Нагиб Махфуз - Путешествие Ибн Фаттумы

— Мы отправляемся завтра на рассвете.

Мне было неловко, но я сказал:

— А я остаюсь.

— Караван бывает здесь каждые десять дней, — засмеялся он.

Я растворился в любви и потерял чувство времени. Путешествие и моя миссия потеряли для меня всякое значение. Пусть я останусь здесь до конца жизни. Вскоре появились первые признаки материнства, приносящие душе радость, а телу недуги. В этом я находил утешение, преодолевая беспокойство сердца и капризы настроения. Мне хотелось оседлой жизни, даже если она окончательно привяжет меня к Машрику, полностью изменив и образ жизни, и мечты. Я сказал, потешаясь над самим собой:

— Кажется, я создан для любви, а не для странствий!

Время бежало. Наступила ночь полнолуния. Рабы устремились на площадь поклонения. Мы отправились на площадь вместе, с трудом пробираясь сквозь толпу.

— В эту ночь супруги расходятся, — серьезно предупредила меня Аруса.

Ее рука выскользнула из моей, и она растаяла в толпе. Я остался стоять один — растерянный, рассерженный, сломленный и несчастный. Ритуалы следовали один за другим, а я спрашивал себя: чем она занимается с посторонним мужчиной? Когда пришло время обниматься, мне предложила себя женщина лет сорока, не лишенная красоты. Она раскрыла мне свои объятья, и я понял, что происходящее сейчас со мной происходит где-то и с Арусой. Виночерпии разносили финиковое вино, и я, выпив стакан, потерял контроль над собой и влился в молитву Машрика. На рассвете я в изнеможении присел, поджав под себя ноги, у входа в гостиницу, пока ко мне, пошатываясь, не подошла Аруса. Я молча поднялся, она взяла меня под руку и отвела в комнату.

— Тебе понравилась эта женщина? — спросила она меня.

— Мы осквернили святое чувство, Аруса, — с горечью ответил я.

— Ты безбожник, Кандиль, — раздраженно сказала она, — Но в этом нет моей вины.

Потом она подошла ко мне и улыбнулась:

— Я все еще люблю тебя, ты мой единственный мужчина.

Я признался ей, что и моя любовь не стала меньше и что страх разлуки только воспламеняет ее. Аруса стала моим счастьем и моим горем.

Лето сжигало меня. Это был сущий ад, зелень сгорела, и скот питался заготовленным сеном. Подошла осень, и палящая жара спала. Время от времени моросил мелкий дождь. Затем наступила зима с ее мягкой умеренной погодой и обильными осадками. Земля воспрянула, скот оживился, но нагие так и остались нагими. Аруса родила первенца, которому дали имя Рам бен Аруса — Рам, сын Арусы, как будто он был только ее ребенком, а я не имел к нему никакого отношения. Ее отец говорил мне:

— Уже второй год пошел, а она все еще любит тебя. Ты волшебник, чужестранец?!

Появились признаки новой беременности. На свет появился Ам бен Аруса, через год за ним последовал Лям бен Аруса. Она забеременела и в четвертый раз, и наши с ней необыкновенные отношения стали известны всем. Поговаривали, что я удерживаю ее силой магии, которой научился в стране ислама.

Сам того не сознавая, я стал воспитывать Рама согласно принципам ислама. Он рос более сильным и быстрым, чем его сверстники. Благодаря заботе и хорошему питанию Рам становился таким, какими должны были быть дети Машрика, если бы не гнет и рабство. Передавая ему учение ислама, я старался искупить мое вынужденное пренебрежение собственной верой из уважения к стране, приютившей меня. Однако Аруса не скрывала своего возмущения:

— Ты растишь его в безбожии и готовишь ему ужасное существование в собственной стране.

— Я спасаю его душу, — мягко ответил я. — В один прекрасный день мечтаю спасти и твою.

Она была неумолима:

— Я тебе этого никогда не позволю.

Аруса оказалась настолько непреклонной и упрямой, что я начал опасаться за нашу любовь. Она поделилась с отцом своими переживаниями, когда мы были у него в гостях. Это напугало его, и он закричал на меня:

— Держись подальше от нашего ребенка, чужак!

Как мы ни старались все скрыть, мне показалось, что новость все-таки просочилась сквозь стены дома. Когда я появлялся на улице, на меня устремлялись злобные взгляды. Беспокойство преследовало меня, и я признался себе, что дом трещит по швам.

Интуиция не подвела. Как-то раз ко мне в комнату зашел Фам и отвел в свою, где ждал пришедший за мной офицер полиции.

— Ты Кандиль Мухаммед аль-Инаби? — спросил он меня.

Я ответил, сглотнув:

— Да.

Он сухо произнес:

— Установлено, что ты пытаешься воспитать старшего сына безбожником.

— Как это было установлено? — поинтересовался я.

— Мы уж знаем как. Слушай и не препирайся. Господин подписал указ разлучить тебя с твоей подругой и ее детьми и с первым караваном выслать тебя из Машрика.

Его слова привели меня в ужас, а он грубо продолжал:

— Я пришел не для того, чтобы спорить. Ты будешь задержан до тех пор, пока женщина со своими детьми не отправится к отцу. Будешь заключен под стражу, пока не уйдешь с караваном.

Я обратился с мольбой:

— Разреши мне проститься с ними.

— Ты еще должен быть благодарен, что отделался мягким наказанием, — отрезал он.

Час спустя я вернулся к себе в комнату, ставшую мне тюрьмой, в которой уже не было ни жены с детьми, ни любви с надеждой. Горе поселилось в моей душе, и жизнь сорвала пелену мечты и иллюзий. Фам подошел, сочувственно взглянул на меня и сказал:

— Терпи, как подобает путешественнику!

— Мое горе слишком велико, Фам! — ответил я дрожащим голосом.

Он всмотрелся мне в лицо и потом сказал:

— Дай волю слезам. И мужчины, бывает, плачут.

Едва сдерживая слезы, я ответил:

— Из жизни ушла радость.

— Жизнь идет вперед, она принесет утешение.

Он похлопал меня по плечу.

— Теперь ты будешь знать, что путешественнику не стоит искать постоянных отношений.

Земля Хира

Караван шел в предрассветной мгле, предвещавшей хороший день. Сердце звало меня назад, и от горя я захлебывался слезами. Над нами толпились звезды, они смотрели на нас, а мы — на них, и печаль отступала. Я подумал, что эти звезды ближе ко мне, чем Аруса с сыновьями. Почти пять лет прошло с тех пор, как я покинул Родину, разочарованный изменой матери, предательством любимой и вероломством Султана. И вот я снова стал путешественником, увлеченным новыми странами и своими дневниками. Но что же сердце, рассудок? Караван продолжал свой путь, груженный деньгами и надеждами. А кто же будет нести груз печали? Тьма рассеивается, становится светлее, и появляется безграничная, как космос, пустыня. Интересно, что обо мне говорят дома, и почему мне не довелось встретить еще раз аль-Кани бен Хамдиса? Я решил: самое лучшее, чем может заняться путешествующий, — наблюдать, слушать, записывать и не попадать в неприятные ситуации. Чтобы в мечтах была только страна Габаль. И чтобы добыть эликсир, который залечит раны Родины.

За месяц мы прошли расстояние от Машрика до Хиры и разбили лагерь вблизи оазиса Зимам, чтобы под покровом ночи войти в Хиру. С наступлением темноты мы продолжили путь, пока перед нами в свете звезд не выросли стены государства Хира. Мы подошли вплотную к огромным воротам.

Перед входом в свете факелов стоял начальник таможни. Он был похож на военного — в шлеме, кольчуге, с мечом и в короткой набедренной повязке. Он громко произнес, чтобы в караване услышали все:

— Приветствую вас в Хире, столице земли Хира! Повсюду вы встретите полицейских и сможете спросить их о том, что вам нужно. Строго следуйте их указаниям, и от поездки у вас останутся добрые, ничем не омраченные воспоминания.

Я подумал: «Это и приветствие, и предупреждение». Мы прошли через ворота и разделились — торговцы свернули в гостиницу при рынке, а меня проводник повел в гостиницу для иностранцев. Мы рассекали черноту, в которой то там, то здесь, словно звезды, плыли огни полицейских, подошли к воротам гостиницы, и в свете факелов я увидел широкий вход. Из некоторых окон струился свет. Это было каменное здание, огромное, но имевшее всего один этаж. Я быстро проследовал за своими вещами в комнату, которая оказалась среднего размера. Кровать, накрытая пурпурным одеялом, подходящим для умеренной осенней погоды, возвышалась от пола на локоть. В комнате стояли платяной шкаф и небольшое кресло. В подсвечнике на окне горела толстая невысокая свеча. Пол был застелен красиво вышитой циновкой. Без сомнений, здесь есть цивилизация, и как разительно она отличается от Машрика! Как только я скинул дорожную одежду и надел ночную рубашку, ко мне вошел невысокий мужчина средних лет, одетый в тонкую накидку, и представился:

— Гам, хозяин гостиницы.

Я пожал ему руку:

— Кандиль Мухаммед аль-Инаби, путешественник.

— Ужинать желаете?

— Я поел в дороге.

Он сказал, улыбаясь:

— За проживание и питание — динар в сутки. Оплата вперед.