Давид Фонкинос - В случае счастья

Давид Фонкинос

В случае счастья

Посвящается Клер К.

David Foenkinos

En cas de bonheur

© Editions Flammarion, 2005

Пролог

Брак – это ад.

Никогда я не был так счастлив, как в годы моего брака.

Давно Жан-Жаку не хотелось выглядеть на все сто. Но в последнее время, дабы накачать икроножные мышцы, он стал подниматься в квартиру по лестнице. Лифт – это для мужчин, уже ничего не ждущих от жизни, мужчин, уже не стремящихся нравиться. Возвращался он всегда без трех минут восемь и механически улыбался Клер. Смахнув улыбку с лица, словно муху, он включал телевизор. Чем меньше интереса вызывала в нем семейная жизнь, тем больше он сострадал воюющим народам. В полном соответствии с западными иллюзиями, он улавливал в драме курдов отголоски собственной неприкаянности.

Семейная пара – государственное образование с крайне низкими шансами на выживание. Восемь лет – почти подвиг. Жан-Жак и Клер еще проявляли друг к другу нежность, но мимоходом. Пережитки нежности, ностальгические прикосновения, поцелуи в уголок рта как паломничество к святыне поцелуев взасос. В этом они были по-настоящему единодушны, и никто не замечал разъедающего их холода. Их ставили в пример, и они еще прочнее увязали в рутине. Зато все недоумевали, почему они не заводят второго ребенка. Такая пара, образец совершенства, просто не имеет права не размножаться, это их священный, почти воинский долг. Сперва они невежливо хмыкали и откладывали на неопределенный срок то, что делается за девять месяцев. Но со временем пришлось признать очевидное: им больше не хотелось детей. Чтобы оправдаться, им пришлось притворяться. Жан-Жак и Клер заявили, что намерены оставить время для себя. Все пришли в восторг. Светская ложь прошла на ура, под пересуды о том, что любовь без эгоизма умирает.

Луиза, их шестилетняя дочь, выбивалась из сил. Ни капли свободного времени не просачивалось между уроками танцев, фортепьяно и основ китайского языка (Жан-Жак где-то читал, что через сорок лет человечество будет говорить по-китайски; он был мужчина рассудительный и дальновидный). Они с Клер стремились любой ценой сделать из нее примерную девочку[1], знак качества своего счастья. А потому не было ничего важнее иллюзии ее всестороннего развития. Но когда она играла на пианино в гостиной, поневоле вспоминался струнный квартет на “Титанике".

Часть первая

Работа Жан-Жака представляла ограниченный интерес. Он был чем-то вроде советника в чем-то связанном с деньгами и движением денежных потоков. Для подобной деятельности требовалась главным образом крепкая шея, чтобы вертеть головой. В офисе было много компьютеров и мужчин при галстуках. Мужчин, которые утром в один и тот же час садились в метро, а вечером, обливаясь потом, ехали по домам. Фирма располагалась в небоскребе, верхний этаж которого занимал шеф. Но после событий 11 сентября он принял решение перевернуть иерархическую пирамиду. Отныне мелкие сошки любовались незабываемым видом на Париж. Осуждать нововведение никто не рискнул, но многих служащих оно повергло в смущение: когда единственная цель жизни – подниматься все выше, решиться спускаться довольно сложно.

Лучший друг Жан-Жака, Эдуард, был по совместительству его ближайшим коллегой. Карикатурно-самоуверенный, он являл собой ходячую картину процветания. Заключив сделку, немедленно вскакивал и водружался на стол. Все должны быть в курсе его успехов. Он всегда готов был устроить выпивку под конец дня, чокаться с кем попало и создавать то натужное веселье, когда говорить можно только о работе. Несмотря на все публичные чудачества, это был на редкость заботливый друг. Их дружба с Жан-Жаком началась в трудный период, когда Эдуард разводился с женой. Его семья разваливалась самым жалким образом, с адвокатами и свидетелями обвинения. С годами ситуация в корне изменилась. Эдуард превратился в холостяка, одержимого жаждой обольщения. Он навещал детей и постоянно баловал их. А в остальное время волочился за женщинами. Его бесконечные признания лились в уши Жан-Жака мешаниной женских имен и сексуальных поз. Жан-Жак, за отсутствием столь насыщенной жизни, чувствовал себя неполноценным и старался избегать подобных разговоров. Эдуард заметил неладное и решил немедленно прояснить обстановку:

– А как у тебя с Клер?

Жан-Жак ответил, что все прекрасно, но тон его звучал как рояль, побывавший в руках у грузчиков. Правда, сказать, что все плохо, он тоже не мог. Его отношения с Клер канули в зазор между этими двумя оценками любви.

– А в смысле секса?

Тут он уже не знал, что ответить. Эдуард вынес окончательный вердикт: другу нужно завести любовницу. Именно в эту минуту Жан-Жак впервые подумал, что вполне способен изменить Клер. Спасаясь от горькой мысли, он немедленно укрылся в одном из самых своих дорогих воспоминаний. Эдуард прервал его:

– Женеву вспоминаешь?

Значит, он настолько предсказуем, что любой может читать его мысли. На лбу медленно выступала испарина. Он пытался представить, как станет лгать жене. Перед его глазами возникла, как живая, эта неведомая любовница. Почти чудовищное воплощение всех его фантазмов, причудливая смесь всех женщин, что хотя бы на миг понравились ему за последние двадцать лет. Смешно, но Жан-Жак уже заранее чувствовал себя виноватым. Он старался утешиться мыслью, что нельзя вечно хранить верность, и все равно его бил озноб. Для него эта затея никогда не будет безобидной. Он уговаривал себя, доказывал себе, что влечение к другой женщине неизбежно, как неизбежен распад его семьи. Клер, конечно, поймет, не стоит волноваться. Все совсем не так, как если бы он ей изменил в первые месяцы брака; с годами адюльтер становится законным. Может, она и сама заведет любовника. Или уже завела? Женщины всегда опережают мужчин, разве что умирают позже.

Спустя несколько месяцев Жан-Жак уже встречался в гостинице с Соней. И не первый раз. Он даже не подозревал, сколько новой, неожиданной энергии подарят ему объятия другой женщины. Таким счастливым он не был много лет. Ему хотелось жить и дышать; тогда-то ему и опротивели лифты. Он понимал, чем опасна подобная эйфория, и чувствовал себя ужасно смешным в шаблонной роли неверного мужа. По дороге домой он старался пройтись, как будто ночные блуждания могли стереть с его лица длиннейший след блаженной улыбки. На парижских улицах, под взглядами прохожих, у него возникало безумное ощущение, что все знают, чем он только что занимался. После любви всегда чувствуешь себя пупом земли. Но ощущение было не таким уж нелепым. С недавних пор за ним в самом деле следили.

Путь к женщине лежит через ее волосы. Волосы у Клер струились размытой, мягкой волной; они словно жили сами по себе. Цвета они были тоже переливчатого, напоминающего радужку младенца. Они невольно приводили на память некоторые хорватские верования; согласно этим верованиям, о важных событиях в жизни женщины можно судить по волосам.

Нежность ее с годами слегка поблекла. Жан-Жак нередко упрекал ее в жесткости. Клер полагала, что это всего лишь зрелость. Скоро ей исполнится тридцать пять. Но ей казалось, что жизнь циклична и мы всегда вновь становимся такими же, как прежде. Просто надо подождать; в мечтах о будущем ей виделись отблески подросткового безрассудства. Иногда по ночам ей снились бесконечные путешествия в опасные страны. Она просыпалась в холодном поту прямо посреди авиаперелета, в зоне турбулентности, вокруг все ходило ходуном, пассажиры вопили в предчувствии смерти. Клер панически боялась самолетов. Ей говорили, что это смешно. Нет ничего смешного в том, чтобы работать в Руасси и бояться летать, думала Клер. Кому как повезет.

Косметическая фирма, где она служила, открыла магазин в Руасси; ей предложили место заведующей. Теперь она каждый день садилась в скоростное метро (на линию В) в компании туристов. Ей задавали вопросы, и она всегда знала ответ. Знала, в первом или втором терминале производится посадка на “Эйр Габон" или “Иберию". Иногда даже вспоминала расписание рейсов. Проезжая Сен-Дени, думала об Уагадугу. Странно было ездить на работу с людьми, отправлявшимися в отпуск. Вечером она их уже не увидит. Ее рутина была вечно новой. Общественный транспорт, приют городского одиночества и пожилого возраста, на этой линии был не похож на себя.

Будто другая страна.

И можно почувствовать себя заядлым туристом.

Аэропорт Руасси был местом единственным в своем роде. Что-то вроде города, которого нет на карте, чистая no man’s land, где любые фантазмы реальны. В аэропортах мужчины считают, что им все позволено. В Париже ее редко пытались соблазнить. С тех пор как она работала в Руасси, без недвусмысленных предложений не проходило ни дня. Командиры экипажей, самодовольные дельцы, возбужденные иностранцы – все мужчины хотели с ней переспать. Клер терпеть не могла эти, как она считала, пошлые приставания; точнее, не терпела мужской самоуверенности большинства пристававших. В чужой стране проявлялось их истинное скотское лицо (аэроморды, думала она). Невыносимая, по ее мнению, обстановка выработала в ней невероятную способность к холодности. Кое-кто из продавщиц, завидовавших ее красоте – довольно, впрочем, непритязательной, – считали ее дамой заносчивой, восседающей на облаке высокомерия.