Марина Ахмедова - Петька
Мы с Петькой стояли на мосту и смотрели ему в спину. Можно было подумать, он идет не по земле, а по неспокойному облаку, но мы с Петькой сто раз и даже больше ходили по той дороге, и она была твердой, как и любая другая дорога. Мы не отрывали от него глаз, пока он не скрылся за деревьями, которые скоро начнут желтеть.
Вернувшись после моста домой, я узнала, что у меня есть дядя.
Мой дядя открыл чемодан с девушкой в уголке. Даже ранец Эммы никогда бы не смог с ним, с этим чемоданом, сравниться. Такой мог появиться только из сказки. Я жила на этом свете восемь лет, за это время успела сменить один город на другой и похоронить множество насекомых. Моя жизнь была богата на события — я о многом и подолгу мечтала. Мои мечты менялись очень быстро, так быстро, что иногда наскакивали друг на друга. Особенно хорошо мне мечталось, стоя в классном углу. Нина Леонтьевна била указкой кончики моих пальцев, и ставила в угол, чаще других, ведь я Черного Ворона не боялась — я сама была Черным Вороном. Я стояла в углу щурилась и дотягивалась до Петькиного затылка, до Ленина над доской, он тоже щурился, но до меня не дотягивался. Я трогала глазами Нину Леонтьевну, и все время представляла ее без одежды, но сразу гнала эту фантазию — уж я-то знала, что у нее может быть под одеждой. Мне было стыдно от такой фантазии, и я не смогла бы поделиться ею даже с собой-Зоей. Когда я вспоминала Зою, фантазия переключалась на фашистов, которым я плюю в лицо, а за ними вставал Петька с блестящим яйцом вместо головы в те времена, когда он станет директором, а я вернусь в свой первый город, в свой старый дом. Единственное о чем я тогда не мечтала, и я знаю, что Петька тоже не мечтал, — это о красивых вещах, потому что красивых вещей мы тогда ни у кого не видели. Но когда приехал мой дядя и открыл свой чемодан…
Там в пластиковой упаковке лежали красные, желтые, зеленые шарики. У них был такой ядовито-веселый магнитный цвет, что глаза просто прыгали в этот чемодан и оставались лежать там рядом с жвачными шариками и жестяными банками кока-колы. Я знала, что такое квас, газировка и грушевый лимонад. В «Колосе» продавался бесцветный березовый сок в трехлитровых банках. Но ни в одном магазине, а их рядом с нашим домом была два — один «Колос», другой — через дорогу — я никогда не видела напитка в такой таре. Дядька Витка был специалистом по таре — всякая, какая можно, она звенела в сумках у него за спиной, когда он стоял в очередях. Сдав бутылки из-под пива и кефира, банки разных калибров, он, гремя мелочью в худом кулаке, шел в очередь за хлебом. Но железной тары, кроме консервов, я не видела ни в том магазине, ни в этом, ни в том городе, ни в этом.
— Кока-кола… — произнесла я незнакомое название, перекатывая его во рту, оно, словно, шарик подпрыгивало на мягком языке, ударяясь о небо, — ко-ка-ко-ла…
Когда Петька проник глазами в чемодан моего дяди, за резинки кто-то потянул, и его глаза чуть не скакнули к ушам, но вернулись на место.
Мой дядя внимательно посмотрел на Петьку, в его скачущие глаза, потом взял меня за подбородок твердым шершавым пальцем, и что-то пристально искал в моем лице, но не нашел и улыбнулся. А я в это время спрашивала себя, что нужно делать пальцем, чтобы он стал таким твердым и шершавым. У дяди Саши, к примеру, который тоже носил фуражку, твердыми были пятки, но я знала отчего — он ходил ими по горячей земле.
Дядя вынул из чемодана банки, открыл их движением, каким отрывают чеки гранат. Когда Петька выпил из банки, его глаза снова чуть не ускакали. До вечера мы жевали. И на другой день тоже жевали. Заболели скулы.
— Где ты все это купил? — спросила я дядю.
— В Афганистане, — ответил он.
— Это такой город?
— Это страна.
— Там есть сугробы?
— Есть… — сказал дядя, — сугробы из песка.
Мы с Петькой жевали и рассуждали, какая та страна, в которой можно купить цветные шарики жвачки и кока-колу. Выяснилось, что Петька уже все знал про Афганистан.
— Там огромные фонтаны бьют бесперерывно тысячами струек кока-колы, — говорил Петька, глотая сладкую слюну. — Там вагоны, проезжающие под мостами везут вместо стеклянных шариков шарики жвачки… Чудесная страна Афганистан, — мечтательно вытягивал Петька жвачку изо рта.
Когда дядя показал нам, как из жвачки надувать шары, Петька перестал мечтать стать директором, он хотел только одного — жить в Афганистане. Из дядиных тугих губ полез белый шарик тонкой пленки. Дядя дул в него, шар рос, закрывая его лицо. Такие шары, мы видели, выдували из ушей лягушки на берегу канавы.
— Говорят, к тебе приехал дядя из Афганистана, — остановила меня после уроков Нина Леонтьевна. — Попроси его завтра провести в классе урок.
— Я мечтал стал учителем, — сказал дядя, когда я его попросила.
Мечта показалась мне неправильной. Мечтать нужно о том, до чего не можешь дотянуться. Например, жить в Афганистане или плевать фашистам в лицо. «Я ничего вам не скажу, как меня ни пытайте…» — и плюнуть. Но я легко могла дотянуться до Нины Леонтьевны, которая каждый день стояла у доски, расставив в стороны ноги. Дотянуться и пойти дальше, не задерживаясь надолго у доски, у которой Нина Леонтьевна будет стоять всегда.
Дядя надел военную форму и ремень со звездой. Он краснел, стоя перед нашими партами. Часто отворачивался вбок, и смотрел туда, где между окнами висела длинная дошечка с металлическими буквами — «Не любить историю может только человек совершенно неразвитый. Чернышевский».
Дядя снял с себя пилотку, надел ее на Петьку, сидящего за первой партой.
— Жвачки… кока-кола… — Петька поворачивался назад. Пилотка съехала на затылок. Я никогда не видела Петьку таким счастливым. Казалось, сейчас из ушей у него поползут лягушачьи шары. Вот что может сделать с человеком Афганистан.
Дядя прикрепил к деревянной перекладине доски черно-белые фотографии с размытым изображением. Он прикреплял их долго, будто нарочно тянул свои сорок пять минут. Петьке пришлось потереть очки и поглубже задвинуть их на нос, чтобы разобрать картинку на фотографиях.
— Дети… — сказал дядя и замолчал, качаясь на облоке.
Я столько раз выходила к доске — пол там был твердый.
— Это — душманы… — дядя показал своим тердым пальцем на одну из фотографий.
На ней, поджав ноги, на волнах песка сидели люди, похожие на дядьку Витьку — с обгорелыми на солнце лицами, сощуренными глазами. Дядька Витька тоже щурился, когда смотрел на жену. Может быть, хотел увидеть ее красивой. Но что хотели увидеть красивым эти люди с тряпками на голове и автоматами за плечами? Фонтаны с кока-колой итак красивы, стоило ли щуриться?
— А там есть море? — спросил Петька, гордясь знакомством с моим дядей.
— Там есть песок, — ответил дядя. — И душманы… — добавил он.
— Душманы — это враги Советского Союза, — помогла дяде Нина Леонтьевна, подходя к доске ближе и рассматривая фотографии.
— Да… — сказал дядя, — душманы — наши враги. И мы с ними воюем…
Я пригляделась к людям на фотографиях. Они не были похожи на врагов. У них не было свастики, они были совсем другими, и лично мне не хотелось плевать им в лицо.
— А что они нам сделали? — спросил Вовка Худенко.
Дядя снова посмотрел вбок, на дощечку, и тянул свои сорок пять минут, как жвачку.
— Нам они ничего не сделали, — Нина Леонтьевна снова ему помогла, — но они издевались над другими людьми — женщинами и детьми. Нападали на них.
— А где живут другие люди?
— Они тоже живут в Афганистане, — сказала Нина Леонтьевна. — Советский Союз всегда встает на защиту слабых. Наши солдаты защищают их.
— Вот видите эту девочку, — дядя провел пальцем по фотографии, на которой сидела девочка с закрытой головой. — Она была вашей ровесницей, — сказал дядя. — Когда мы ушли, душманы ее убили… Ее больше нет в живых.
На фотографии она была, как живая.
— А кока-кола? — спросил в конце урока Петька. — Где кока-кола?
— Кока-кола на базе, — ответил дядя.
Было видно, Петьке расхотелось мечтать об Афганистане, теперь он мечтал о базе. Я не слушала дядю, потому что была занята — я сидела на первой парте и гордилась им. Это — мой дядя. Это мой дядя защищает слабых. Это мой дядя привез мне чемодан. И это — просто мой дядя.
— Душманы так называются, потому что забирают души? — спрашивала я, когда, держась за твердый дядин палец, вместе с ним и Петькой шла домой по мосту. Петька не снимал пилотку.
— Нет.
— Потому что душат? — спросил Петька.
— Нет… Просто так называются, и все, — ответил дядя, глядя в канаву.
— А ты плевал им в лицо? — спросила я.
— Душманам? — переспросил дядя. — Нет…
— Почему?
— Потому что я — летчик-истребитель, — ответил он. — Свысока мне не дотянуться до них слюной.
— А в Афганистане есть ракушки? — спросила я.
