Давид Фонкинос - Наши расставания
Общение с ней дарило мне сильные эмоции, но не могу сказать, что я испытывал к ней хоть какие-то чувства. Я никогда по ней не скучал, она никогда — или почти никогда — мне не снилась. Думаю, просто в моем сердце все еще не затянулся шрам, оставленный Алисой. Правда, иногда мне казалось, что у Селины возникают по отношению ко мне более конкретные желания. Вслух ничего не говорилось, но я подозревал, что она взвешивает возможность бросить мужа и уйти ко мне. На всякий случай я взял за правило повторять, как дорожу нашей тайной жизнью и как много она мне дает. При этом я понемножку сокращал число наших встреч и рассказывал ей о других женщинах, не скрывая, что они мне нравятся. Во время наших свиданий я старательно поддерживал веселую атмосферу, отлично понимая всю ее искусственность. Чем лучше у нас обстояло с сексом, тем меньше оставалось надежды на то, что из нас получится пара — в социальном смысле слова. Таков парадокс сексуальности: чем теснее слияние, тем глубже разрыв. Мы виртуозно исполняли свою ирреальную партитуру. Все это не могло длиться вечно, и мы стремительно приближались к конечной цели, или попросту — к концу.
5
Этот период завершился благодаря одному событию, столь же важному, сколь и неожиданному. Дело было вечером, я как раз уходил с работы. Вдруг ко мне подошла женщина. Я не сразу узнал ее. В ней что-то изменилось. Скорее всего, прическа. Она отпустила длинные волосы, и лицо ее теперь светилось какой-то новой женственностью. Это была Лиза, Алисина сестра. Мы зашли в ближайшее кафе. Я заказал что-то крепкое. Она тоже. И лишь тогда объяснила, зачем меня искала.
— Это из-за Алисы, — просто сказала она.
Я не догадывался, что за новости она намерена мне сообщить — мрачные или радостные. Долгие недели я тщился вычеркнуть Алису из своей жизни, но Лизино лицо молнией осветило ее очевидное, лишь слегка завуалированное присутствие.
Лиза расспросила меня, как я живу без ее сестры. Я отвечал коротко, односложно. По ее мнению, происходившее между нами было страшной нелепостью. Мы ведь по-прежнему любили друг друга. «Это и слепому видно», — сказала она со смехом. Смеялась она заразительно. Лиза была сама жизнерадостность — как та, что искрится в итальянских кинокомедиях шестидесятых. Я слушал ее и чувствовал, как все возвращается и встает на свои места. «Надо подумать, что мы можем сделать, чтобы вы снова были вместе», — продолжила она, и голос ее дрожал от возбуждения при мысли о том, как мы все это провернем. Она пригласила меня поужинать, чтобы вместе спланировать операцию по спасению нашей любви. Мы шли в сумерках по улице, и я вдруг как будто вернулся в прошлое. Я снова существовал в мире Алисы и шагал рядом с ее сестрой. Я никогда не воспринимал Лизу как женщину. Для меня она была чем-то вроде жены лучшего друга. Тем не менее, поднимаясь к ней в тот вечер, я любовался ее формами, ее женственностью. Чуть полнее сестры, она выглядела даже более соблазнительно. После пары бокалов я задумался: а может, мне следовало влюбиться как раз в нее? Полагаю, она задавалась тем же вопросом одновременно со мной. Но эта мысль, вспыхнув на краткий миг, тут же и погасла. Больше ни она, ни я никогда к ней не возвращались.
Странным контрастом в квартире этой полной жизни девушки смотрелись висевшие на стенах фотографии нацистов. Перед некоторыми из них я задержался. Из созерцания меня вывел голос Лизы:
— Вот ты все время говоришь про Швейцарию, дескать, это идеальная страна. А ты знаешь, что недавно нашли документы, подтверждающие, что швейцарцы активно помогали нацистским преступникам бежать в Аргентину?
— Ну и что? Все равно я состарюсь там.
— Да? Ну ладно. Тогда о Швейцарии — ни слова.
Лиза показала мне фото Алоиса Худаля — австрийского епископа, который не только укрывал в Риме бывших нацистов, но и сумел переправить в Южную Америку Адольфа Эйхмана и Йозефа Менгеле. Она объяснила, насколько там все запутано: кое-кому оказывают покровительство иностранные государства, нередко в дело вмешиваются спецслужбы, в частности американские. Я слушал ее затаив дыхание.
— Как тебе только в голову пришло выбрать такую тему?
— Меня больше всего потрясает, как все перевернулось. Люди, которые терроризировали мир, сами вдруг превратились в загнанную дичь. Представь себе, я мечтаю написать книгу о судьбе коллаборациониста, спасенного евреем.
— Отличная идея, — вяло одобрил я.
— Да уж, умеешь ты поддержать начинающего автора!
— Да нет, правда, классная идея.
— Вот именно! У меня уже и название есть. Книга будет называться «Я нигде». Коллаборационист — такой тип вроде Бразильяка,[12] журналист из «Я повсюду». Когда приходит Освобождение, он бежит из Парижа. Его разыскивают, он прячется в жалкой каморке, а от преследователей его спасает еврей…
Лиза рассказала мне о последних днях Бразильяка. Чтобы вынудить его сдаться, арестовали его мать. Все это происходило давным-давно, в другие времена, но мне вдруг почудилось, что это происходит сегодня, как будто грань между годами истончилась и разные эпохи обрели возможность накладываться друг на друга. Например, в какой-то миг у меня возникло ощущение, что Париж до сих пор оккупирован. Ощущение странное, не спорю. Но, может, именно оно и объединило нас с Лизой в тот вечер, накануне возвращения Алисы. Она еще долго, до самой поздней ночи, говорила о замысле своей книги. Книгу она так никогда и не напишет. Но пока рано объяснять почему.
6
До того как приступить к организации нашей якобы случайной встречи, Лиза желала убедиться, что я по-прежнему один и все так же мечтаю об Алисе. Было решено, что мы придем на один и тот же сеанс в кино. Тогда шел фестиваль немецких фильмов и показывали «Небо над Берлином» Вима Вендерса. Вообще-то говоря, верить в случайность — последнее дело. Если ты неожиданно сталкиваешься с кем-то, откуда ты можешь знать, что ваша встреча действительно результат случайного стечения обстоятельств? Я увидел Алису раньше, чем она увидела меня. Как и в первый раз, я впитывал взором ее неподвижный силуэт, и голова у меня кружилась, в точности как тогда. Я подошел к ней. Она почувствовала мое приближение, потому что вдруг обернулась. Мы посмотрели друг другу в глаза, зрачок в зрачок, а потом оба одновременно улыбнулись. Мы ужас как друг по другу соскучились.
Алиса покосилась на сестру, и в ее взгляде читался вопрос. Но Лиза никогда не признается, а я ее не выдам. Впрочем, мы оба прекрасно понимали, что провести Алису нам не удастся. Но мы предпочли обойти эту тему молчанием — ведь и у фокусника не выпытывают, как это у него так вышло. Пусть наше примирение шито белыми нитками — мы так радовались этой заплатке. Должен сказать, я никогда еще не испытывал такого желания залатать дыру в отношениях с кем бы то ни было. Лиза ушла, оставив нас вдвоем, потому что латание дыр — дело деликатное. И мы наслаждались нашей восхитительной заплатой. А я все твердил про себя это слово — «латать», — и оно представлялось мне самым прекрасным словом человеческого языка.
Латать, гл., несов. Чинить, ставить заплаты на что-л.
Нас нисколько не смущала грубая работа. Ну и что, что края неровные и нитки торчат, кому до них есть дело, если мы счастливы? Мы просто ходили по улицам. Я вспомнил, как в детстве, долго пролежав в больнице, в первый раз вышел и чуть не заплакал от того, какое это счастье — просто ходить по улицам и дышать тем же воздухом, что и все остальные. Да, это, конечно, самое точное сравнение: примирение с Алисой было моим выздоровлением. Я выздоравливал от жизни без нее. Теперь у нас все пойдет по-другому.
Чтобы с самого начала ничего не напортить, нам следовало избегать разговоров о времени, проведенном в разлуке. Что мы оба делали друг без друга, не имело для нас никакого значения. Главное, что мы снова вместе и наши желания совпадают. Единственным исключением из этого правила я считал нашу последнюю встречу. Вот она явно нуждалась в обсуждении. Я считал себя обязанным попросить прощения за свою безобразную выходку, что я и сделал. Мало того, я предложил написать письмо с извинениями ее родителям. Ее эта идея привела в восторг. Точнее говоря, в восторг ее привела моя готовность написать подобное письмо, а это-то и было самое важное. Отец, призналась она, тоже винил себя за происшедшее.
— Да, — продолжила она, — представь себе. Знаешь, что меня больше всего огорчило? Что ты не догадался, насколько он был выбит из колеи. Из-за того что я привела в дом парня. А ты совсем меня не слушал, не хотел понять, что я его ужасно люблю. Это не мешает мне видеть все его недостатки, предрассудки.
В общем, мы еще раз все вспомнили и пришли к выводу, что случившееся было глупостью. Просто бредом.
