Филипп Гримбер - Семейная тайна
4
День за днем, по мере своего рассказа, Луиза переворачивала для меня страницы книги, которую я прежде никогда не открывал. Я следовал за родителями, переживающими смутное время в ее верной компании. Рассказывая, Луиза то и дело подливала себе ликера и так сильно затягивалась сигаретой, что обжигала пальцы. Когда у двери раздавался звонок, оповещая о визите очередного клиента, она вздыхала, с сожалением поднималась и просила меня подождать. Поспешно отделавшись от визитеров, она возвращалась к прерванному рассказу, который позже я превращу в эту книгу.
Захват Австрии, оккупация Польши — и вот Франция вступает в войну. События мелькают с неумолимой скоростью: победа нацистской Германии, подписание капитуляции, установление режима Виши. Как удары хлыста, звонко щелкают имена, которые газетчики выкрикивают на каждом углу, пресса печатает портреты людей, которым Франция вынуждена доверить свою судьбу. По улицам грохочут танки, шеренги победителей продвигаются гусиным шагом по Елисейским Полям. На крыше Трокадеро человечек в парадном мундире, скрестив руки за спиной, с видом собственника изучает Эйфелеву башню.
Зло воцаряется постепенно, и за какие-то несколько месяцев все прежние ценности жизни летят вверх дном, а лица, до сих пор знакомые и привычные, становятся воплощением потенциальной опасности. Чиновники и постовые отныне покорные шестеренки в отлаженном механизме. Их единственная подпись может решить вашу судьбу. И не так-то просто распознать врага, им может оказаться кто угодно — не только люди в серо-зеленой форме, длинных плащах и хорошо узнаваемых фуражках, но и облаченный в обычный люстриновый пиджак чиновник из мэрии, заурядный постовой, уважаемый префект и любой из соседей. Городские автобусы, развозившие горожан к местам работы, отдыха и гуляний, перевозят иной груз: они забиты до отказа мужчинами и женщинами, сжимающими в руках узелки с пожитками. Черные «ситроены», еще недавно возившие своих счастливых хозяев на каникулы, теперь, останавливаясь на рассвете у дверей дома, повергают его обитателей в ужас и оцепенение.
Однажды Максим застает отца, беспомощно облокотившегося на стойку кассы, с мертвенно-бледным лицом. Гастон, грузчик, только что проводил югослава Тимо, служащего из соседнего магазина, в гимназию Жапи, куда того вызвали повесткой. Гастон вернулся один и должен как можно быстрее собрать для Тимо вещи первой необходимости. По городу ползут слухи — арестованных держат в зданиях, превращенных в сборные пункты. Жозеф угадывает в этом начало гонений, которые вскоре коснутся всех. Он-то знает и повторяет всем, кто желает слушать, — в Румынии все начиналось так же. Для него все ясно еще с событий Хрустальной ночи, он опасается, что теперь будет хуже, гораздо хуже, но никто не хочет его слушать. Везде говорят об облавах, которые постепенно становятся массовыми. Максим старается успокоить отца — Тимо вызвали повесткой не потому, что он еврей, а потому, что у него нет законного вида на жительство. Ведь в газетах и по радио не устают повторять о «политике очищения»: иностранцы, не получившие французского гражданства, будут высланы из страны. Однако все члены семьи Жозефа являются французскими гражданами на протяжении вот уже многих десятилетий, так чего же им опасаться?
Максим будто оглох. Его раздражает беспокойство соседей, бесит их жалкий потерянный вид, постоянные жалобы, которые он зачастую грубо обрывает. Как и многие другие, он хочет верить в разумность происходящего. Конечно, и до него доходят рассказы о ночных арестах, о многочисленных «чистках», цель которых — избавить страну от нежелательных элементов. Но он упрямо твердит, что все это касается поляков, венгров, чехов — всех тех, кто живет здесь без году неделя, с трудом говорит по-французски и ничего не меняет в своем образе жизни, храня верность православию и родным традициям, создавая, таким образом, мощный инородный анклав в самом центре Парижа.
Вместе с тем он прекрасно видит, что опасность приближается. С недавнего времени ее олицетворяет тот, кого нацистская Германия поставила у власти. Он производит впечатление жалкой марионетки, чьи выспренние речи марают красоту языка, давшего миру столько удивительных шедевров в музыке, литературе и философии.
Страницы переворачиваются все быстрее, образы становятся четче. Я вижу длинные очереди: хозяйки простаивают часами, чтобы втридорога заплатить за кусок лежалого мяса, кучку вялых овощей, которые раньше никто не ел, и краюху хлеба, резать которую предстоит на прозрачные кусочки. Сбываются самые мрачные прогнозы Жозефа: теперь уже почти повсюду можно увидеть мужчин и женщин, с наспех собранным скарбом, поднимающихся в автобусы под безучастными взглядами жандармов.
Намного позже точно такие же нечеткие серые картинки появятся в прессе, демонстрируя всему миру наглухо закрытые двери товарных вагонов на туманных перронах далеких вокзалов, — вокзалов, откуда они никогда не вернутся.
5
Максим отказался явиться в комиссариат, чтобы поставить на свои документы красную печать — пятно позора. Его решение вызвало яростные споры в семье. Эстер и Жорж уже отметились по вызову, Элиз и Марсель тянут время, Жозеф ждет решения сына. Каждый старается обосновать свою точку зрения, переходя то и дело на брань.
В этой обстановке единственное, что Максим может противопоставить всеобщей трусости и малодушию, — свои спортивные достижения. Он тренируется с неистовой яростью. Еще никогда он не одерживал столько побед. Еще никогда они не давались ему с такой легкостью. Он хотел бы покрыть свою широкую грудь медалями, подняться на верхнюю ступень подиума. По-прежнему каждую неделю он водит Хану и Симона на стадион — и все сильнее гордится сыном. Мальчик выказывает чудеса ловкости на спортивных снарядах. Скоро Максим сможет начать обучать сына борьбе и тяжелой атлетике.
Роберта, который младше Максима на несколько лет, отправили на Восточный фронт. Таня первое время оставалась в Лионе и занималась делами тамошнего филиала, но бесконечные перебои с поставками и остановка заводов вынудили ее закрыть магазин. Она вернулась в Париж, к матери, в квартиру на улице Берт. Одиночество вынудило ее сблизиться с семьей мужа. Теперь она часто видится с Максимом и Ханой. Лишения, постоянная тревога за мужа и ожидание редких писем оставили следы на ее прекрасном лице. Черты заострились, она почти не обращает внимания на свой внешний вид, но в случайной улыбке, в невольной грации движений Максим видит прежнюю красоту.
В одно из воскресений Луиза, Жорж, Эстер и Таня сопровождают семью Максима на стадион. Они отправляются туда, чтобы посмотреть на спортивные достижения Симона. Запланирован и обед в ресторане — вдоволь жареной картошки и белого вина. Потом все желающие могут искупаться. Особенно это касается Тани, которая, если захочет, может возобновить свои спортивные занятия.
Когда появляется Таня в черном купальнике, Максим отдает себе отчет, что это и было истинной целью мероприятия — увидеть ее в спортивной форме. Он чувствует комок в горле — давно забытое ощущение, пережитое на собственной свадьбе. Максим не может отвести глаз от ее плеч, талии, длинных ног. Таня прыгает с вышки, описывает в воздухе идеальную дугу и скрывается под гладкой поверхностью воды.
Хана аплодирует, оборачивается к мужу. Но его глаза полны Таней. Хана достаточно изучила Максима, чтобы заметить его страстное, почти неконтролируемое желание, которое он даже и не пытается скрыть. Никогда он так не смотрел на нее. Она оборачивается к Эстер и Жоржу и видит на их лицах один лишь восторг. Только Луиза понимает, что творится в душе молодой женщины, и старается подбодрить ее улыбкой. Хана дрожит, будто в тумане слышит она громкие аплодисменты, отмечающие очередной прыжок Тани. А та, вся в сверкающих капельках воды, вылезает из бассейна, снимает шапочку, встряхивает тяжелой шевелюрой. Хану пронизывает внезапное видение идеальной пары, которую составляют два спортсмена. Они прекрасно чувствуют себя на стадионе, корты и беговые дорожки принадлежат им безраздельно, это их законное царство. Та же мысль отражается на лицах Эстер и Жоржа, так, по крайней мере, кажется Хане. Она никогда не была борцом, при малейших трудностях предпочитала сдаваться и отступать, вот и сейчас ее первым порывом стало желание исчезнуть и уступить место Тане. Солнце померкло. Остаток дня Хана проводит подле Симона, не выпуская его из своих объятий, остро нуждаясь в его близости.
Таня особенно сблизилась с Эстер. Их дружный смех разгоняет тревоги привычных воскресных обедов. Хана теряется в тени этих блестящих женщин, ни с одной из которых не хочет и не может тягаться. Она прячется за оживленной болтовней Эстер, добровольно уступает место яркой красоте Тани и только в обществе сына чувствует себя комфортно.
