американской публике боролись две фирмы, и два издания книги вышли почти одновременно в Филадельфии и Нью-Йорке. Нью-йоркское издание считается более редким.
Бернс никогда не был в Америке (как не был он и на Ямайке), но его песни покорили Америку раньше, чем она приняла свою конституцию и стала Соединенными Штатами.
ЧАРЛЗ ДИККЕНС
И «ЗАПИСКИ ПИКВИКСКОГО КЛУБА»
IРанняя весна 1836 года была вдвойне примечательна для двадцатичетырехлетнего репортера лондонской «Утренней хроники» Чарлза Джона Хаффама Диккенса. В последний день марта выходил первый тонкий выпуск юмористического издания, над которым он трудился. Двумя днями позже ему предстояло жениться. Литературное предприятие, вначале малообещающее, неожиданно и очень скоро обернулось величайшим книгоиздательским триумфом. Женитьба же через двадцать два года окончилась полным крахом. Если уж из этих двух начинаний одно должно было закончиться так печально, то теперь, столетие спустя, мы можем радоваться, что горькая участь постигла не юмористическое издание, и да простит читатель нам нашу радость.
В тот момент, однако, любовь молодого Диккенса была безмятежна. «Мне предложили за четырнадцать фунтов в месяц, — восторженно сообщал он невесте, — писать и редактировать совершенно одному материал, для ежемесячного издания… Работа нешуточная, но вознаграждение слишком соблазнительно, чтобы отказываться». Он, очевидно, предпочел сообщить ей позд-нее на словах, что, предвидя семейные расходы, он уже взял жалование за два месяца вперед.
Даже если бы мистер Диккенс готовился умереть, а не жениться, он был бы совершенно прав, гордясь сделанной карьерой. Он зарабатывал с тринадцати лет, но поначалу он запечатывал банки с ваксой — сначала промасленной бумажкой, потом синей бумажкой, завязывал бечевкой, подрезал края и приклеивал этикетку. Платили ему за это шесть шиллингов в неделю. В шестнадцать лет он уже работал у адвоката, получал тринадцать шиллингов и шесть пенсов в неделю, а после прибавки — шестнадцать шиллингов. В девятнадцать был репортером и за четыре года дослужился до пяти гиней в неделю. Он начал понемногу писать и после того как с успехом выступил с несколькими короткими вещами в вечернем выпуске все той же газеты, осмелился попросить прибавки. В отличие от многих подобных просьб, эта была удовлетворена. Мистер Диккенс получал теперь семь гиней в неделю — совсем неплохо для бывшего наклейщика этикеток. Кроме того, он стал автором книги. Короткие вещицы, напечатанные в «Вечерней хронике» и других журналах, собраны под названием «Очерки Боза». Диккенс и раньше иногда подписывался в газете именем Боз, хотя вне семьи Диккенсов оно мало что значило. Зато имя иллюстратора говорило о многом. Им был знаменитый художник Крукшенк, друг писателя.
Прошение о прибавке было Диккенсом подано за год до этого в доме 15 по Фернивалз Инн. В начале 1836 года он все еще был занят устройством квартиры. Гостей здесь принимали в «неуютной комнате без ковра», в которой был «стол, два-три стула и несколько книг». Так описал обстановку один из современников Диккенса. Вверив свое достоинство «шаткому стулу», он принялся рассматривать писателя: «Коротко стриженные волосы, одежда бедна, хотя и изысканного покроя. Сменив потертый служебный сюртук на потрепанный синий, он стал у двери, наглухо застегнутый и без воротника, и казался мне олицетворением авантюризма». Биограф Диккенса, его «Босуэлл», Джон Форстер, цитируя придирчивого современника, добавляет, что они с Диккенсом «от души смеялись над этим описанием, в котором едва ли есть одно слово правды. И я, — добавляет Форстер, — привожу его как достойный пример той чепухи, которой и после его смерти писалось более чем достаточно».
