Сергей Арутюнов - Запах напалма по утрам (сборник)
– А в середине? По краям понятно, а в середине? Идите к штативу.
Он встал и пошел мимо всего.
– Разлейте реагент. Включайте мешалку. Теперь потенциометр. График куда идет?
– Прямая.
– Добавьте кислотного балансатора – куда идет процесс?
– Влево.
– Почему?
– Среда… реагирует.
– Почему?
Скрипкин терял сознание. По нему текло. Он всматривался в колбу с кипящим оранжевым осадком, бросающимся на стекла праздничным салютом.
– Атомарное обособление создает автономные среды с пониженным диссоциативным окружением, – умирал он на подрагивающей левой ноге.
– И?
– Полиметаллические процессы характерны неперемешиванием фракций, обособленно извлекаемых при остывании.
– Уравнение.
– Тут…
– Да. А почему по бору? Он лишний. Не смотрите в учебник, он лжет. Давайте сначала: видите калий?
– По калию?
– Нет, зачем же. Видите еще что-нибудь?
– Золото. И сульфиды серебра.
– И?
– Ион.
– Что он?
– Мешает уравнивать.
– Куда он тянет процесс?
Скрипкин уже понял, что вправо, и не ответил. Яростно начертив стрелу, он ставил шестерки всем оксидам, отчего сульфиды раздувались по двенадцати, и у золотого, наверняка радиоактивного слитка насчитал сорок восемь. Перевернул и протянул Традесканскому.
– Ну во-о-от. А вы тут мне по бороводороду, к чему он нам… Зачетку…
Скрипкин побежал в туалет и достал вонючую «Астру», спутницу ночных бдений и корпений. Небрежнейший почерк академика гласил об «отле».
Душа студента понеслась к желтому казенному потолку и рассыпалась в искрах подступавшего полдня.
Первый день практики
Шахта, полузасыпанная терриконом, была как старушка в черном платке. Додик и Тема, приехавшие в Новомосковск на практику, стояли на пустыре рядом с ней и щурились на солнце, ожидая провожатого. Над ними рыжим хоботом нависал крытый транспортер, кончавшийся полосатым буфером узкоколейки. Вокруг, на кучах бесхозной угольной пыли и песка, лежали ковшовые лопаты, пустые бутылки и треснувшие каски. Не росло ни травинки.
– Боишься? – спросил Додик.
Тема не успел ответить, как услышал хрипатые полувыкрики-полувздохи. К ним шли два широких дядьки с черными лицами.
– …Оболенский, сука, во! Горбатый аж побелел, у меня Лизуха вчера как включила, и до вечера – аххренеть! Ты слушай…
Старший, не подавая руки, кивнул и уставился вбок. В шахте что-то ухнуло и с ужасающим скрежетом заскрипело.
– Значит, до обеда на третий, там свободно, потом с журналом к руководителю. Он где?
– Попозже подойдет.
– Ну, с богом, осторожненько. – Дядька сделал человеческие глаза и так подмигнул, что Тема сразу увидел, какой он хороший. Замечательный.
Клеть захлопнулась, и они стали проваливаться. Им показалось, что они видели это в детстве, во сне, – блестящие неровные стены через решетку, гул, шипение, змеящиеся провода, что-то вроде вертикального метро, но с запахами.
Протяни руку – и колесо обозрения встанет на дыбы и, пожалуй, скинет. Додик, рыжий красавец еврей, побледнел всеми веснушками и улыбался во все зубы. Тема некстати подумал, что Галя, Додикова подруга, уже третья за год, изводится в своем Гиредмете, а Додик пальцем не шевельнет, чтобы как-то ее успокоить: любит, когда за него волнуются, да еще специально напел в трубку, что им завтра… то есть сегодня. Вчерашний обвал в Руднянке не был слышен в гостинице, но сирены «Скорых» будили их всю ночь.
Ударило в пол, и темная кисть подняла створ. Они вышли в жаркий сырой воздух, слабо озарявшийся заносимыми паром фонарями. «Заехали…» – прошептал Додик, смешно смотревшийся в каске с лампочкой. Аккумулятор оттягивал брезентовые безразмерные штаны, обнажая пряжку щегольски сидевших джинсов.
Их развели в разные стороны, кратко оповестив, что в случае чего не бежать, не дергаться, лечь и прикрыться руками, а сразу после подвигаться, чтобы «развалить» породу. Это не внушало никакого оптимизма, но странно бодрило, и Тема пожалел, что Додик сейчас уйдет от него куда-то и увидит то, чего не увидит он, и вечером у них не будет общего.
– Ну, пошли благословясь, – сказал Шахтер Захар. Практикант двинулся за его вырезанной на фоне тусклых ламп фигурой, стараясь поспевать за ним в неудобно тупоносых резиновых сапогах, разбрызгивающих маслянистые лужи. – Секи. Я тут, значит, тебя отведу, и жди Абрамыча, мне в девятый штрек, если что, я там. Девятый штрек, второй горизонт, запомнил? Ну ничего, забудешь – найдемся как-нибудь.
– А народ там есть? – спросил Тема.
– Где? – спросил Шахтер Захар.
Они свернули три раза, преувеличенно бодро, как показалось Теме, поздоровались с какими-то фигурами, шедшими навстречу, и продолжали спуск по наклонной. Шахта была живая, она дышала, ухала, потрескивали фонари, примотанные на криво подпиравшие чернь столбы. Лампочки были забраны мутным стеклом и натужно мигали. По стенам текло, где-то довольно сильно лилось, все было по-настоящему, где-то, но в то же время близко, за тем поворотом, после той кучи. Потолок понижался, и вскоре они уже нагибались. «Она же, видишь, старая, с войны еще, но рубать дает, дай и ей-то Бог здоровьичка. Мы-то ее любим, как же, она ж хлеб…» – раздавалось рядом с Темой плотно и тупо, видимость была нулевая, щелчки усилились, капель била по лбу, он уже слизнул с верхней губы пару мерзких брызг и решил больше ничего здесь не пить. Только на поверхности.
– Все, вот это твоя деляночка, жди Абрамыча, только никуда не ходи, он сейчас будет. Ты же взрослый парень, так? Не бойся ничего, – сказал Захар и скрылся. Теме хотелось закричать, чтобы он не уходил. Он протянул руку к куче угля, пошарил и сел, закрыв лицо. В нос бил острый запах чего-то горелого. Что-то осыпалось позади его, и он испуганно обернулся. Облако пара медленно рассеивалось, видимо, где-то включили вентиляцию, и подуло холодным. Он сидел на горке, на которую будто вползали оскаленные гидравлические молотки с единственным хищно скошенным резцом. Их шланги уходили за поворот к нахохлившемуся компрессору. Тема поднял молоток за рукоятку. Она была рубчатая и хранила тепло предыдущей смены.
– Вадь!!! – поднимая глаза на женщину, стоявшую перед ним, он не вполне верил тому, что видит. – Сука, а я ищу! Куда выгонетки дел?
– Здравствуйте, – сказал Тема.
– Ой, ты кто, шкет? – сказала Она, тут же ставшая Шахтой.
– Практикант.
– Тьфу… – сказала она и повернулась уходить.
– А вас как зовут? Меня Артем. Мы с Додиком…
– Маша, Маша меня зовут. Ты чего тут?
– Жду. Абрамыча.
– Хек твой Абрамыч. Страшно?
– Да.
– Ну, ты не бойся так-то, ничего тут такого… – она оглядывалась за своим Вадей и порывалась бежать. Шахта ухнула и напряглась. Что-то заскрипело и рванулось так, что фонари на минуту вырубились.
– Че-то… погоди, пацан… Че-то… – Маша исчезла за угол.
По столбам пошел треск, и Тема стал пятиться куда-то, потом побежал, потому что треск нарастал и ширился. Он спотыкался в своих сапогах по лужам, пока не влетел в тупик. Лоб загорелся, лицо было мокрым. Грохот прозвучал как труба, он ринулся обратно, и Машина тень метнулась к нему большой медведицей, он почувствовал, какая она твердая везде и как упала на него, а сверху посыпались рассекающие глыбины, и стало тихо.
– Подвигались, та-а-ак. Касочку не снимаем. – Маша уже порывалась сползти, но ей не удавалась, да и руки их мешали друг другу.
Наконец, развалившись, стали выравнивать дыхание.
– Что это?
– Обвал, – буднично сказала Маша.
– И что нам делать?
– Идти, пока не завалит.
– Куда?
– А ты откуда пришел?
– Не знаю.
– Вот туда и идти. Тут-то видишь что? – Она похлопала по невесть как выросшему за ними вспучившемуся земному брюху.
Они поползли по проходу, и Теме казалось, что он целую вечность видит рубчатые Машины подошвы, спину со сбитым с шеи клетчатым воротничком. Маша погибнуть не могла, и он не мог, и, значит, дело было во времени. Только во времени. Вот, сейчас… Проход колебался, а они все ползли. Маша подождала, пока Тема окажется на одном уровне с ее глазами.
– Щас вылезем, надо подышать чуток. Не дрейфь, ну? – Лапа откатчицы опустилась ему на плечо. – Ну? – Губы и слегка расплющенный нос приблизились и дрогнули. – Ну?
Тема сам собой улыбнулся и пополз вперед. Маша пробовала его оттянуть, но он слегка, чтобы не обидеть ее, боднулся сапогом и резво, не щадя коленок, повел себя и Машу куда-то вперед. Теперь он не сомневался, что вперед. Потолок все пригибал и пригибал, и в какой-то момент он перестал слышать Машино пошуршивание. Она застряла, и он тянул ее за руки, но все было напрасно. Тогда он бил сапогом породу, дышал опять, потом бил, а Маша пробовала улыбаться, но уже не получалось. Он бил породу руками, всем телом, и что-то падало на них, и они снова ползли, потом пробовали разогнуться в штреке и кричали вверх, но никто не отзывался, и приходилось ползти до следующего, а потом вдруг Маша навалилась на него сверху, и они кубарем стали падать. «Темочка», – сказала Маша, летя, а он прижался к ней, желая умереть вот так, но их только больно ударило о стенки шурфа и свалило на пол галереи, по которой шли остатки смены.
