Нагиб Махфуз - Путешествие Ибн Фаттумы

Я внимательно слушал его, в душе прося у Бога прощения, а он продолжал:

— Это он собрал армию и поставил во главе ее полководцев, приносящих победы. Из членов своей священной семьи он назначает правителей, из элиты выбирает управляющих для работ на полях и производствах. Остальные не имеют святости, не обладают талантами и занимаются физическим трудом, а мы обеспечиваем им пропитание. Ниже их стоят животные, еще ниже растения и неодушевленные предметы. Совершенный режим правления ставит каждого на свое место, и таким образом вершится абсолютная справедливость.

Он помолчал, глядя на меня, затем сказал:

— Поэтому все не ограничивается только философией. Мы обращаемся с элитой так, чтобы они развивались, становились сильнее и выше остальных. Мы предоставляем им обучение и лечение. Что же касается остальных, то мы укрепляем в них способность подчиняться и довольствоваться малым. Мы ведем их к духовному богатству, заложенному в душе каждого, которое дарует им терпение, смирение и успокоение. С помощью этой двойственной философии достигается всеобщее счастье. Каждый получает то, к чему он готов и что ему предназначено. Мы счастливейший народ на земле.

Я задумался над сказанным и над тем, что сказано не было, потом спросил:

— Кому принадлежат земли и мастерские?

— Богу, он — создатель, он — король.

— А какую роль играет элита?

— Они владеют всем от его имени. Доход делится поровну между ними и богом.

Я сделал еще один шаг, спросив:

— Как бог распоряжается казной?

Он впервые рассмеялся:

— Нужно ли богу отвечать за то, что он делает?!

— Кто же содержит школы и лечебницы?

— Элита, ведь эта собственность принадлежит им и их детям.

Он переспросил с гордостью:

— Разве это не само совершенство?

Не показывая своего истинного отношения, я ответил:

— Так говорят о земле Габаль…

— Земля Хира — вот где Габаль! — вскричал он.

— Ты прав, мудрец Дизинг…

— Жить по уставу бога и быть им направляемым — это высшая справедливость и предел счастья, к которому только может стремиться человек, — сказал он с верой и убежденностью.

— Тогда я не понимаю тех бунтарей, чьи вывешенные головы я видел, — слукавил я.

Он сердито воскликнул:

— Человеческой природе присущи и извращение, и зло, но ведь таких меньшинство!

В конце встречи он угостил меня яблоком и стаканом молока. Озабоченный и расстроенный, я вернулся к своему одиночеству в гостинице. Вспоминая своего учителя шейха Магагу аль-Губейли, сквозь расстояние я спросил у него:

— Кто хуже, учитель, тот, кто называется богом по невежеству, или тот, кто искажает Коран в своих корыстных интересах?!

Несколько дней я томился скукой, потом до меня дошли новости, принесенные осенним ветром, о том, что армия Хиры одержала победу и выполнила свою задачу — земля Машрика стала южной провинцией государства Хира. Беднота хлынула на улицы, радуясь победе так, будто кто— то собирался делиться с ними трофеями. С растущим беспокойством я спрашивал:

— Где же ты, Аруса? Что с вами, мои дети?

В день возвращения победоносной армии я проснулся раньше обычного и занял место недалеко от гостиницы на королевской дороге, тянувшейся от въезда в Хиру до дворца. По обеим сторонам дороги тесно толпились люди. Трудно было представить, что кто-то остался сидеть дома или на рабочем месте. Около полудня до нашего слуха донеслась барабанная дробь. Мимо прошествовала процессия всадников, которые на остриях копий несли пять отсеченных голов господ Машрика. Так я впервые увидел господина, к стражнику которого однажды ходил, чтобы выкупить Арусу. За ними меж двух рядов охраны следовала длинная колонна голых пленных со связанными руками. Далее под радостные возгласы двигались конные и пешие отряды. День победы и ликования. Никто, кроме Аллаха, не знал о кровавой драме, оставшейся позади. Как удивительна человеческая жизнь: ее можно заключить в двух словах — кровь и пир.

В конце процессии солдаты вели под руки плененных женщин. Сердце бешено забилось, когда я представил Арусу, такой, как увидел ее впервые. А может быть, ведущей своего отца по кварталу, который был свидетелем зарождения моей новой жизни? Взгляд скользил по изможденным лицам и голым телам. Моя тревога оказалась не напрасной: глаза замерли на лице Арусы! Это она, ее стройное тело, ее красивое печальное лицо. Она шла потерянная, отчаявшаяся, несчастная. Не сводя с нее глаз, в необъяснимом порыве к действию я ринулся следом за колонной пленниц. Наверное, окружающим показалось, что я ошалел от зрелища голых женских тел… Я не слушал обвинений и не обращал внимания на то, что сбил кого-то с ног. Я звал ее на бегу, но мой голос терялся в нарастающем шуме. Мне не удалось ни попасться ей на глаза, ни привлечь ее внимания. Солдаты, оттеснившие меня от нее, не позволяли толпе войти на дворцовую площадь, предназначенную для элиты Хиры. Так она появилась и исчезла, как падающая звездочка, оставив после себя безумие и отчаяние. Где же сыновья? Живут ли они сейчас под защитой деда? Чтобы не держать чувства в себе, я открыл свой секрет хозяину гостиницы.

— Ее могут выставить на продажу на невольничьем рынке, — сказал он мне.

— Но это же освободительная война! — не поверил я.

— К пленникам другое отношение.

Я благословил это лицемерие, увидев в нем лучик надежды на черном небосводе. Еще сильнее я ухватился за возможность остаться. Каждый день я стал наведываться на невольничий рынок. Моя мечта о воссоединении боролась с отчаянием. И однажды вечером Гам встретил меня ободряющей улыбкой:

— Завтра невольницы выставляются на продажу.

Всю ночь я спал беспокойно. И на рынок пришел первым. Когда вывели Арусу, я уверенно дал самую большую цену. Впервые я увидел ее в одежде, которая была зеленого цвета. Несмотря на глубокую печаль, Аруса была прекрасна. Сломленная, она не видела того, что происходило вокруг, не замечала меня, не следила за торгами, в которых у меня оставался единственный конкурент. В толпе зашептали, что это представитель мудреца Дизинга. Торг остановился на тридцати динарах. Когда ее подтолкнули ко мне, она узнала меня, упала мне на руки и зарыдала, что вызвало удивление у всех присутствующих. По дороге я не сдержался и спросил ее:

— Как сыновья, Аруса?

Но она была в таком нервном напряжении, что я не стал терзать ее расспросами, пока не оказался с ней наедине в своей гостиничной комнате. Здесь я горячо обнял ее и усадил на диван, чтобы она пришла в себя.

— Мне больно от того, что тебе довелось пережить, — сказал я.

— Но ты же ничего не видел, — ответила она не своим голосом.

— Расскажи мне, Аруса, иначе я сойду с ума.

Со слезами на глазах она заговорила:

— О чем? Это ужас! Они ворвались в шатер, без причины убили отца, связали меня. Где дети, я не знаю. Убиты? Пропали? Лучше бы мне потерять рассудок.

Преодолевая страх, я спросил:

— За что убивать детей? Они должны быть где-нибудь. Мы их найдем.

— Это животные! Зачем они наносили людям увечья после того, как мы сдались? Они звери. Это была ночь полной луны. Бог был с нами. Он все видел, все слышал, но ничего не сделал!

Я сказал в утешение:

— Во всяком случае, мы вместе. Сердце подсказывает мне, что скоро наступит доброе время.

— На свете нет доброты, — закричала она. — Я никогда не увижу своих сыновей.

— Аруса, в жизни много зла, но и добра не меньше.

— Я не верю.

— Вот увидишь, с первым же караваном мы отправимся в Машрик, чтобы отыскать детей.

— Когда он придет?

— Через десять дней.

Глубоко опечаленная, она уставилась в никуда. В моем сердце, словно гейзер, бурлило отчаяние. У нас оставалось еще много свободного времени до поездки, и мы старались развеяться, прогуливаясь по городу и осматривая его достопримечательности, лелея надежды и готовясь к путешествию. Однако Гам готовил мне сюрприз. Он пригласил меня в свою комнату, посмотрел в замешательстве и сказал:

— У меня новости, которые вас не обрадуют.

— Куда уж хуже, — ответил я с сарказмом.

— Мудрец Дизинг хочет завладеть вашей женщиной.

Я был ошеломлен и резко бросил:

— Прошу считать ее моей женой!

— Он вернет тебе ее стоимость.

— Она не товар!

— Дизинг — человек власти, один из приближенных к богу.

Это прозвучало как дружеский совет. Скрывая волнение, я возразил:

— Но иностранцы в вашей стране должны чувствовать себя в безопасности.

— Я останусь при своем мнении, — парировал он.

Я был озадачен. Передавать ли этот разговор Арусе? Добавить ли к ее горю новую печаль? Мне было невыносимо отнимать у нее единственную оставшуюся надежду. «Сможет ли Дизинг силой своего влияния отобрать у меня Арусу?» — спрашивал я себя. Я вспомнил стражника Султана, который украл у меня Халиму на моей Родине. К твердому решению, однако, я не пришел. Какое-то время я чувствовал, что мне угрожает опасность, что счастье мое и на твердой земле не стоит, и крыльев не имеет. На следующее утро, за четыре дня до нашего отъезда, слуга пригласил меня в комнату к Гаму. Там я столкнулся с офицером полиции. Гам представил меня. Тот сказал: