Роже Вайян - Закон
После чего сам Пиццаччо наливает себе стакан и пьет его медленно, молча. Это тоже одна из привилегий патрона. Потом обращается к Тонио.
— А ты ничего не собираешься просить?
— Нет, — отвечает Тонио.
— Что же, ты в своем праве.
Бриганте залпом опрокидывает себе в глотку последний стакан. На этом кончается первая вечерняя партия.
Во второй партии выиграл в тарок Американец — теперь патроном становится он. В помощники себе он выбирает дона Руджеро, здраво рассудив, что студент из Неаполя — единственный из всех игроков, который в случае надобности не сдрейфит и может унизить самого Бриганте. Но дон Руджеро уже заскучал. Мыслями он не здесь — он думает о женщинах, вернее, об иностранках, о тех, за которыми гоняется по неаполитанским улицам, о тех, кто высаживается с парохода, прибывающего с Капри, об англичанках, шведках, американках, об этих лицемерках, которые сами охотятся за мужиками, а делают вид, будто мужики охотятся за ними, как за перепелками; о француженках, уже несколько лет выходящих на облаву мужчин целыми шайками — видать, французы и впрямь потеряли свою пресловутую мужскую силу; совершенно справедливо говорил Муссолини о вырождении французов как нации, думает дон Руджеро. Играет он рассеянно, сам опрокидывает подряд три стакана: чем скорее он захмелеет, тем скорее кончится этот тошнотворный провинциальный вечер. Когда Тонио спросил его: «Не поднесешь стаканчик?», он ответил: «Нет», не вдаваясь ни в какие объяснения: унижать Тонио — такое мизерное развлечение, не его масштаба; он вполне мог бы сказать «да»; «нет» как-то само случайно подвернулось на язык, возможно, и потому, что у Тонио вымученная улыбка, совсем так улыбалась та иностранка, что на следующее утро сделала вид, будто ничего не помнит.
Сразу же начинается третья партия. Теперь патроном вышел Бриганте, который выбрал себе в помощники Пиццаччо.
Даже не осушив своего почетного стаканчика, Бриганте обрушивается на Тонио:
— Ты у моего помощника так-таки ничего не просишь?
— Нет! — отвечает Тонио.
Ладони его по-прежнему плотно прижаты к краю столешницы, глаза опущены на эти белые пухлые руки, какими и подобает быть рукам доверенного лица.
— Почему ты не просишь Пиццаччо поднести тебе стаканчик? — не отстает Бриганте. — Три партии ты уже проиграл, а ни одного стакана не выпил. По-моему, ты имеешь право утолить жажду.
— Я имею право ничего не просить.
Слова эти встречаются одобрительным гулом. Тонио на провокацию не поддался.
— Тонио пустяками не проймешь, — обращается Бриганте к Пиццаччо. — А ведь мне говорили, что он доверенное лицо у дона Чезаре, так сказать, помощник при патроне. А помощник должен уметь заставить себя уважить…
— В доме у дона Чезаре больше помощниц, чем помощников, — подхватывает Пиццаччо.
— О чем это ты? Объясни… — просит Бриганте.
— Тридцать лет назад у старухи Джулии были недурненькие титьки, начинает Пиццаччо. — Ну и когда дон Чезаре их вволю нащупался, он выдал Джулию за одного бедолагу, а тот возьми и помри от стыда.
— Понятно, — замечает Бриганте. — Тот бедолага, очевидно, тоже считался доверенным лицом дона Чезаре, но закон-то устанавливала Джулия.
— В ту пору ты был еще на морской службе, — продолжает Пиццаччо. — И потому многого не знаешь. Но все шло именно так, как ты и угадал… Перед тем как перейти в лучший мир, тот бедолага сделал Джулии трех дочек. Старшую звать Мария.
— Мария — жена Тонио! — восклицает Бриганте.
— Подожди, подожди, сейчас я тебе все объясню… Когда Марии стукнуло шестнадцать, дон Чезаре обнаружил, что она очень миленькая. А титьки у нее еще покруглее, чем были в свое время у мамочки. Ну, дон Чезаре и приласкал ее, да, видать, перестарался — обрюхатил. Оставалось одно — найти следующего рогача и окрутить ее с ним; тут-то и подвернулся Тонио…
«Трепитесь, трепитесь оба, — думает Тонио. — Когда я выйду в патроны или помощники, вы у меня такого оба наслушаетесь! Ты, Маттео Бриганте, из себя знатного синьора сейчас разыгрываешь, у тебя счет в Неаполитанском банке, а ведь все помнят, что, когда ты на флоте служил, все моряки Анконы с твоей супружницей переспали; вот с этих-то денежек, которые она прикопила, и началось твое богатство — небось на них-то и купил себе жилье в старинном дворце. А ты, Пиццаччо, пицца дерьмовая, за пятьсот лир с любым немецким туристом ляжешь…»
Так думал Тонио, с наслаждением предвкушая, как его палачи еще похаркают кровью, когда он выложит им те фразочки, что оттачивал сейчас в уме. Все взгляды были устремлены на него. А он сидел неподвижно в белой своей свеженакрахмаленной куртке, словно каменный истукан, и молчал. Не он, а Маттео Бриганте и Пиццаччо сами начали терять хладнокровие.
— Если я правильно тебя понял, — продолжал Бриганте, — хотя Тонио выдает себя за доверенное лицо дона Чезаре, но делами заправляет Мария…
— Да, она долгонько кое-чем заправляла… — ответил Пиццаччо.
И хохотнул, словно закудахтал. Потом нагнулся к Тонио, чтобы лучше его видеть.
— Но, — продолжал он, — Эльвире, сестре Марии, тоже в свое время исполнилось восемнадцать…
— И дон Чезаре передал руль в ее руки, — подхватил Бриганте.
— А теперь близится черед Мариетты, — заявил Пиццаччо.
— Дон Чезаре настоящий бык.
— Хороший бык никогда не стареет, — пояснил Пиццаччо. — Посмотрел бы ты, как Мариетта корячится, когда он на нее взглянет.
Теперь к Тонио склонился и Бриганте.
— Н-да, — протянул он, — твой дом, можно считать, всем домам дом.
— Двери нараспашку, а ставни закрыты, — подхватил Пиццаччо.
«Трепитесь, трепитесь», — думал Тонио. Он отыскивал самые разящие слова на тот случай, если ему доведется «устанавливать закон». Но в то же время прикидывал в уме, сколько он уже истратил: три раза по тридцать лир; остается, значит, всего на четыре партии, вот и все его шансы выбиться в патроны. При шести игроках не редкость проигрывать и пятнадцать — двадцать раз подряд. «Закон» — игра несправедливая, коль скоро тот, кто сел за стол с малыми деньгами, не может ждать удачи, ему наверняка не отыграться.
Так думал Тонио, не отрывая глаз от своих пухлых белых рук, плотно прижатых к краю столешницы. Руки не тряслись, но под ложечкой уже начинало посасывать от страха при мысли, что нынче вечером ему остается всего лишь четыре раза попытать счастья.
Большинство зрителей отошли от стола и вполголоса обсуждали партию. Одни считали, что Бриганте ведет игру слишком агрессивно, а Пиццаччо слишком угодничает перед своим патроном; игра в «закон» требует большей дистанции между палачом и жертвой и большего разнообразия в выборе жертв; конечно, можно и даже должно оскорблять жертву, но как бы играючи. Другие, напротив, хвалили обоих: удары следует наносить как раз кому-нибудь одному, и если уж унижать человека, то надо добить его до конца. Так спорили две противоположные школы зрителей.
Маттео Бриганте и Пиццаччо, понимая, что зрители обсуждают их стиль игры, поспешили расправиться со ставкой. Каждый налил себе по стакану вина.
— За здоровье женщин дона Чезаре, — провозгласил Пиццаччо.
— Поднесешь стаканчик? — спросил Австралиец.
Игра продолжалась.
Под сосной Мюрата только-только начался бал. Развешанные на самых крепких ветвях светло-голубые электрические шары заливали нестерпимым светом часть Главной площади и начало улицы Гарибальди.
Площадку для танцев, эстраду с музыкантами, буфет и несколько стоявших у буфета столиков со стульями отгородили от остальной части площади деревянным барьерчиком, выкрашенным зеленой краской. За вход берут двести лир. Юноши и девушки, которые не имеют возможности истратить двести лир на то, чтобы потанцевать, продолжают гулянье, огибая площадь в направлении часовой стрелки. Безработные убрались восвояси в Старый город, где дома стоят впритирку друг к другу, налезают друг на друга, где терраса одного служит двориком другого, где каждая комната — подвал или чердак другой комнаты; и так от самого мола в порту до храма святой Урсулы Урийской, что венчает Порто-Манакоре; кто растянувшись на кровати, кто на тюфяке, а кто и просто на одеяле, брошенном на пол, в зависимости от степени обнищания, слушают джаз; грохот танцевальных мелодий долетает слабо до одних или во всю свою мощь обрушивается на других. На улице Гарибальди термометр в аптеке все еще показывает 30°.
Комиссар полиции Аттилио пригласил местного агронома, назначенного правительством, выпить с ним стаканчик на террасе «Спортивного бара», что напротив претуры на углу Главной площади. Весь бал, таким образом, в поле их зрения.
Ради такого случая, как бал (устроенный муниципалитетом для курортников), комиссар разрешил хозяину бара расширить террасу за счет улицы Гарибальди. Поэтому первый ряд столиков стоит чуть ли не впритык к окошкам тюрьмы, что расположена в нижнем этаже претуры. На террасе бара восседают только те курортники, чьи сыновья и дочки танцуют сейчас под сосной Мюрата: коммерсанты, чиновники из Фоджи или из соседних городков, расположенных вдалеке от моря; местные богатей проводят каникулы на пляжах Северной Италии или на горных курортах Абруцци. Пришли полюбоваться танцами и здешние аристократы: нотариусы, адвокаты, врачи, но все без жен — здесь только мужское застолье. Кое-кто из них не думает, а кое-кто и думает — это уж зависит от характера и политических убеждений — об арестантах, сидящих за решеткой тюрьмы, куда легко проникает и грохот джаза, и гул голосов, звучащих в этот торжественный вечер бала гораздо громче, чем обычно. Арестанты не поют, потому что не знают джазовых мотивов. В сущности, это все мелкие правонарушители, находящиеся под следствием или уже осужденные судьей Алессандро за дела, подсудные судье первой инстанции, — в основном это воришки, попавшиеся на краже апельсинов и лимонов, рыбаки, глушившие рыбу динамитом, или герои не слишком кровавой поножовщины.
