Фредерик Бегбедер - Романтический эгоист (журнальный вариант)

Мари Монтюир[73] смотрит, как я допиваю сорок вторую «Кайпиринью» в «Клозери».[74]

– Ты слишком много пьешь, – говорит она с упреком.

Но я не сдаюсь. И достойно отвечаю (торжественно воздев к небу палец):

– У вас ускользающий вид, но ничто у вас не отсутствует.

«Добрый вечер. У нас закончилось филе страуса», – сообщает мне трагическим тоном официантка в «Фарфалле» (Канны, набережная Круазет, 1), как только мы садимся за столик. Я думаю, все единогласно проголосуют за присуждение ей первой премии с поздравлениями Жюри за лучшую фразу недели.

Весна

Невыносимая красота

Брызги джина воспламеняют взгляд воспоминаньем.

Многие читатели хотят знать, не привираю ли я, а если да, то в каком месте, в котором часу, где и с кем. Они не понимают, что, если я веду дневник от первого лица, это еще не повод говорить правду. Это не «правда через ложь» Арагона, а лживая правда автора дневника. Когда-то противопоставляли интимный дневник роману. Первый считался срыванием всяческих масок, последний – вымыслом. Поскольку с тех пор даже роман стал автобиографическим, я решил создать романизированный дневник. Рассказывать свою жизнь от собственного имени скучно, потому что слишком просто: рожа автора всем известна, понятно, кто говорит, всем все ясно. Это путь наименьшего сопротивления, и потом, столько гениев (равно как и бездарей) его уже прошли. Второе Я позволяет пойти в обход и превратить чтение дневника в игру в прятки. «Романтического эгоиста» можно определить следующим образом: это лего из эго. «Понедельник. Не Я. Вторник. Не Я. Среда. Не Я…» (привет Гомбровичу[75]).

Неминуемая катастрофа: Земля погибнет, это раз. Непоколебимая уверенность: я тоже умру, это два. Вопрос на повестке дня: кто первый? Земля или я? Лучше бы Земля, потому что тогда и я там же буду. Если уж подыхать, так с музыкой. Любя себя, я очень рассчитываю на конец света. Не исключено, что все люди мне подобны; это объяснило бы тот факт, что они изо всех сил стараются ускорить Апокалипсис: чтобы не помереть в одиночку.

Моя жизнь – это роман, основанный на реальных фактах.

Люблю я свое несчастье. Оно составляет мне компанию. Порой, когда я временно счастлив, мне даже не хватает этой занозы. На хандру легко подсесть.

В «Кастеле» встретил Франсуазу, ту самую красотку с Форментеры. Она сидела на ступеньке. Показала мне свой живот, плоский и загорелый, потом отказалась меня поцеловать. Лучший вечер за неделю.

В настоящий момент я готов хранить верность целой куче телок. Мне хочется склеить разбитое. Так говорят обычно, когда собираются снова сойтись. Но лично я ни за что с Клер не помирюсь: мне просто хочется отыскать в других женщинах ее составные части, чтобы потом сложить их воедино. Соберу пазл Клер из чужих кусочков.

Вчера вечером, в 4.59 утра, мчался на машине из Ниццы в Канны, высунув голову в окно и подставив лицо теплому весеннему ветру, аромату кипарисов, оливковых деревьев, кедров, зонтичных сосен,

И мне казалось, что луна плыветПо лону Средиземных вод.

Невероятная легкость ощущений с тех пор, как я посеял свой мобильник в «Виллаже», ночном клубе в Жуан-ле-Пене. Теперь я застрахован даже от «первого звоночка». Настоящая свобода настает, когда ты недоступен или вне зоны действия! Жаль только номера Марины Дельтерм, который остался в памяти моего телефона. Повезет тому, кто его найдет…

Слишком я падок на красоту. Соблазнить меня – раз плюнуть. Я жертва женской прелести, как бывают, например, жертвы моды. Я не признаю себя виновным. Не моя вина, что я бабник и волокита. По-вашему – «козел», по-моему – «beauty victim».[76]

Мне рассказали забавную историю: один мой приятель, светский гомик, завел роман с гинекологом и таскает его на все парижские пати. И сообщает, представляя его:

– Я без своего гинеколога никуда.

Если меня показывают по ящику, говорят, что я слишком раскручен. Если я отказываюсь от выступлений, говорят, что я звездю. Когда я покончу с собой, меня наверняка обвинят в пиаровской акции.

Издатели не читают книг: они их издают.

Критики не читают книг: они их просматривают.

Читатели не читают книг: они их покупают.

Вывод: никто, кроме писателей, книг не читает.

Когда Людо приходит домой, ему есть к кому припасть. Я этой радости лишен. Может, холостяки только потому и снимают девушек, чтобы хоть иногда употреблять глагол «припасть».

Опасный приступ романтизма у Патрика Вильямса (зам. главного редактора журнала «Техникарт»): мы оба приходим к выводу, что гораздо приятнее заниматься любовью, будучи влюбленным. Мужчины в этом смысле ничем не отличаются от женщин: секс с чувствами нам милее. Без смущения, очарования и магии секс превращается в спорт. В этом, несомненно, заключается причина неумеренного потребления алкоголя. Я часто трахаюсь в подпитии ради того, чтобы ощутить любовный хмель. Если сердце не бьется, так пусть хотя бы голова кружится.

Клер звонит мне в 6 утра, чтобы обматерить меня. Я спокойно даю ей излить свою желчь, усмехаясь, как гиена на рассвете в африканской саванне. Потом я так же спокойно отвечаю, что между нами есть одна большая разница: она ругает меня, потому что любит, а я вежлив с ней, потому что разлюбил ее. Когда она бросает трубку, у меня перехватывает дыхание – я понимаю, что теперь мы уже точно больше с ней никогда в жизни не поговорим.

Идет дождь, светит солнце, идет дождь, светит солнце. Бог играет с погодой в переключалки, как я с женщинами. И не смейтесь, пожалуйста. Я написал маленькое четверостишие, прочтите и не судите строго.

Мне страшно хочется сожрать тебя живьемМне страшно хочется за зад тебя схватитьМне страшно хочется пожить с тобой вдвоемМне страшно хочется руки твоей просить

Да, согласен, это всего лишь проба пера, но зато александрийский стих.

Я люблю только читать, писать и заниматься любовью. Соответственно для жизни мне достаточно было бы простой студии при условии, что в ней будет книжная полка, компьютер и кровать.

Появившись несколько раз на телевидении (для рекламы книжки), пытаюсь остаться нормальным. Слава – это роскошное рабство, тюрьма под открытым небом. Гуляешь себе по улице, и все тебя отслеживают. Прохожие делают вид, что не узнают меня, но, отойдя на несколько метров, шепчутся у меня за спиной:

– Видел? Это ж этот мудила Оскар Дюфрен!

– Смотри, а он похудел!

– Сбледнул с лица.

– А нос задирает.

– А мне он нравится…

– Заткнись ты, Эглантина!

Всякая мельчайшая деталь, любое изменение внешности тут же разбирается по косточкам.

– У него сальные волосы!

– Он плохо побрился!

– Он в той же рубашке, что и на передаче Фожьеля!

– Дома не ночевал, сто процентов!

– А мне он нравится…

– Заткнись ты, Эглантина!

Мне кажется, что меня все время снимают. Пот течет с меня ручьем. Слишком много взглядов останавливается на моем лице. Я взят в кольцо – но не обручальное.

Цель моей жизни – стать Томом Джонсом в лимузине с кондиционером. Сделаю подтяжку, наращу волосы, загорю дочерна, меня будут раздирать на части и обсасывать со всех сторон. Вот увидите, я своего добьюсь. Но и тогда, развалившись на сиденье, обтянутом белой кожей, с бутылью «Боллинджера» в одной руке и литовской эскорт-гёрл в другой, я уверен, что найду повод пожаловаться на судьбу.

Постойте. Ведь Каннский фестиваль уже через две недели? Там же будут лимузины с кондиционером, не так ли? Если вашу мечту так легко осуществить, значит, это фигня, а не мечта.

Людо издевается над моими бубонными бобошками.

– Ох уж эти муки вертопраха на пороге тридцатипятка…

– Ты на себя посмотри! Почему бы тебе не написать про счастье отца семейства, женатого на идеальной женщине?

– Зачем вообще что-то писать? Моими шедеврами будут дети. Никогда ни одна книга, ни один диск, ни один фильм не сравнятся с их красотой. Ни одна картина никогда не приведет меня в состояние такой оторопи. Не премину ту минуту (сечешь омофонию – Фолкнер отдыхает), когда родилась моя старшая дочь, назвать откровением. Я понял тогда, что искусство просто детский сад перед неисповедимой тайной этой окровавленной говнючки, роняющей слюну прямо на свою мать, всю в слезах. С тех пор я каждый день смотрю на свою жизнь как на необъяснимое волшебное творение. Она, конечно, не лишена длиннот, повторов, вкусовых просчетов. Актеры устали, декорации поблекли. Со стилем бывают неувязки. Но это лучше Пикассо, Пруста, Феллини и «Битлз» вместе взятых.