Сергей Арутюнов - Запах напалма по утрам (сборник)
– Вы чего тут?
Он вытащил «ПМ», но Паша нажал раньше. Морда в обмотанной каске взорвалась, тело взмахнуло мешком и упало навзничь. Славик закрыл лицо руками.
– Он убил бы нас. Че-то делили, видать. Полезли внутрь.
Как деревенский, Паша соображал быстрее и правильнее.
Внутри были только стены и три трупа – один в бандане и двое в папахах. «Старейшины», – определилось Славику. Второе окно было напротив и выходило прямо на Ахыз. Дым бил через него сплошной струей. Кто-то сказал: «Э-эй… Ахмад!»
– Не отвечай, пусть сунутся…
«Ахмаад! Гыде Имеля?»
Вместо ответа Паша дал короткую очередь. Попало по стене, визгнул рикошет.
«Суки, вы што там? – заголосили снаружи. – Эй, потишэ, да? Апасно будэт. У кого дэнгы, дава».
– Мы ваших денег не знаем! – крикнул Славик. – Тут ваших трое и наш один! Валите к себе – и мы уйдем!
– Имеля гыдэ?
– Там лежит!
– Паишшы дэнгы, карман залез!
– Сиди тут. Щас я. – Паша скакнул в проем. Нога стала болеть.
– На, слышь!
Окно будто всосало перетянутую резинкой пачку.
– Э, идытэ к сваим!
– Идем уже!
Опираясь на Пашу, Славик вылез в поле.
– А мешок?
– Ну его на хрен.
– А если спросят?
– Скажем, что не видели.
31-12
Снег, всю ночь безуспешно старавшийся загладить, скрыть безобразно вздутые колеи, похожие на следы гигантских зубных протезов, был почти уничтожен. Если закрыть веки, можно было вообразить вокруг стройку, но к рычанию движков примешивался журавлиный свист винтов, налетал ветер, и прорезиненные стенки хлопали, как крылья.
Перед Харчевым стояла шеренга. Он смотрел в чернобородые лица, шевелящиеся губы. Молятся. Правильно.
– Харь, поди!
Лейтенант с плевком поднялся, сделав по пути знак конвою.
– К тебе.
На обочине стояла Эльвира.
– Привет.
Она была в блестящей куртке, клеши измазаны грязью почти по колено, в покрасневших руках болтался кое-как завязанный узелок.
– Эй, ты не слышишь? Привет, говорю! Мне что, уехать? Уехать?
Ее било крупной дрожью. Харчев подошел, не в силах дотронуться. Из-за палатки дали залп. Она вздрогнула. Он взял ее за руку и потащил к бытовке. На полу, завернувшись в спальник, спал красноносый репортер. В приоткрытое окно на крышу змеился кабель.
– Спирт будешь? Я разбавлю.
– Я из дома ушла, понимаешь? Хочу с тобой. Если хочешь, я уеду. Я тебе на Новый год…
– Что?
– Новый год сегодня.
– И ты ко мне…
– Ну вот, я подумала, что ты тут и вы… Я переночую, повидаюсь и уеду, хорошо? Сегодня все равно нельзя уехать, мне в Ханкале сказали. Да?
– Утром же домой.
– Хорошо-хорошо. Ты только меня сейчас поцелуй, а то я свихнусь, да?
Он наклонился и поцеловал заиндевевшую щеку. Она внезапно успокоилась и стала развязывать узелок. Что-то просыпалось, упало. Она подняла блестящие глаза.
– Я не знала, что тут так. Ты меня прости.
– Нормально все. Сиди здесь.
Ближе к восьми поехали на рынок.
– Только бабки! Застрелю, твари! Намаз, вашу мать! – орал Чермяк, сыпя в воздух по полмагазина. Резников и Стурчин прикрывали, пока остальные брали в сумку водку, тушенку и шоколадки.
Когда вернулись, Эльвирка уже сидела с санчастью и пела. Харчев прошел мимо и отдал треть в первую роту, как договорились.
Усаживались за большим столом со свечами, воткнутыми повсюду. Первый за мертвых, замолчали. Чермяк замешал салата, засыпав сверху подпаленной гречей, чтобы хрустело. Харчев сидел с Эльвирой справа, ее голова лежала у него на плече. Иногда по ней пробегала дрожь, и он прижимал ее под столом, крутя ей кисть. Худенькая стала, да еще намучилась.
Президент поздравил их. Железные кружки тускло зазвякали, поплыл столовый гам, раздались выстрелы, заорали соседи-омоновцы, в щель палатки было видно, как понеслись отовсюду трассеры. Начался концерт попсни, кто-то со знанием дела обсуждал, кто кого там раскрутил и кто с кем трахается. Ему возражали так аргументированно, все они были с попсней на короткой ноге.
Рассказывали смешное, медленно отогревалась душа. Эльвирка сидела тихо и почти спала. Сквозь веки проступали сонные слезинки, висли на ресницах. Елочка бедная. Новогодняя.
Когда стало светать, взводный взял ее на руки и понес к БМП. Она, будто и не спала, открыла глаз:
– Гонишь?
– Элька!
– Гонишь-гонишь. И гонишь. Меня.
– Через неделю приеду. Орловские сменят.
– Я буду ждать.
– И не ссорься со своими. Потерпите там как-нибудь. Приеду…
– Они меня так достали, Вадюш, так достали, если б ты знал. Достали с этой распиской… росписью… А я не хочу, если ты не хочешь.
– Я – хочу. Но ты пойми…
– Я понимаю.
– Точно?
– Точно.
– С наступившим тебя, – сказал он, осторожно ставя ее на место посуше. Глина под ней почти не продавилась.
Она потянулась, гибко, по-кошачьи выгибаясь под его руками.
– И тебя.
Они поцеловались так, чтобы хватило еще на неделю, еще на жизнь, на час, на вечность, на хрен моржовый, но что делать, делать-то что? Она кусала его, скребла по бронежилету, попадала в карманы, что-то прощупывала в них, чтобы запомнить и чувствовать всеми пальцами потом, неистово обнимая диванный валик, закидывая на него ногу, неслышно постанывая, чтобы никто не проснулся.
Из люка уже высовывался усатый Гузя. Он протягивал к жене Харчева руки, смуглые, с черными ободками сбитых ногтей.
На краю неба
К вечеру только бы до койки дотащиться, а тут:
– Леша, сходи к Пряжкину.
Затерянная на окраине Сернозаводска офицерская общага выстроена силикатом и увенчана полустертой табличкой. Отличие от гражданских домов одно: во дворе была беседка-курилка, где даже в дождь топтались сослуживцы.
На лавочках почти весь летный состав, несколько техников.
– Товарищи. Поступили документы на выселение.
Вздохи.
– Вопрос можно?
– Задавайте.
– На каком все же основании?
– Товарищи, кто не был на прошлом собрании, я не уполномочен. Документы вывешены на ознакомление. Давайте по существу дела.
– Да где ж существо-то? Куда деваться?
– Собственник, товарищи, желает видеть квартиры доступными через месяц. Думайте. У меня все.
– А кто он? Собственник?
– Товарищи, представитель доступен по контактному номеру.
– Да звонили уже. Никто не берет.
– Звоните еще.
– Вы сами-то его видели?
– Товарищи, давайте конкретно…
– Выселяют нас, Маша.
– Что, собираться?
– Погоди. Никто по объявлению не звонил?
– Никто.
– Сходи еще за реку, в Лучи. Бердюков говорил, что там деревня пустая.
– Я ходила.
– Когда?
– Вчера. Днем, пока Маратка в садике был.
– И что?
– Нет там никакой деревни, совхоз ликвидировали, стоит гнилье, а дальше участки и дома такие, дворцы…
– Что ж ты не сказала?
– Не хотела. Перед полетами не хотела.
– Тащ полковник, расшите.
– А, Хват, давай-давай, порадуй.
– Тащ полковник, посоветуйте, где жилье найти.
– Доступнее.
– Маратка в садик полгода не ходил, ему тепло нужно… А тут переезд. Нельзя ли задержаться, ну хотя бы до весны?
– Хват! Я думал, ты летчик, а ты канючить пришел! Ты думаешь, мне это приятно, что у меня состав рыскает? Ты думаешь, у меня фонды немереные?
– Тащ полковник, я… я что надо, сделаю. Все, что надо. Только…
– Ладно, разговор наш впереди. Пока свободен.
Через дорогу от КПП улыбался Фархад.
– Пиривет, ястрэбок!
– Пиривет-пиривет.
– Чьто грустим? Диньку хочишь?
– Нет, спасибо. Фархад, нас выселяют. Не знаю, куда деваться. Что ж это такое? И так ведь…
– А ты думай, ястрэбок. Думай, кто тебя обидел, как с человеком пагаварить можно.
– Фархад, узнай, кто это делает.
– Знаю.
– Ну?
– Ващ палковник дэла, «Серметпрокат» нагрэл, тэпэр ваш общага сдаст. Думай, ястрэбок… Кирепко думай!
Про «Серметпрокат» было известно только то, что завод стоит семь лет, а работает несколько пунктов приемки сырья. Оттого по области часто не было света. Тут и там столбы курчавились обрезанными кабелями.
На неделе Хват встретился с Джангилем, он стоял за Фархадом.
– Джангиль, что нужно, чтобы от нас отстали?
– Судытса нада. Арбытраш, всэ дэла. У офицер такой возможностей нэт. Всэ за дэньги работаит. У тэбэ дэнэг нет – какой пригавор хочишь? Какая бумага нравитса? Сабирай вэшшы, ухады.
– Что же делать?
– Хачю, чтоби послушал. Ты льотчык – зашшыты семья. Самолет ест – фырр полетэл на врага, он не льотчык, атбитса не сможит.
– О чем ты?
– Сыклад адын. Нэт склада – нэт тавара. Нэт тавара – нэт гарантыи. Нэт гарантыи – нэт бызнеса. Бызнес нэт – сут атложат. Дэнгы будут ждат. Ты не жды.
Когда, наврав про неполадки с закрылками, Хват бросил «сушку» через крыло на склад «градообразующего предприятия», он совершенно точно знал, что экспертиза затянется и по факту за свой налет он получит не скоро, и главное – отсрочку для семьи, потому что прецедент.
