Чезаре Павезе - Прекрасное лето
В кафе она застала Амелию с Родригесом. Войдя, она сперва испугалась, подумав, что они все знают, потому что Амелия как-то странно посмотрела на нее, но через минуту уже успокоилась и, слушая обычные глупости Родригеса, притворялась усталой и скучающей, а про себя вспоминала голос Гвидо. Теперь она многое понимала: почему Родригес, когда говорил, наклонялся к Амелии, почему он щурил глаза, как кот, почему Амелия вдруг поладила с ним. «У Амелии мужские вкусы, она поопаснее Гвидо», – думала Джиния и невольно смеялась про себя.
На следующий день она пошла в студию. Утром в ателье синьора Биче сухо сказала девушкам, что после обеда они могут оставаться дома по случаю праздника. Дома Джиния застала Северино, который менял рубашку, потому что ему надо было идти на митинг. Был патриотический праздник, на улицах развевались флаги, и Джиния сказала:
– Интересно, дают ли сегодня солдатам увольнительную.
– Лучше бы мне дали поспать, – ответил Северино.
Но Джиния была счастлива и убежала, не дожидаясь, пока за ней зайдут Амелия или Роза. Правда, потом, у подъезда дома, где была студия, она пожалела, что не пришла вместо с Амелией.
Она сказала себе: «Зайду на минутку, взгляну, нет ли там Амелии», и медленно поднялась по лестнице. На самом деле она вовсе не думала, что застанет в студии Амелию, – она знала, что в это время та бывает в кафе. Но, подойдя к двери и остановившись перевести дух, она услышала голос Родригеса.
VIII
Дверь была открыта, и видно было окно, за которым синело небо. Родригес говорил громким и настойчивым голосом. Джиния заглянула в комнату и увидела Гвидо, который слушал, прислонившись к столу.
– Можно? – тихо сказала она, но они ее не услышали. Гвидо в серо-зеленой рубашке был похож на рабочего. Он посмотрел на нее невидящим взглядом.
– Я ищу Амелию, – тонким голосом сказала Джиния. Тогда голос Родригеса умолк, и тут Джиния увидела и его: он сидел на тахте, обхватив руками колено, и смотрел в одну точку.
– Тут нет Амелии?
– Это же не кафе, – сказал Родригес.
Джиния, стоя на пороге, смотрела на Гвидо. Он заложил руки за спину и прищурил глаза.
– Раньше сюда не приходили все эти девушки, – сказал он. – Это ты их приваживаешь?
Джиния опустила голову, но она поняла по его голосу, что он не сердится.
– Входи же, – сказали ей, – не валяй дурака.
Никогда в жизни Джинии не было так хорошо, как в этот день. Она боялась только, что придет Амелия и все испортит, но время шло, а Амелия не приходила, и Гвидо с Родригесом все спорили, и иногда Гвидо, смеясь, смотрел на нее и говорил: «Скажи ему, что он остолоп». Спор шел о живописи, и Гвидо говорил с жаром, повторяя, что краски есть краски. Родригес, который по-прежнему сидел, обхватив колено руками, упрямо возражал ему, а порой отмалчивался или ехидно смеялся, пуская петуха. Смысл разговора был ей непонятен, но, когда Гвидо говорил, его было приятно слушать. В голосе его чувствовалась сила и увлеченность, а когда Джиния смотрела ему в глаза, у нее перехватывало дыхание.
На крышах домов еще догорало солнце, и Джиния, сидя у окна, переводила взгляд с неба на художников и видела в глубине студии красную, как гранат, портьеру и думала о том, что хорошо было бы, спрятавшись за ней потихоньку ото всех, следить за кем-нибудь, кто думал бы, что он один в комнате. В эту минуту Гвидо сказал:
– Что-то холодно. У нас еще есть чай?
– Есть и чай и спиртовка. Только к чаю нет ничего.
– Сегодня чай приготовит Джинетта, – сказал Гвидо, поворачиваясь к ней. – Спиртовка там, за портьерой.
– Лучше бы она сходила купить нам печенья, – сказал Родригес.
– Ну нет, – ответила Джиния. – Вы мужчина, вы и идите.
Гвидо и Родригес возобновили разговор, а Джиния тем временем нашла за портьерой спиртовку, чашки и коробку с чаем, поставила вскипятить воду и сполоснула чашки под умывальником. За спиной слышались голоса художников, но в этом темном закутке, едва освещенном язычком пламени, она чувствовала себя как в пустом доме, где царит тишина и можно спокойно собраться с мыслями. При этом свете еле видно было неубранную постель в узком закоулке между стеной и портьерой. Джиния представила себе лежащую на ней Амелию.
Выйдя из-за портьеры, она заметила, что Гвидо и Родригес с любопытством смотрят на нее. Джиния, уже снявшая шляпку, откинула назад волосы и взяла с подоконника большую тарелку, всю испачканную красками, точно палитра. Но Гвидо поймал ее взгляд и, поискав в ящиках, протянул ей чистую тарелку. Джиния поставила на нее еще мокрые чашки, потом вернулась к спиртовке и заварила чай.
За чаем Гвидо рассказал ей, что эти чашки подарила ему одна девушка вроде нее, портрет которой он писал.
– А где же этот портрет? – спросила Джиния.
– Это же была не натурщица, – со смехом ответил Гвидо.
– Вам долго еще служить в солдатах? – сказала Джиния, потягивая чай.
– К огорчению Родригеса, через месяц я буду свободен, – ответил Гвидо. А потом проговорил:– Значит, ты больше не обижаешься?
И не успела Джиния тихо улыбнуться и покачать головой, Гвидо сказал:
– Тогда будем на «ты».
Особенно хорошо было после ужина. Амелия, которая зашла за Джинией к ней домой, тоже была веселая – потому что, когда праздник и люди ничего не делают, говорила она, я счастлива. Они гуляли, перешучиваясь и хохоча как дурочки.
– Где ты была сегодня, что делала? – спросила Амелия.
– Ничего особенного, – сказала Джиния. – Пойдем потанцевать на холм?
– Это тебе не лето, теперь там знаешь какая грязь. Словно по волшебству они оказались па той улице, где находилась студия.
– Я туда не пойду, – сказала Джиния. – Хватит с меня твоих художников.
– А кто тебе сказал, что мы идем туда? Этот вечер наш, и никто нам не нужен.
Они постояли на мосту, глядя на ожерелье отсветов, лежавших на воде.
– Я видела Бородача, и он спрашивал про тебя, – сказала Амелия.
– Неужели ему не надоело тебя рисовать?
– Я его встретила в кафе.
– Он не отдаст мне мои портреты?
Но, разговаривая с Амелией о Бородаче, Джиния думала совсем о другом.
– Когда в прошлом году ты ходила к Гвидо, что вы с ним делали?
– Что же, по-твоему, мы могли делать? Смеялись и били стаканы.
– А потом вы поссорились?
– Да что ты. Просто он летом уехал в деревню – запер мастерскую и, поминай как звали.
– Как ты с ним познакомилась?
– Разве я помню? Натурщица я или не натурщица? Джиния промолчала – не хотелось ссориться в этот вечер.
Стоять на мосту было холодно. Амелия курила, опершись на каменный парапет.
– Ты и на улице куришь? – сказала Джиния.
– Какая разница, на улице или в кафе? – ответила Амелия.
Но в кафе они не пошли, потому что Амелии и днем надоело торчать там. Они повернули к дому и остановились у кино. Заходить не имело смысла – уже кончался последний сеанс. Пока они разглядывали фотографии, из кино вышел Северино – туча тучей, по лицу было видно, что он раздражен. Северино прошел мимо них, кивнув Амелии, но потом вернулся и заговорил с ними, и Джиния в жизни не слышала, чтобы он разговаривал так любезно. Он даже отпустил Амелин комплимент по поводу ее вуалетки. Он рассказал им содержание фильма, чтобы посмешить их, и Амелия смеялась, но не так, как в кафе, когда ей что-нибудь говорили официанты: она хохотала, показывая зубы, как хохочут девчонки в своей компании, чего с ней давно уже не случалось. Голос у нее был очень хриплый – должно быть, из-за курения, подумала Джиния. Северино повел их в бар и угостил обеих кофе, а Амелия сказал, что надо бы им как-нибудь встретиться в воскресенье.
– Пойти потанцевать?
– Конечно.
– Тогда пусть и Джиния пойдет с нами. Джинию разбирал смех.
Они проводили Амелию до подъезда, а когда за ней захлопнулась дверь, пошли вместе домой. «Гвидо примерно одних лет с Северино, – думала Джиния, – он мог бы быть моим братом». А еще она думала: «Чего не бывает в жизни. Я совсем не знаю Гвидо, но представляю себе, как мы идем с ним под руку, и останавливаемся на каждом углу, и смотрим друг на друга. Для него я Джипетта. Не обязательно хорошо знать друг друга, чтобы любить». И, думая обо всем этом, она семенила возле Северино с таким чувством, как будто она еще маленькая девочка. Вдруг она спросила, нравится ли ему Амелия, и поняла, что он не ожидал этого вопроса.
– Что она делает днем? – вместо ответа спросил Северино.
– Она натурщица.
Северино, видно, спутал натурщицу с манекенщицей, потому что заговорил о том, что платья на ней действительно сидят хорошо, и тогда Джиния переменила разговор и спросила:
– Уже есть двенадцать?
– Смотри, – сказал Северино, – Амелия себе на уме, а ты при ней ходишь в дурочках.
Джиния сказала ему, что они видятся редко, и Северино промолчал, потом на ходу закурил сигарету, и они подошли к подъезду, как будто каждый сам по себе.
